Витторио рвал на себе волосы. Пума законно требовал педало.

— Какое педало, — махал руками Витторио, — они его украли!

Пума ревел. Его пришлось везти в Монако и взять напрокат катер.

Но все это было потом, а первая неделя прошла в ожидании Нонико. Он заканчивал Университет, и мы очень гордились им.

Море и пляж были отменены.

— Какие купанья, — шумела Лия, — вот — вот прибывает ребенок! Давайте подумаем, чем я буду его кормить. Если вы купите мясо — я наготовлю котлет, он обожает бабушкины котлеты!

— Мама, до приезда еще неделя, — напоминал я, — они испортятся.

— Боже, всего неделя! Не успеешь и оглянуться! Жизнь проскакивает, не то, что неделя… Езжайте за мясом!

По жаре мы тянулись в Больё, в магазин.

Потом мы резали мясо, крутили мясорубку, наконец, Лия ставила на плиту большую сковороду и начинала жарить…

До приезда Ноники мы выбросили около пятидесяти котлет.

Мы ели их трижды в день, давали Витторио, угощали пляжников — все было напрасно, холодильника не было, жара стояла ужасная, и котлеты летели в «пубель».

За день до приезда Лия опять схватилась за голову.

— Завтра прилетает ребенок, а у меня ни одной котлеты! Достаньте мясо!

Был уже вечер. Мы еле успели к закрытию магазина.

В этот раз Лия готовила котлеты всю ночь. Впервые мы должны были есть котлеты и ночью.

— Катя, — будила она, — попробуй, соли хватает?

— Пумочка, кусни, они не твердые?..

Утром она завернула котлеты в вощёную бумагу, и мы поехали встречать Нонико в Ниццу, в аэропорт.

Мы сидели в застекленном кафе, которое выходило на летное поле, а поле убегало в море, и видели, как сел его самолет.

И вскоре Нонико был среди нас, со своим рюкзачком, сумочкой и Пумой на шее.

Мы все что‑то пили, а Нонико ел котлеты, которые Лия водрузила прямо посредине стола. Официант кисло посматривал на нас, но молчал.

— Нет, он таки похудел, — говорила Лия, — неделю без бабушки — и похудел!

— Куда ты решил пойти работать, — спросила Катя, — в банк?

Нонико откусил котлету.

— Дай ребенку поесть, — просила Лия, — ты видишь, он голоден!

— В банк ни в коем случае, — сказал я, — просиживать штаны в бюро!

— А что ты предлагаешь? — спросила Катя.

— Науку! Почему бы ему не заняться научной деятельностью? У него светлая голова! Ты пошел бы на кафедру?

Нонико молча жевал котлеты.

— Ешь, ешь, родной, — приговаривала Лия, — а вы не хотели ехать за мясом! Он уже съел восемь!

— Я думаю, он бы был прекрасным педагогом, — заметила Катя. — Тебе бы хотелось преподавать, Нонико?

— Двенадцать, — радостно констатировала Лия, — может, хочешь с кетчупом? Вон стоит.

— Подождите, — попросила Катя, — есть вопросы поважнее кетчупа…

Что ты молчишь, Нонико, куда ты решил идти?

Котлеты кончились. Нонико вытер губы.

— Я решил уехать в Израиль, — сказал он.

— К — куда? — протянула Катя.

— В Израиль, — повторил Нонико.

— Какой Израиль, — Лия ничего не понимала, — а дача? Для кого мы снимали дачу? Для меня?!

— Я еду в Израиль не на каникулы, — ответил Нонико, — я еду туда жить.

— Что значит «жить»? — Катя волновалась, — а мы? А твой брат?.. Что ты будешь там делать?

— Я еще не знаю, я только хочу быть там.

— П — почему?

— Не волнуйся, мама, все будет бесседер, — сказал он, — я, может, вернусь через пару лет.

— Пару лет, — протянула Катя, — легко сказать — пару лет!

Лия молчала. Она сидела, положив руки на колени и смотрела на любимого внука.

— Никогда ты не вернешься, — сказала она и повторила: никогда!

На глазах ее появились слезы.

— Почему, — спросил Пума, — почему он не вернется, бабушка?

— Потому что так устроен этот мир, — сказала она, — потому что отдаешь вам весь свой «херц» — и однажды вы являетесь, съедаете котлеты, говорите «все будет бесседер» и укатываете.

— Это твоих рук дело, — сказала мне Катя, — это все твои разговорчики!

— Я здесь ни при чем, — ответил я.

