Увидев это число, Джой подумал об Иуде. Тринадцатом апостоле. Выдавшем Христа.
Число на стене всего лишь означало, что церковь будет тринадцатым по счету снесенным в Коул-Вэлью зданием, но Джой не мог отделаться от мысли, что случайное совпадение несет в себе более глубокий смысл. Сердцем понимал, что он должен остерегаться предательства. Но кто собирался его предать?
Он не ходил к мессе уже двадцать лет, не считая похорон в это утро. Много лет называл себя агностиком, иногда атеистом, но внезапно все, что он видел перед собой, все случившееся с ним начало ассоциироваться с религией. Объяснение тому, разумеется, лежало на поверхности: он более не был сорокалетним циником, превратившись в молодого человека двадцати лет, который двумя годами раньше еще прислуживал у алтаря. Возможно, этот странный прыжок в прошлое вернул ему веру.
Тринадцать.
Иуда.
Предательство.
Вместо того чтобы отбросить выстроившуюся цепочку как суеверие, Джой отнесся к этим мыслям очень серьезно и решил удвоить бдительность.
Мокрый снег еще не одел дорожку в лед, но уже поскрипывал под ногами.
Селеста включила ручной фонарь, который захватила с собой из машины, и царящая в церкви тьма отступила.
Бок о бок они перешагнули через порог. Селеста направила луч налево, направо, убедившись, что никто не поджидает их в нартексе.
Купель из белого мрамора для святой воды стояла у входа в неф. Джой обнаружил, что она пуста, проведя пальцами по сухому дну, и перекрестился.
Прошел в церковь, подняв монтировку над головой, готовый отразить или нанести удар. Он не мог полностью полагаться на милость бога.
Селеста мастерски управлялась с фонарем, быстро перемещая луч в разные стороны, словно розыски маньяков-убийц давно уже стали для нее обычным делом.
Хотя службы в церкви Святого Фомы не проводились уже пять или шесть месяцев, Джой подозревал, что электропроводку не отключали. Хотя бы из соображений безопасности, потому что неприятности, связанные с заброшенным зданием, устранять в темноте было значительно труднее. Теперь, когда безразличие и некомпетентность чиновников привели к потере целого города, власти, конечно же, придавали особое значение мерам безопасности.
Слабый аромат благовоний, которые курились во время служб, едва прорывался сквозь запахи мокрого дерева и плесени. Воняло и серой, и вонь эта в глубине здания становилась все сильнее, окончательно забивая аромат благовоний.
Пусть дождь и снег барабанили по крыше и окнам, в нефе царила тишина, присущая всем церквям. Тишина и ожидание. Обычно ожидание встречи с божественным присутствием, но на этот раз – с дьявольским вторжением на когда-то священную территорию.
Сжимая монтировку в одной руке, другой Джой пошарил по левой стене арки нартекса. Выключатель найти не смог.
Отправив Селесту к правой стене, он двинулся дальше, не отрывая руки от стены, и наконец нащупал блок из четырех выключателей. Одним движением руки поднял все четыре рычажка.
Под потолком вспыхнули лампы, желтый свет вырвал из темноты ряды скамей. Загорелись лампы и вдоль стен, осветив пыльный пол.
Дальняя часть церкви, за алтарной преградой, осталась в тени. Тем не менее Джой разглядел, что все священные предметы из церкви вынесены, включая алтарь и большое распятие, украшавшее стену за ним.
Иногда, в отрочестве, он ездил со священником из Ашервиля в Коул-Вэлью, чтобы помогать служить мессу, если местные алтарные служки заболевали или по каким-то причинам не могли присутствовать, поэтому знал, как выглядела церковь Святого Фомы до ее секуляризации. За алтарем висело двенадцатифутовое распятие, вырезанное из дерева местным жителем во второй половине девятнадцатого века. Наверное, резчику не хватало профессионализма, поэтому распятие получилось грубое. Но оно обладало какой-то удивительной мощью. Это чувствовали все. Второго такого Джою видеть не довелось.
Когда его взгляд сместился с голой стены, на которой раньше висело распятие, он увидел на алтарном возвышении какой-то белый бесформенный сверток. От свертка исходило сияние, но Джой понимал, что сияние это – отраженный свет.
Медленно, осторожно они с Селестой пошли по центральному проходу, проверяя скамьи справа и слева, где мог спрятаться враг, выжидая удобный момент, чтобы напасть на них. Церковь не поражала размерами, в ней могло разместиться не больше двухсот прихожан, но в эту ночь ни человек, ни дикий зверь не почтили ее своим вниманием.
Когда Джой открыл калитку в алтарной преграде, петли заскрипели.
