В день похорон мне звонит священник. Приходите поскорее, говорит он. Мы не можем похоронить девочку.

Все было не так, как вы думаете, сеньора. Плохо вела себя не мать девочки. Отец. Он не позволял опустить гроб в могилу. Просто лег на него и лежал. Заявил, что не слезет с гроба, пока ему не объяснят причину…

Фахардо вздохнул:

– Мне пришлось стаскивать его. Я не хотел этого, но что еще мне оставалось делать? Отец требовал, чтобы ему объяснили логику ситуации, в которой логика попросту отсутствовала. – Фахардо коснулся пальцами лба и резко отбросил их в сторону, словно отпуская на волю птицу. – Он жаждал логики так сильно, что утратил способность логически мыслить.

И куда это его привело? Ситуации, подобные вашей, сеньора, – просто-напросто трагедии в чистом виде. Пытаться найти стоящий за ними замысел…

Фахардо откинулся на спинку стула, покачал головой.

– Это едва ли не оскорбление для усопшего. – Он встал, прошелся по сцене. – Я устроил здесь мой офис. Самое прохладное место в городе. Мне нравится приходить сюда, убираться подальше от солнца. В середине дня температура снаружи может доходить до сорока пяти градусов. По Фаренгейту это будет… сто с чем-то? Около того. Очень жарко, сеньора. Можно и помереть, если не соблюдать осторожность.

Фахардо вернулся к столу, сел и, наклонившись к Глории, прошептал:

– В общем, бывает очень тяжело.

Он положил руку на блокнот, открыл в отбрасываемом настольной лампой кружке света ладонь. Освещенная так, она походила на толстую, голую диву, пойманную лучом софита.

Ладони Глории со сплетенными пальцами лежали у нее на коленях.

Фахардо подождал немного. Затем убрал руку из кружка света и сказал:

– Примите мои соболезнования.

Глория кивнула.

– Это трагедия, – сказал он, – но вам следует понять: когда кто-то умирает, я обязан предпринимать определенные шаги. Таков закон. Шаги эти зависят не от меня, сеньора, поскольку закон писан не мной. Моя работа состоит в том, чтобы увериться…

– Что произошло? – спросила она.

– Как?

– Расскажите мне, что произошло. Я хочу знать.

– Не сомневаюсь, сеньора, и как раз это я и пытаюсь вам втолковать. На вопросы наподобие когда, как и что ответы мной пока не получены, и я повел бы себя неэтично, начав обсуждать их с вами, до выяснения всех деталей.

– Вам не дозволяется рассказать мне, как он умер?

– Ну, кое-что я вам рассказать могу, кое-что…

– Так расскажите, – потребовала она и скрестила руки на груди.

– Я могу описать вам общие обстоятельства.

– Вот и прекрасно.

– Терпение, сеньора, терпение…

Teniente взял карандаш, четыре раза пристукнул им по блокноту. Выдвинул из стола ящик, извлек из него потрепанный журнал регистрации происшествий. Увлажнил большой палец об испод нижней губы, перелистал им несколько страниц. Затем перелистал их же в обратном порядке, вгляделся в одну из них, словно пытаясь расшифровать нанесенную на нее криптограмму И вернул журнал в ящик.

– Уверен, вам будет очень тяжело слушать это, – сказал он, – поэтому я избавлю вас от…

– Не надо меня избавлять.

– Ладно. Тогда… ладно. Информация, доступная нам в настоящее время, такова. – Фахардо снова вынул журнал из ящика стола и нашел нужную страницу: – Несколько ночей назад с дороги слетела милях примерно в пяти от города машина. Она перевернулась и загорелась. Водитель – он был в машине один – скончался либо от полученных при аварии увечий, либо от ожогов головы и груди…

Фахардо говорил все это, низко склонив голову. Глория, которой в течение трех лет приходилось волей-неволей слушать рассказы Реджи – не говоря уж о его приятелях-коллегах, – хорошо знала, как рассказывают подобные вещи настоящие полицейские. Этот типчик, думала она, сильно смахивает на чиновника, который изображает актера из мыльной оперы, изображающего копа.

