– Что ты видишь, Джой? – спросила Селеста, увидев на его лице вернувшийся страх.

– Дыры от гвоздей.

– Там ничего нет.

– Сочащиеся кровью.

– На моих руках ничего нет.

– Тебе не дано их видеть, но ты должна верить.

Осторожно он коснулся ее ладони. Когда поднял палец, подушечка блестела от ее крови.

– Я вижу. Чувствую. Для меня все это – пугающая реальность.

Посмотрев на Селесту, Джой увидел, что ее широко раскрытые глаза не отрываются от пятна крови на подушечке пальца. Губы разошлись, образовав овал изумления.

– Ты... ты, должно быть, порезался.

– Так ты видишь?

– На твоем пальце, – подтвердила она с дрожью в голосе.

– А на своей руке?

Она покачала головой.

– На моих руках ничего нет.

Он прикоснулся к ее ладони вторым пальцем. И на нем появилось кровавое пятнышко.

– Я вижу, – ее голос дрожал. – На двух пальцах.

Произошло пресуществление. Воображаемая кровь на ее руке трансформировалась, благодаря его прикосновению и, разумеется, какому-то чуду, в реальную.

Селеста провела пальцами левой руки по ладони правой, но крови не появилось.

По радио Джим Кроус, еще не погибший в авиакатастрофе, пел "Время в бутылке".

– Наверное, ты не можешь видеть собственную судьбу, глядя на себя, – предположил Джой. – Кто из нас может? Но как-то... через меня... через мое прикосновение, тебе... ну, не знаю... дают знак.

Он мягко приложил к ладони Селесты третий палец, и его подушечка тоже окрасилась кровью.

– Знак, – повторила она, до конца не осознавая, что происходит.

– Так что ты мне поверишь. Этот знак нужен, чтобы ты мне поверила. Потому что, если ты мне не поверишь, я, возможно, не смогу тебе помочь. А если я не смогу помочь тебе, то не помогу и себе.

– Твое прикосновение, – прошептала она, беря его левую руку в свои. – Твое прикосновение, – она встретилась с ним взглядом. – Джой... что со мной случится... что случилось бы со мной, если бы ты не приехал?

– Тебя бы изнасиловали, – с абсолютной убежденностью ответил он, пусть и не понимал, откуда ему это известно. – Насиловали. Били. Мучили. В конце концов убили.

– Мужчина в другом автомобиле, – она всматривалась в черную дорогу. Дрожал уже не только голос, но и все тело.

– Думаю, да, – ответил Джой. – Думаю... он это проделывал и раньше. Блондинка, завернутая в прозрачную пленку.

– Я боюсь.

– У нас есть шанс.

– Ты еще не объяснил. Не рассказал. Насчет "Шеви", на котором ты вроде бы приехал... насчет того, что тебе сорок лет...

Селеста отпустила его руку, измазанную ее кровью. Джой вытер кровь о джинсы. Направил луч фонаря на ладони.

– Раны становятся больше. Судьба, грозящая тебе участь... как ни назови, вероятность того, что тебе не удастся ее избежать, растет.

– Он возвращается?

– Не знаю. Возможно. Почему-то... когда мы едем, то находимся в большей безопасности. Раны закрываются, затягиваются. Пока мы едем, что-то может перемениться, остается надежда.

Джой выключил фонарь, отдал девушке. Отпустил ручник, выехал на Коул-Вэлью-роуд.

– Может, нам не стоит ехать следом за ним? – спросила Селеста. – Может, нам лучше вернуться на шоссе, поехать в Ашервиль или куда-то еще, куда угодно, лишь бы от него подальше.

– Я думаю, для нас это будет конец. Если мы убежим... если свернем не на ту дорогу, как уже сворачивал я... мы не увидим милосердия небес.

– Может, нам надо обратиться за помощью?

– Кто нам поверит?

– Если они увидят... мои руки. Кровь на твоих пальцах после того, как ты прикоснешься ко мне.

– Я так не думаю. Нас только двое. Ты и я. Только мы против всего.

– Всего, – повторила она.

– Против этого мужчины, против участи, которая ждала бы тебя, не поверни я на Коул-Велью-роуд, участи, которой тебе не удалось избежать в другую ночь, когда я дальше поехал по шоссе. Ты и я против времени, будущего, всего, что с этим связано. И это все сейчас накатывает на нас, как лавина.