Селеста замялась, потом последовала за ним к алтарю. Сверток на возвышении притягивал к себе, но она не направляла на него фонарь, вероятно, стремясь, как и Джой, оттянуть неизбежное.
Когда петли заскрипели вновь – калитка вернулась на место, – Джой оглянулся. Но никто не шел следом за ними по центральному проходу.
Впереди находилась ниша для хора. Стулья, подставки для нот, орган – все уже вывезли.
По галерее Джой и Селеста двинулись влево вкруг хоров. Старались ступать легко, но каждый шаг по дубовому полу гулко отдавался в пустой церкви.
На стене рядом с дверью в ризницу нашлись новые выключатели. Джой щелкнул ими, и над возвышением для алтаря вспыхнул свет, такой же тусклый, как и в нефе.
Знаком Джой предложил Селесте пройти мимо закрытой двери, потом вышиб ее ногой, как проделывали полицейские в фильмах, перепрыгнул через порог, изо всей силы маханул монтировкой вправо, потом влево, в предположении, что за дверью его кто-то поджидал. Он надеялся застигнуть врасплох и покалечить мерзавца, но монтировка лишь со свистом прорезала воздух.
Вливающегося в дверной проем света хватало для того, чтобы понять: ризница пуста. Дверь на улицу была открыта, когда Джой вошел, и порыв холодного ветра захлопнул ее.
– Он уже ушел, – сообщил Джой Селесте, которая стояла на пороге, скованная страхом.
Они галереей вернулись обратно, остановились у трех алтарных ступеней.
Высокий алтарь с покровом ручной работы тоже вывезли. Осталась только алтарная платформа.
Сердце Джоя стучало, как паровой молот.
За его спиной ахнула Селеста: «О нет!»
Под зажженными лампами сверток уже не казался ни бледным, ни бесформенным. И, уж конечно, от него не шло никакого сияния. Сквозь прозрачную пленку просвечивало тело. Лица видно не было, зато из-под пленки торчала прядь светлых волос.
На этот раз перед Джоем лежал труп.
Не иллюзия.
Не галлюцинация.
Не воспоминание.
Тем не менее за последние двадцать четыре часа четкая грань между реальным и нереальным для Джоя стерлась. Он уже не доверял своим чувствам и обратился за подтверждением к Селесте.
– Ты тоже его видишь, не так ли?
– Да.
– Тело?
– Да.
Он прикоснулся к пленке, которая заскрипела под пальцами.
Одна тонкая, алебастровая рука умершей девушки торчала наружу. В середине сложенной лодочкой ладони краснела рана от гвоздя. Джой видел вырванные, окровавленные ногти.
И хотя он знал, что блондинка мертва, в сердце оставалась надежда, что глаза принадлежали не ей, что ниточка жизни еще связывала ее с этим миром, что девушку еще можно было спасти. Джой упал на колени на верхнюю алтарную ступеньку, ухватился за запястье, надеясь прощупать пульс.
Пульса не нашел, но от прикосновения к холодной плоти Джоя тряхнуло, как электрическим током, и тут же хлынул поток воспоминаний, которые он столько лет подавлял:
«…из одного лишь желания помочь он тащит тяжелые чемоданы к багажнику автомобиля, ставит на гравий подъездной дорожки. Поднимает крышку, и в багажнике загорается тусклая лампочка. Свет красный, потому что лампочка измазана в крови. Ядреный запах свежей крови ударяет в нос, вызывая тошноту. Она там. Она там. Лежит в багажнике, и это так неожиданно, что он готов принять ее за галлюцинацию, но она реальна, как гравий под ногами. Обнаженная, но завернутая в прозрачную пленку. Лицо скрыто длинными светлыми волосами и кровью на внутренней поверхности пленки. Одна голая рука торчит из савана, повернулась ладонью кверху, открывая рану от гвоздя. Рука словно тянется к Джою, взывая о помощи, о милосердии, в котором ее обладательнице в эту ночь отказали. Его сердце так раздувается при каждом ударе, что сжимает легкие, не давая дышать. Когда раскат грома прокатывается по горам, Джой надеется, что молния ударит его и он умрет, как и блондинка, потому что жить с этим страшным открытием слишком тяжело, слишком болезненно, безрадостно и бессмысленно. И тут он слышит за спиной голос, тихий голос, едва перекрывающий шум ветра и дождя: «Джой». Если уж ему не разрешено умереть прямо здесь, в эту грозу, тогда он просит бога, чтобы тот лишил его слуха и зрения, освободил от необходимости свидетельствовать. «Джой, Джой». И такая печаль слышна в голосе. Джой отворачивается от трупа. В красном отсвете лампочки видит трагедию, еще четыре порушенные жизни: его собственную, матери, отца и брата. «Я только хотел помочь, – говорит он Пи-Джи. – Я только хотел помочь».