Фахардо закрыл журнал.

– Вот и все, что я вправе рассказать вам в данный момент. Простите. Я понимаю, как вам тяжело.

– Почему никто не сообщил о случившемся?

– Не сообщил – кому? Документы его погибли в огне. А если б и не погибли, – вы думаете, он хранил на груди номер вашего телефона?

– Этого я не знаю, однако…

– Я сделал то, что обязан был сделать в таких обстоятельствах, – сказал Фахардо. – А именно начал расследование.

Глория поинтересовалась:

– И какая же часть вашего расследования подразумевает угощение пивом на веранде Луиса?

Фахардо, снова начавший вертеть в пальцах карандаш, бросил его на стол.

– Хорошо. Вы звоните сюда и начинаете кричать на меня по телефону. Сегодня вы приезжаете в мой город и начинаете оскорблять меня лично. Мне не нравится направление, в котором мы с вами движемся, сеньора. И я вам вот что скажу: я видел много горя. У меня на этот счет большой опыт. Однако никому из приезжавших сюда и начинавших донимать меня людей ускорить ход моих расследований пока что не удавалось.

– Но делаете вы хоть что-нибудь для того, чтобы… чтобы… разрешить эту…

– Так ведь я именно это вам втолковать и пытался, – ответил Фахардо. – Разрешать-то тут нечего. И винить некого.

– Вы видели номерной знак его машины?

– Да, конечно.

– Тогда почему вы не позвонили калифорнийским властям? Вы могли получить от них его имя. Выяснить, где он работает, узнать номер его домашнего телефона. Почему вы не позвонили хотя бы в американское консульство?

– У нас приняты другие методы работы, – ответил он.

– Кто-то мог позвонить мне, мог сделать хоть что-то… – Глория умолкла, унижаться перед ним, молить его о помощи ей не хотелось.

– Сеньора… – процедил Фахардо, – вам пришлось пережить трудное время. Трагедию – в чистом виде.

Он прогладил ладонями журнал, словно стирая из него все это дело.

– Где тело? – спросила она.

– На хранении.

– Где?

– В больнице.

– Я хочу забрать его.

– Пока это невозможно.

– Никто же не опознал его, – сказала Глория. – Может, это и не он.

– Вам его лучше не видеть, – сказал Фахардо. – Он сильно обожжен.

– Когда мы сможем поехать туда?

Фахардо легонько всплеснул руками:

– Больница находится далеко отсюда, она…

– Где?

– В маленьком городке, Хоакуле, это такая жуткая дыра, что…

– Я поеду туда, – сказала Глория.

Она встала и пошла по проходу и услышала, как ножки стула Фахардо недовольно заскрежетали по бетону, как сам он встал и поспешил за нею, твердя: постойте, постойте, постойте.

Она вела машину, следуя указаниям Фахардо, но на вялые протесты его – «огромная трата времени, сеньора, огромная» – внимания не обращая. Когда они доехали до места автокатастрофы, Фахардо вышел, держа в руке журнал регистрации, из машины, чтобы показать Глории участок земли, поросший травой пустыни. На подпаленном песке различались кусочки искореженного металла и перхоть краски. Казалось, машина даже не взорвалась, а перешла из твердого состояния в газообразное и газ, в который она обратилась, осел на территории, превышавшей ее по размерам раз в пятьдесят. Глории неприятно было думать, что все следы смерти Карла оказались так быстро стертыми ветром и командой аварийщиков.

Teniente назвал это место перекрестком дорог, однако такой термин верным не был. Только след покрышек, единственный след, и отличал дорогу от окружавшей ее бросовой земли. Глория попыталась мысленно протянуть этот след назад, до города, и не смогла – у нее закружилась голова, она начала утрачивать способность ориентироваться в пространстве.

– Значит, машина перевернулась, – сказала Глория.

– Да.

– Как? – спросила она.

– Как перевернулась? Да вот так… – Фахардо покрутил перед собой ладонями.

– Я спрашиваю, по какой причине? – пояснила Глория.

– Он слишком быстро ехал.

– Вы это видели?