– Но что мы можем сделать?

– Я не знаю. Найти его? Противостоять ему? Мы должны действовать по обстоятельствам... делать то, что нам кажется правильным в каждый конкретный момент, минуту за минутой, час за часом.

– И как долго мы должны... все делать правильно, что бы это ни было, чтобы эти изменения стали постоянными?

– Не знаю. Может, до рассвета. Все, что случилось в ту ночь, произошло под покровом темноты. Может, от меня требуется только одно – не дать тебе умереть, и если мы сохраним тебе жизнь, если доживем до рассвета, тогда все изменится навеки.

Колеса катились по лужам, летевшие в обе стороны брызги напоминали крылья ангелов.

– О какой "другой ночи" ты постоянно говоришь? – спросила Селеста.

Двумя руками она изо всех сил сжимала лежащий на коленях фонарь, будто боялась, что какое-то жуткое существо влетит из темноты в "Мустанг", существо, отогнать которое сможет только яркий луч фонаря.

И пока они ехали сквозь ночь к практически опустевшему городу Коул-Вэлью, Джой Шеннон рассказывал: "Этим утром я поднялся с кровати сорокалетним пьяницей с циррозом печени и без будущего. Днем я стоял у могилы отца, зная, что разбил ему сердце, разбил сердце матери..."

Селеста слушала и верила, потому что ей дали знак свыше, из того мира, который она не могла ни увидеть, ни почувствовать.

По радио "Иглз" спели "Одну из тех ночей", "Эрвидж уайт бэнд" – "Собери все вместе", Ронстадт – "Когда меня полюбят", Спрингстин – "Розалиту", "Братья Дуби" – "Черную воду", и все это были новые песни, хиты, только что пробившиеся на верхние строчки чартов, хотя Джой слушал их на других волнах и в разных местах уже двадцать лет.

К тому времени, когда он пересказал Селесте все события минувшего дня аккурат до того момента, как перед ним возник ее сломавшийся белый "Валиант", они поднялись на гребень холма над Коул-Вэлью. Джой свернул на засыпанную гравием площадку у дороги, под сенью деревьев, хотя и понимал, что времени у них в обрез и любая задержка может привести к тому, что им не удастся изменить будущее, в котором ее убивали, а его обрекали на ад на земле.

Коул-Вэлью, скорее, был деревней, а не городом. Даже до того, как в старых выработках разгорелся пожар, население Коул-Вэлью не превышало пятисот человек. Жили они в простых деревянных каркасных домах под крышей из дегтебетона. Летом в садиках цвели пионы и росла черника, зимой все покрывал толстый слой снега. По весне кизиловые деревья цвели белыми, розовыми и пурпурными цветами. В городе имелось маленькое отделение Первого национального банка. Добровольная пожарная дружина, на вооружении которой состоял один автомобиль. Таверна "У Полански", где коктейли заказывали редко, отдавая предпочтение пиву или пиву и отдельно виски, а на стойке всегда стояли огромные миски с вареными яйцами и горячими колбасками. Универмаг, заправка, начальная школа.

Уличных фонарей в городке не было, но до того, как государство начало скупать дома и выплачивать компенсации переселенцам, по ночам Коул-Вэлью светлым пятном выделялся на фоне окружающих его темных гор. Теперь же все торговые и прочие заведения закрылись. Погас и очаг веры в местной церкви. Окна горели лишь в трех домах. Да и их хозяева намеревались уехать в ближайшие недели.

В дальнем конце города оранжевое сияние поднималось над шахтой, где огонь по вертикальному стволу подобрался к самой поверхности. Только там подземный пожар давал о себе знать, оставаясь невидимым под пустынными улицами и брошенными домами.

– Он в городе? – спросила Селеста, словно Джой, как радар, мог определить местонахождение их врага.

К сожалению, видения Джоя не подчинялись его контролю и не позволяли выйти на логово убийцы. Кроме того, он подозревал, что ему позволено вновь пережить эту ночь с равными шансами на победу и поражение. Он мог поступить правильно или ошибиться, опираясь лишь на собственные мудрость, здравый смысл и мужество. И проверку эту ему предстояло пройти в Коул-Вэлью. Он не мог рассчитывать, что ангел-хранитель будет нашептывать на ухо инструкции или встанет между ним и острым ножом, брошенным из глубокой тени.