В воскресный день в тот час (между тремя и четырьмя пополудни) никого поблизости не было; соседи по дому, отдыхавшие после обеда, не слышали ни ссоры, ни криков. Убийство было вскоре обнаружено, поскольку преступник и не пытался замести следы. Он оставил дверь полуоткрытой, так что ручеек крови из-под нее тек наружу, пропитывая пыльную землю. В комнате кровь образовала большую лужу у кровати, ею были запачканы матрац и коврик, даже на стене виднелись брызги. Убийца повсюду наоставлял кровавые следы от ног и рук. Убитая лежала на кровати обнаженное (вероятно, для своего «друга», в отличие от клиентов, она раздевалась догола). И хотя в округе было известно, что Сантина благодаря присутствию солдат союзников заработала крупную сумму, денег не нашли ни в одежде, ни в других местах. Когда тело сняли с кровати, под матрацем нашли сумочку: она обычно там ее и держала. Однако, кроме удостоверения личности, ключа от квартиры и использованных трамвайных билетов, в сумочке было только немного мелочи. У убийцы же в момент ареста нашли значительное количество крупных и мелких денежных купюр. Они лежали у него в заднем кармане брюк, аккуратно уложенные в бумажнике «под крокодила», и хотя были потрепанными и грязными, следов крови на них не было. На вопрос, не отнял ли он эти деньги у Сантины, он, в своей обычной манере, притворной и наглой, ответил: «Именно так», хотя на самом деле он получил их из рук Сантины незадолго до убийства. Он не собирался рассказывать о деталях случившегося.
За исключением бумажника, лежавшего в застегнутом кармане, вся его одежда и руки, также и под ногтями, были перепачканы запекшейся кровью, смешавшейся с потом и пылью. Он и не подумал вымыться, и явился в полицию в одежде, которую надел еще утром: в тонкой льняной розовой рубашке, расстегнутой у ворота, полотняных приспущенных брюках без ремня, летних туфлях на босу ногу. На шее, на цепочке, висел медальон-четырехлистник из зеленой эмали. Он сказал, что после убийства домой не заходил, а отправился, один, в поле за Виа Портуенсе, в направлении Фьюмичино, и там проспал около часа. Из волос у него действительно торчал сухой колосок. Это было в половине восьмого вечера.
В квестуре знали, что ДʼАнджели — сутенер. Полицейским не составило труда назвать мотивы преступления, которое они классифицировали как «обычное» из-за его типичности: старая проститутка, которую он эксплуатировал, то ли отказалась отдавать деньги, то ли скрыла от него (так он думал) часть выручки, которая, по его законам, вся причиталась ему. Тогда ДʼАнджели, охарактеризованный в протоколе как человек аморальный, примитивный, с низкими умственными способностями, лишенный тормозящих реакций,наказал ее. Он, со своей стороны, облегчил задачу следователей: на их неизбежные вопросы ДʼАнджели отвечал так же, как на первый вопрос о купюрах: «Именно так», «Да», «Так и было», «Так, как вы говорите» или просто молча поднимал брови, что у южан является знаком подтверждения сказанного. В ответах этих сквозило ленивое равнодушие: ДʼАнджели предпочитал не делать лишних усилий, а предоставить следователям описывать происшедшее вместо него, пользуясь индуктивным методом. С видом облегчения, циничным и глупым одновременно, он без разговоров расписался под протоколом допроса: ДʼАнджели Нелло. Его украшенная завитками подпись заняла в ширину весь лист (так подписывались Бенито Муссолини и Габриэле ДʼАннуццио). «Убийство, отягощенное низменными мотивами». Низменные мотивыв его случае, согласно протоколу, значили сутенерство и денежный интерес.Нелло ДʼАнджели испытывал бы гораздо больший стыд от истинных мотивов убийства, если бы осознавал их.
Ему, молодому мужчине, казалось нормальным эксплуатировать старую проститутку, но — любить ее! А невообразимая реальность была именно такова: он по-своему любил Сантину.
За всю предшествующую жизнь у ДʼАнджели не было ничего своего. Он вырос в домах для подкидышей. Раз в год, на Рождество, монахини давали ему тряпичного медвежонка, которого потом забирали обратно и клали в шкаф, до следующего Рождества. Однажды, в середине года, соскучившись по медвежонку, он сломал замок шкафа и потихоньку взял игрушку. Кражу обнаружили через несколько минут, в наказание его побили щеткой и на следующее Рождество медвежонка не дали.
