Всю свою жизнь Вениамин Григорьевич хотел бросить писать.
После первого рассказа, первой пьесы, первого романа.
После первого сценария это почти произошло. Но потом все начали кричать, что он гений, лучший сатирик и прочую муру — и он опять взялся за перо. Он написал еще много всего, но сочинять так и не бросил.
Бросить писать не легче, чем бросить курить, но насколько эта писанина, если б вы знали, вреднее табака. Одна метафора равняется пачке сигарет, а сколько он придумал этих метафор.
И вот когда он эмигрировал — для бросания открылись самые широкие перспективы, но тут подвернулся этот сумасшедший Чуднис.
— Ровно в 14, в «ДОРИАНЕ». Если я не приду — значит, умер.
— Что с вами? — спросил тогда Вениамин Григорьевич.
— Гм, — сказал Чуднис, — если б я не умел держать язык за зубами — я б никогда не был офицером связи… Зачем вы сюда притащились?
— Меня изгнали из России, — сказал Вениамин Григорьевич.
— Меня из Испании, — сказал Чуднис, — очень приятно. Если вы бросите писать — вас вышвырнут из этой страны. Я офицер связи — у меня большие контакты.
— Чуднис, — вопил Вениамин Григорьевич, — отстаньте от меня! После двадцати лет писания любой писатель имеет право бросить. Тем более на этой земле, где не знают, что такое русский язык, что такое литература, что такое сатира! Зачем печь пирожки с мясом для вегетарианцев? К тому же, у меня есть прекрасное предложение- составлять коляски в местном универмаге. Разве это не венец двадцатилетнего литературного творчества? Если б вы видели, как ловко я с ними справляюсь — одна влетает в другую, у меня от радости светлеет лицо. Зачем мне сатира, когда есть коляски? Двадцать лет литературы! Разве не самое время бросить эту заразу?
— Если вы дотронитесь хоть до одной тележки — я вас вышвырну вон. Пишите, Бен, вы гений. Когда я ночью читаю ваши рассказы — я падаю на пол с кровати. И если б я знал, отчего — от смеха или от плача…
Он не разрешил Вениамину Григорьевичу пойти ни ночным сторожем, ни почтальоном, ни разносчиком рекламы одного известного института красоты.
И тогда Вениамин Григорьевич задумал роман об изгнании евреев из Испании.
Самого его изгнали из России, но он почему‑то не сомневался, что до России его изгнали из Испании.
«— Об изгнании надо писать по порядку», — говорил себе Вениамин Григорьевич.
Узнав об этом, Чуднис лишился речи, затем осушил свой «пастис», достал тысячу и сунул Вениамину Григорьевичу в рот.
— Молчите, — сказал он, — этот от одного издателя. Чтоб вы не передали никому. Молчите, Бен! Безусловно, это капля в море. Вам надо будет поехать в Севилью, Гренаду, в Иерусалим, пожить там, проникнуться, но деньги мы найдем. Деньги в этой стране валяются на дороге, надо только эту дорогу найти.
И он пошел, — видимо, искать дорогу. И вскоре позвонил.
— Ровно в 14, в «ДОРИАНЕ». Если я не приду — значит, умер.
На этот раз он пришел со списком.
— Что это? — спросил Вениамин Григорьевич.
— Список евреев, шедших с нами по дороге изгнания…
— Всего два? — удивился тот.
— …и пришедших к деньгам, — добавил Чуднис. — Это немало — банкир Гинц и владелец музея Да Коста. Вы не против, если мы начнем с владельца? Кончайте кофе — он ждет нас в своем музее.
Да Коста был в панике — только что оказалось, что одна из его картин — подделка. Он был убит.
— Все фальшь, — повторял он, — вся наша жизнь — фальшь! И ваша идея. Что вы знаете об изгнании? Вы что — шли тогда, пятьсот лет назад? Вы всходили на костер? Мне надоели подделки. Я не дам на вашу идею ни сантима. Хотите — я могу вас взять смотрителем. Вы будете работать в испанском зале — портреты Фердинанда, Изабеллы, пейзажи родной Андалузии.
— С удовольствием! — согласился Вениамин Григорьевич, — вы не представляете, какая это возможность бросить писать! Вы не представляете, какой я смотритель — я буду смотреть в оба!
— Вы сумасшедший, Да Коста, — завопил Чуднис, — еще один сумасшедший. Перед вами великий писатель, он не был на костре, но он умеет писать. Зачем вы только вышли из Испании, лучше б вы уж остались там, марраном, вы подделка, Да Коста, — кричал он, — вас еще не проверяли эксперты?..
