Оставалось добиться соборного утверждения решения об учреждении патриаршества в Москве. И такие грамоты с подписями вселенских патриархов вскоре были получены [304]. Новая эпоха русской церкви началась. Москва унаследовала славу Третьего Рима, и это было связано с именем Бориса Годунова.

1 сентября 1591 года начинался 7100-й год от Сотворения мира. Незадолго до того в Угличе погиб царевич Дмитрий. Что изменилось для Бориса Годунова, а что изменил он сам? Кажущиеся вполне закономерными вопросы не более чем логическая ловушка для тех, кто убежден в причастности Годунова к угличской драме. А если допустить, что официальная версия о нечаянной смерти царевича Дмитрия справедлива? Как и многие в Московском государстве, Борис Годунов быстро забыл о несчастном мальчике и его родственниках Нагих, сосланных в ссылку и отдаленные монастыри. Незадолго перед этим в семье Годуновых произошло другое событие, гораздо более важное для царского ближнего боярина. Около 1589/90 года у него родился сын и наследник Федор, впоследствии в течение нескольких недель царствовавший после отца. Именно с ним Годунов связывал продолжение своего рода, ему должен был передать в наследство свою власть. Вот только какую? Шла ли речь о первенствующем положении в Боярской думе или Борис Годунов уже подумывал о царском престоле? Но тогда на его пути стояли не только царевич Дмитрий, но и племянница Феодосия, наконец-то появившаяся на свет в семье царя Федора Ивановича и царицы Ирины Годуновой в мае 1592 года. Правда, девочка прожила недолго и умерла уже в январе 1594-го. Враги Годунова готовы приписать его проискам также и раннюю смерть царевны. Но это было бы слишком даже для отъявленного злодея. Справедливо лишь то, что династическая проблема стала в 1590-х годах одной из главных. В итоге именно она открыла Годунову путь к царской власти, но он не успеет сделать так, чтобы сын продолжил его царствование. Начнется Смута, уничтожившая годуновскую династию, и в этом свете все деяния Бориса Годунова предстают тщетными. Однако предугадать трагический финал было невозможно. Напротив, каждый новый шаг Годунова свидетельствовал о его исключительном положении при царе Федоре Ивановиче.

Наследники Грозного, как оказалось, только собирали силы и выжидали удобный момент, чтобы пересмотреть итоги неудачной Ливонской войны. Обида за потерю городов на Балтике никуда не исчезла, их не перестали считать своими, но и в новую войну, пока не появилась ясность в действиях главных соперников — Речи Посполитой и Швеции, тоже не ввязывались. Когда на польском престоле оказался сын шведского короля Сигизмунд III и шведы стали теснить русских, был собран «немецкий поход», главной целью которого стал Ругодив, как шведы называли Нарву. Несмотря на то, что на Белом море был основан новый порт, он, конечно, не мог заменить преимущества балтийской торговли, которыми долгое время пользовались в России, владея Нарвой, а также Ямом, Копорьем и Корелой. Для возвращения этих городов 14 декабря 1589 года, в Филипповский пост, и начался зимний царский поход «на непослушника своего на свейского короля на Ягана к городом к Ругодиву и к Иванюгороду, да х Копорье, да к Яме» [305].

Царь Федор Иванович, несмотря на ходившие слухи о его недееспособности, двинулся во главе войска к Ругодиву. Лет десять, со времени потери Полоцка, не было такого, чтобы царь вместе со всей семьей шел на войну. Это говорило о серьезности намерений русских, которые выступили к Ругодиву, как писал летописец, «видя Свитцково короля неправду» [306]. Из Москвы отправились первые лица Боярской думы — князь Федор Иванович Мстиславский, князь Федор Михайлович Трубецкой, Дмитрий Иванович Годунов и, конечно, Борис Годунов. Царица Ирина Федоровна осталась ждать мужа и брата в Великом Новгороде, куда русское войско пришло 4 января 1590 года. Так было и во времена Ливонской войны, когда Иван Грозный ходил походом на «немецкие» города. Но тогда в Новгороде рядом с Ириной Годуновой оставался царевич Федор, теперь же с ней оставили только Дмитрия Ивановича Годунова и членов ее двора [307]. Царскому шурину надо было уже не только демонстрировать политический расчет и дипломатические умения, но и показывать себя ратным воеводой, поскольку он по-прежнему держал все нити управления в своих руках. Отражением особого статуса Годунова в войске стало его назначение первым «дворовым», то есть ближним, воеводой в Государевом полку (вторым дворовым воеводой был боярин Федор Никитич Романов). По обычному же распределению первым воеводой Большого полка, как и положено, был назначен находившийся при войске номинальный глава Думы боярин князь Федор Иванович Мстиславский (вместе с ним воеводское назначение получил Иван Васильевич Годунов).