— А кто все время болтал о прекрасной земле, о единственном небе, об особом воздухе?!. Край Авраама!..

— Почему я не могу хвалить тот край? — возмутился я.

— Можешь, но вот чем это кончается!

— Он здесь ни при чем, — сказал Нонико, — я сам решил.

— Но он тебя к этому подвел, твой папочка.

— Главное — найти козла отпущения, — сказал я.

— Чтоб ты не смел Пуме ничего говорить о крае Авраама, — шумела Катя.

— Почему? — спросил Пума.

— Не твое дело!

— Тихо, тихо, — попросила Лия, — сейчас мы все перессоримся. Этого только не хватало!

— Там война, — кричала Катя, — там сто лет война! Куда ты едешь?!

— Когда дом горит — его не покидают, — сказал Нонико.

— Ерунда, это не твой дом, ты там никогда не жил.

— Не знаю — может, когда‑то и жил, — ответил Нонико. — Мне кажется, мы все там когда‑то жили.

— Хорошо, там дом, — пыталась успокоить Лия, — но здесь дача. Мы выкинули двенадцать тысяч.

— Мне здесь скучно, — сказал Нонико.

— Идеалист! — кричала Катя.

— И что в этом страшного? — спросил я. — Ты бы хотела, чтобы он закрылся в банке и катался в воскресенье на лыжах?

— А ты чего бы хотел?!

— Чтобы хоть кто‑то из нас жил на своей земле.

— Так поезжай, какого черта ты снимаешь дачи?

— Ша, ша! — кричала Лия, — куда он может поехать? Кому там нужны писатели? На что он будет жить?

— Я никуда не поеду, — сказал я, — я сдохну в пустыне! Мне не дойти до Обетованной земли.

— Ты принимаешь себя за Моисея! Вот куда ты вывел сына. Израиль!

— Все будет бесседер, — повторил Нонико.

Катя заплакала.

— Давайте съедем с дачи, — сказала она, — мне не хочется отдыхать. Давайте уедем…

Мы молча пили остывший кофе, потом молча ехали в Эз, сидели в патио и смотрели на небо…

Ночью этой никто не спал. Огромная луна стояла над морем.

Пума ворочался.

— Лия, ты тут?

— Здесь, Пумочка, спи.

— Кто там ходит за окном, бабушка?

— Это ветер, спи, родной.

— Почему ты вздыхаешь?

— Что ты, это не я, это море.

— А почему море вздыхает?

— Не знаю… Наверное, думает о своих детях.

— Разве у моря есть дети?

— А как же — все речки, что впадают, что выпадают…

— А пустыня вздыхает, бабушка?

— Конечно, у нее тоже есть дети.

— А кто дети пустыни, Лия?

— Дети пустыни? Бедуины, туареги, твой братик. Оказалось, он не может без пустыни.

— Лия, разве Израиль — пустыня?

— Нет, это прекрасная страна…

Лия опять вздохнула. Пума замолчал и долго смотрел на желтую сковородку луны.

— Бабушка, ты пустыня, — наконец проговорил он.

— Почему, сыночек?

— Ты вздыхаешь о Нонике…

Дни понеслись, прекрасные и простые.

Лия вставала чуть свет, возилась во дворике, снимала белье с веревки, проверяла, высохли ли купальники, подметала.

Затем мыла фрукты и на больших тарелках разносила по кроватям, где мы дрыхли.

— Съешьте до завтрака, хорошо для пищеварения.

Мы вставали, потягивались, выходили на пляж. Я делал зарядку йогов, Катя лежала на солнышке. Нонико отжимался. Пума с ведром и лейкой курсировал между дачей и пляжем.

— Лия, — кричали мы, — где ты там, пошли купаться!

Она не отвечала.

— Лия, ты слышишь, вода — кипяток!

— Хорошо, хорошо, что вы шумите?!

Лия не любила выходить с дачи.

— Когда я сижу на этой барже — я вижу море, горизонт, небо, я вижу мир. Когда я сижу в море — я вижу эту халупу!..

Она стояла у окна, в купальнике, в косынке, с подзорной трубой — и наблюдала за Пумой в море.

У нее был вид корсара, идущего на абордаж.

— Пума, — кричала Лия, — ты куда зашел?1 Там глубоко! Немедленно выйди вон!

Пума не поворачивал головы.

— Что вы стоите, — кричала она нам, — ребенок тонет!

— Мама, не беспокойся, мы рядом, — отвечал я.

— Он рядом!! У ребенка уже гусиная кожа, выведите его из воды! От купаний худеют. Пора кушать!