Так долго и с силой прижатое к телефонной трубке ухо горело и пульсировало. Шея болела, руки затекли.

Удивленный и где-то сбитый с толку, Этан выпрямился. Его никогда не гипнотизировали, но он решил, что именно такие ощущения испытывает человек, окончательно выходя из транса.

С неохотой он положил трубку на рычаг.

Скорее всего, он слышал лишь намек на голос пустоты, намек, а может, слуховую иллюзию. И однако он вслушивался в него столь же яростно, как оператор гидролокатора субмарины вслушивается в пиканье своего прибора, чтобы уловить тот момент, когда приближающийся боевой корабль противника начинает сбрасывать глубинные бомбы.

Он не понимал, что делал. И почему.

И хотя в комнате не стояла тропическая жара, Этан рукавом рубашки стер со лба пот.

Он ожидал, что телефон зазвонит вновь. И подумывал о том, что лучше бы не снимать трубку.

Мысль эта встревожила его, потому что была ему чуждой. Почему не снимать трубку со звонящего телефонного аппарата?

Взгляд его прошелся по шести подаркам Райнерда, но остановился на трех маленьких колокольчиках из машины «Скорой помощи», в которой его никуда не везли.

Телефон не звонил две минуты, три, и тогда Этан включил компьютер и вновь вызвал на экран список телефонных звонков. Последним значился его звонок в отель, когда он попросил соединить его с Данни Уистлером.

Следовательно, звонка по его линии, продолжительностью в полчаса, компьютерная система не зарегистрировала.

Такого просто не могло быть.

Он смотрел на экран, думая о звонках по линии Фрика, об извращенце с тяжелым дыханием. Да, он поспешил отмести историю мальчика.

Бросив взгляд на телефонный аппарат, Этан увидел, как вспыхнула индикаторная лампочка на линии 24.

Звонок коммивояжера. Неправильно набранный номер. Или…

Чтобы удовлетворить свое любопытство, он бы мог подняться на третий этаж, где в отдельной комнате, за синей запертой дверью, стоял автоответчик, обслуживающий линию 24. Но, входя в эту комнату, он автоматически становился безработным.

Для Мин ду Лака и Ченнинга Манхейма комната за синей дверью была святилищем. И посторонним вход туда категорически воспрещался.

При чрезвычайных обстоятельствах Этан имел право использовать свой ключ-отмычку по всему дому. И только упомянутую выше синюю дверь открыть этим ключом он не мог.

Компания ангелов, приятный запах хвои, мягкость и уют огромного кресла не смогли убаюкать Фрика.

Он выбрался из кресла, направился к ближайшим полкам с книгами, выбрал роман.

В свои десять лет он читал книги, рекомендуемые шестнадцатилетним. И не гордился этим, потому что по собственному опыту знал, что большинство шестнадцатилетних — не вундеркинды, возможно, по той простой причине, что никто и не ждал от них ничего удивительного.

Даже мисс Доуд, его учительница английского языка и литературы, не радовалась, что ее ученик увлечен книгами, сомневалась, что они принесут ему пользу. Она говорила, что книги — пережиток прошлого, что будущее будет определяться образами — не словами. Фактически она верила в «memes», слово это она произносила как мимс и определяла как идеи, которые спонтанно возникают среди «информированных людей» и распространяются среди населения от разума к разуму, словно ментальный вирус, создавая «новые пути мышления».

Мисс Доуд приходила к Фрику четыре раза в неделю и после каждого урока оставляла столько дерьма, что его хватило бы для годового удобрения всех лужаек и цветочных клумб поместья.

Вернувшись в кресло, Фрик понял, что не может достаточно сконцентрироваться, чтобы погрузиться в роман. И не потому, что книги уводили в прошлое, просто он слишком устал и перепугался.

Какое-то время он посидел, ожидая, когда же у него в голове возникнет «memes» и даст ему возможность подумать о чем-то радикально новом, позволив выбросить из головы все мысли о Молохе, детских жертвоприношениях, странных мужчинах, которые для перемещений с места на место пользуются зеркалами. Но по всему выходило, что на данный момент распространение «memes» еще не приняло эпидемического характера.