С тех пор он стал приворовывать. Многочисленные наказания носили странный характер: кроме побоев, его заставляли часами стоять на коленях, за обедом первое и второе ему накладывали в одну тарелку, за ним бегали с зажженными кусками газет, грозя поджечь зад, а однажды даже заставили лизать собственное говно. Поскольку его склонность к воровству была общеизвестна, ему приходилось отвечать и за чужие грехи. Он не был ни милым, ни смышленым ребенком; никто не вставал на его защиту, никому никогда не пришло на ум приласкать его. Когда он немного подрос, некоторые его товарищи по детскому дому, подкидыши, как и он, пытались иногда залезть к нему в кровать, погладить и даже поцеловать, или оказаться с ним наедине в укромном местечке. Но он знал, что это ненормально, а поскольку он хотел стать нормальным мужчиной, то с яростью отбивался кулаками от таких ласк. Кулаки у него уже тогда были железными, и его боялись. Впоследствии он не доверял друзьям, подозревая у них ненормальные склонности.
Отпущенный из приюта годам к двадцати, ДʼАнджели сразу же разыскал мать. Она была дочерью пастуха из внутренних районов Сицилии (дед ее был родом из Альбано [23]). В молодости она имела ту же профессию, что и Сантина, однако теперь жила с одним мужчиной и с тремя маленькими детьми. Она сказала сыну: «Ты можешь есть и спать у нас при условии, что будешь работать и помогать семье». Он устроился землекопом, но мать не оставляла ему денег даже на сигареты, а кроме того, постоянно упрекала, что он много ест и мало зарабатывает. Однажды он, несмотря на то что она мать, набросился на нее с кулаками, а потом исчез. Через несколько месяцев он оказался в Риме.
Он подобрал собачонку, которая, возможно, масти была белой с пятнами, но из-за грязи ее облезлая шкура казалась зеленовато-черной. Он вытащил ее из ямы, куда та спряталась, побитая камнями и палками. Ценой неимоверных усилий он выходил ее: таким образом, она принадлежала ему, так сказать, в двойном размере. Он назвал ее Верный и всегда брал с собой. Однако налог он за нее не платил, и однажды появился представитель санитарной службы, чем-то вроде гарпуна затащил Верного прямо в грузовичок, где уже находилось множество собак, и увез их всех на живодерню.
После этого Нелло ДʼАнджели каждый раз, когда встречал без свидетелей бродячую собаку или кошку, мучил их до смерти. Работать ему не хотелось. Он жил, не заглядывая в будущее, благодаря мелкому воровству, не объединяясь с другими ворами: так он существовал на обочине и этого сообщества. Будучи по натуре не хитрым, он довольно часто оказывался в тюрьме Реджина Чели, [24]где проводил в общей сложности по нескольку месяцев в году. Встретив Сантину, он, в промежутках между заключениями, жил частично за ее счет.
Он был не безобразен, но и не красив: мужиковатый, невысокого роста, мрачный, нелюдимый. Девушкам он не нравился. Однако при желании он мог найти себе женщину не такую старую и некрасивую, как Сантина. Но он инстинктивно избегал молодых и привлекательных, как бешеный избегает людей из боязни укусить их. Сантина была единственно подходящей для него женщиной.
Их связывали деньги. Но поскольку, на самом деле, он ее любил, денежный интерес служил для него предлогом быть рядом с ней (сам он этого не понимал). Кроме нее, у него на свете никого не было, так же как и у Сантины — кроме него, но она, несмотря на ограниченный ум, была способна понять, что любит, а он — нет.
Каждый раз, приходя к ней, он тотчас спрашивал, угрюмо и с угрозой: «Где деньги?» Сантина сразу же отдавала ему все, что заработала, сожалея только о том, что не может дать больше. Если бы она отказалась или же обругала его, ситуация показалась бы ему более нормальной. Но как она могла ему в чем-то отказать? Только ради него она продолжала заниматься проституцией, а если бывали простои, она бралась за работу прачки, санитарки, чернорабочей. Если бы не было его, она бы потихоньку умерла, как старая собака без хозяина.