Русскому войску явно сопутствовала удача. Посланным для осады Яма царским воеводам уже 26 января [308]удалось взять город; был блокирован шведский гарнизон в Копорье. Но основным событием русско-шведской войны стала осада Ивангорода и Ругодива, начатая 2 февраля 1590 года. И здесь уже многое решал ближний царский боярин Борис Годунов. Автор «Нового летописца» описал, как после прихода русских войск царь Федор Иванович «велел бити по стене из наряду и, пробив стену, велел идти воеводам приступом со многими приступными людми». В разрядных книгах тоже говорится о приказе «по городом по Ругодиву и по Иванюгороду бити из наряду». Следом за этим 19 февраля был приступ. Характерная деталь: наступать должны были не лучшие дворянские сотни, а рядовое войско — стрельцы, казаки, черемисы, мордва и черкасы, а также даточные «боярские люди», набранные в войско с имений тех, кто не мог выступить в поход, вдов и недорослей. Надежда на успешную осаду не вполне оправдала себя; шведы умело и храбро защищали крепость («немцы ж з города, бьющееся, противляхуся и крепко стояху»). Всё, что удалось русским войскам, — так это взойти «на город», то есть на крепостные укрепления, откуда они с потерями вынуждены были отступить. На приступе был убит назначенный наступать первым «на пробойное место» воевода князь Иван Юрьевич Токмаков ^{1} . Тогда, чтобы сберечь войско, было приказано «по городу бити из снаряду беспрестани» [309]. Массированная осада все же принесла свои плоды, и 20 февраля шведы запросили перемирие. Псковский летописец оценивал действия Годунова негативно: «…а Ругодива не могли взять, понеже Борис им наровил, из наряду бил по стене, а по башням и по отводным боем бити не давал» [310]. На этом основании Р. Г. Скрынников посчитал Годунова неумелым военачальником [311]. Однако надо учесть, что автор Псковской летописи был в целом враждебно настроен к Борису Федоровичу. Да и странно ожидать от летописца серьезного разбора войсковой тактики; скорее он передавал слухи, ходившие в войске, — ведь псковичи принимали самое непосредственное участие в ругодивской и ивангородской осадах.

В разрядных книгах роль Бориса Годунова в «немецкой» военной кампании 1590 года выглядит совсем по-другому. Его знач&ние как главного военачальника понимали даже осажденные шведы. Так, 20 февраля «ругодивские воеводы Карло Индриков с товарищи» обратились к «конюшему и боярину и дворовому воеводе Борису Федоровичу Годунову, чтоб Борис Федорович прислал к ним ково поговорить, а в те поры к городом приступать и из наряду бити не велел; а они вышлют за город говорить лутчих немец». Борис Годунов попал в свою стихию: он умел вести переговоры. Конечно, не забывая при этом, кому он добывает победы. В разрядах подчеркивается, что Годунов действовал, «доложа государя царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии» [312]. Переговоры о перемирии начинались и останавливались несколько раз. При самом их начале ругодивские воеводы просили, чтобы царь Федор Иванович прекратил осаду и дал им время обратиться к своему королю. Борис Годунов сформулировал другие требования: «велел немцем про отсылку отказати, а велел говорити, чтоб они отдали государю царю и великому князю Федору Ивановичю всеа Русии государевы городы Ругодив, Ивангород, Копорью, Корелу». Дальше началось то, что в неформальной лексике московских дипломатов называлось «покачати». Борис Годунов стремился выжать максимум из безысходного положения защитников Рутодива. Особого уважения к врагам он не испытывал и даже в момент переговоров пару раз достаточно цинично обманул их. По обычаям того времени, перед началом переговоров требовалось обменяться «закладами», своеобразными заложниками более или менее знатного происхождения, гарантировавшими безопасность переговорщиков с другой стороны. Один раз в «заклад» послали обычного стрелецкого сотника, назвав его «дворянином добрым». А когда речь шла уже о заключении договора, шведский воевода Карл Индриков выслал в государевы полки своего сына, но взамен от московских переговорщиков потребовали думного дворянина Игнатия Петровича Татищева и дьяка Дружину Петелина. Тогда в полках нашли псковского сына боярского Ивана Ивановича Татищева и «сказали его Игнатью родным братом». Конечно, большого значения все эти манипуляции с «закладами» не имели, однако они показательны для дипломатической манеры Годунова. Он чувствовал себя настоящим хозяином положения, то ослабляя, то возобновляя осаду. При этом Борис Годунов позаботился, чтобы передышка, связанная с переговорами, не была использована шведами для ликвидации пролома в крепости Ругодива: «…а велел над немцы смотрити тово, чтоб они проломных мест не заделывали, а учнут заделовать проломные места, и Борис Федорович по городу из наряду по прежнему бити велел» [313]. В итоге, не воюя, Борис Годунов добился больше, чем идя на приступ шведских крепостей. Ругодивские воеводы обязались сами отдать русскому царю городовые ключи от Ивангорода и Копорья.