Когда глаза у него начали гореть, а под веки словно насыпали песка, он достал из кармана джинсов фотографию, полученную от мужчины из зеркала. Развернул, разгладил на колене.

Задался вопросом, а кто же она. Тут же начал сочинять историю, в которой эта женщина была его матерью, а ее муж — его отцом. Конечно, у него возникло чувство вины из-за того, что он выкинул Номинальную мать и Призрачного отца из этой воображаемой жизни, но они сами жили в выдуманном мире, поэтому, по его разумению, едва ли обиделись бы на него за то, что на один вечер он вообразил, будто у него совсем другая семья.

И какое-то время спустя улыбка женщины вызвала у Фрика ответную улыбку, а улыбаться, само собой, куда лучше, чем подхватить «memes».

Позже, когда Фрик уже жил со своей новой матерью и ее мужем, с ним он еще не познакомился, в уютном коттедже в Гуз-Кротч, штат Монтана, где никто не знал, кем он когда-то был, сероглазый мужчина из зеркала выступил из сверкающей боковой поверхности тостера, потрепал их собаку по голове и предупредил, что режим 69 для него опасен. «Если ангел использует идею телефона, чтобы позвонить мне, — спросил Фрик, — то почему я, нажимая *, 6 и 9, попадаю не на Небеса, а в Ад?» Вместо того, чтобы ответить на вопрос, мужчина, как дракон, изрыгнул пламя и исчез в

сверкающей боковой поверхности тостера. Пламя опалило одежду Фрика, окутало его серыми клубами дыма, но Фрик не загорелся. Прекрасная новая мама налила ему еще один стакан лимонада, чтобы охладить его, они продолжили разговор о его любимых книгах, а параллельно он ел толстый кусок шоколадного торта, который она ему испекла.

В бушующей темноте, наполненной сначала грохотом выстрелов и ревом приближающихся двигателей, а потом криком из пустоты, Этан вращался и вращался, перекатываясь по мокрому асфальту, пока, повернувшись в последний раз, не оказался в спокойной темноте влажных спутанных простыней.

Сев на кровати, он прошептал: «Ханна», — ибо во сне, когда отключались все психологические барьеры, он узнал голос, который слышал по телефону, ее голос.

Вначале она трижды вскрикнула, потом еще три раза. Во сне он разобрал произнесенное ею слово: Этан… Этан… Этан».

Что еще она сказала ему, какую важную весть хотела донести до него через разделявшую их пропасть, по-прежнему оставалось для него тайной. Даже во сне, но соседству со смертью, он не смог настолько приблизиться к Ханне, чтобы разобрать что-либо, помимо своего имени.

А сбрасывая остатки сна, Этан испытал ощущение, что за ним наблюдают.

Каждому ребенку хорошо знакомо это чувство: возвращаешься из сна в свою спальню и точно знаешь, что в ее темноте затаились злобные твари немереных размеров и аппетита. И присутствие этих демонов казалось столь реальным, что частенько маленькая рука замирала на кнопке включения лампы на столике у кровати, из страха, что увиденное окажется еще ужаснее образов, нарисованных воспаленным воображением. И однако свет всегда разгонял ужасы.

У Этана не было уверенности, что на этот раз свет расставит все по своим местам. Он чувствовал, что наблюдают за ним совы и вороны, вороны и ястребы, и сидят они не на мебели, а смотрят на него с черно-белых фотографий, которые не висели на стенах, когда он ложился спать. И хотя ночь давно уже перешла в предрассветную тьму, у него не было причин полагать, что наступивший вторник принесет меньше проблем и тревог, чем ушедший понедельник.

Он не потянулся к лампе. Вновь откинулся на подушку, смирившись с присутствием того, что могло скрываться в темноте.

Он сомневался, что вновь сможет заснуть. Но вскоре веки словно налились свинцом.

На границе водоворота сна, по которой лениво скользило сознание Этана, он время от времени слышал: «Тик-тик-тик», — возможно, звуки, которые издавали когти птиц-часовых, когда те перебирали лапками, сидя на железном заборе. А может, то скрежетали по стеклу холодные когти дождя.