После этих слов оба изгнанника были изгнаны. На этот раз — из музея.
— Не печальтесь! — шумел Чуднис. — Жизнь прекрасна. Она готовит нам сюрприз. Надо только уметь ждать. Давайте не будем откладывать — и позвоним банкиру.
— А если у него обнаружились фальшивые деньги?
— Не валяйте дурака. Пошли звонить. У вас есть сорок сантимов?
— У вас есть телефон? — спросил Вениамин Григорьевич.
— Телефон не проблема, — ответил Чуднис, — когда офицер связи…
Телефон нашли к весне.
— Вот, позвоните. И в 14 в «Дориане», если я не приду — значит, умер.
В тот раз Чуднис был уже выпивший. Вениамин Григорьевич заметил, что он стал быстрее пьянеть.
— Ну, вы позвонили? — спросил Чуднис.
— Да.
— И что он вам сказал?
— Vous — etez bien cher monsier Guintz!
— Мне то же самое. Наступила эпоха автоответчиков, дорогой Бен. Незачем уметь говорить с людьми! Надо учиться говорить с автоответчиками. Попробуем изложить проблему ему, хотя он никогда не был в Испании.
Целый час Вениамин Григорьевич рассказывал о своей идее, и автоответчик слушал внимательно, не перебивая, затаив дыхание. Потом они звонили еще месяц, и все время были «…cher monsier Guintz».
И однажды услышали густой голос.
— Говорит Гинц, — сказал голос, — я получил ваше испанское послание. Позвоните мне по телефону 78–4554, в четверг, в тринадцать ноль — ноль по Гринвичу.
— Это победа! — вскричал Чуднис, — пошли покупать билеты в Мадрид.
Они заказали билеты, гостиницу, и весь вечер пировали в испанском
ресторане.
— Требуйте сто тысяч, — настаивал Чуднис, — ни копейки меньше.
Два года работы, разъезды, и потом — вы должны еще жить. Вы не против, если я закажу немного «Хереса»?
— Пару бутылок, — сказал Вениамин Григорьевич.
— В вас мавританская кровь, — заметил Чуднис.
Они напились до чертиков, до утра плясали «Фламенго» с красавицами, Чуднис запутался в конце концов в широкой юбке, рухнул, требовал «Хереса» и пил за красавиц, за Кордову, за Халифат.
Потом Чуднис взял единственный в городе экипаж, посадил туда Вениамина Григорьевича, несколько красоток и под игристую «Гранаду» поскакал по ночной набережной…
Проснулись они только в четверг. Было без пятнадцати час, по Гринвичу.
— Вы — черный, — сказал Чуднис, — вы испанец! Звоните!
Вениамин Григорьевич набрал заветный номер.
— Гинц слушает, — донеслось из трубки.
— Это Вениамин Григорьевич, — сказал он.
— Ваша мечта — не товар, — сказал Гинц, — я не дам на нее ни сантима. Но я бы взял вас своим учителем русского языка. Как, кстати, по — русски «le cochon»?
— Свинья, — печально сказал Вениамин Григорьевич.
— Сфиня? — переспросил Гинц.
— Свинья, — поправил Вениамин Григорьевич, — свинья.
— Ну я и говорю — финя, — раздраженно заметил Гинц.
Вениамин Григорьевич перестал поправлять. На счетчике было уже 24 франка. Свинья становилась слишком дорогой.
— Простите, мсье Гинц, — спросил он, — вы где?
— В «Мерседесе», — ответил тот, — в Буэнос — Айресе. Авенида Републикас… Я буду продавать России сфиня. Я хотел бы знать их язык.
— Сфиней? — позволил себе Вениамин Григорьевич.
— Я не слышу, — кричал Гинц, — тут Латинская Америка, на нас направляется карнавал. Говорите громче и медленно.
Цифра на счетчике перевалила за сорок.
— Я медленно не умею, — сказал Вениамин Григорьевич.
— Простите, в меня запустили конфетти. Вы меня слышите?!
— Да, да.
— Русский мне нужен быстро. За сколько вы можете меня обучить?
— Три года, — сказал Вениамин Григорьевич.
— Вы издеваетесь, амиго? Три года?!! Кто знает, что будет в России через три месяца? Через три года, возможно, русский уже не понадобится, и, наоборот, ваша мечта станет товаром. Мне нужен язык к 17 мая!
