От тебя я хочу следующее, — наконец выдавил из себя Этан, — чтобы ты взглянул на этого парня вблизи и сказал мне, что ты о нем думаешь. Как всегда, Рисковый все понял.

— Ты уже постучал в его дверь, не так ли?

— Да. Прикинулся, будто пришел к человеку, который жил в этой квартире до него.

— И он тебя напугал. Ты понял, что с ним что-то не так.

— Или ты сам все увидишь, или нет, — уклончиво ответил Этан.

— Я занимаюсь расследованием убийств. В убийстве его не подозревают. Как я это объясню?

— Я не прошу об официальном визите.

— Если я не покажу ему полицейский жетон, он меня на порог не пустит, учитывая мою внешность.

— Не получится, так не получится.

Подошла официантка, чтобы спросить, не хотят ли они заказать что-нибудь еще.

— Мне нравятся пирожные «Орешки». Принесите шесть дюжин.

— А мне нравятся мужчины с хорошим аппетитом, — кокетливо улыбнулась официантка.

— Вас, молодая леди, я смог бы съесть в один присест, — ответил ей Рисковый, после чего официантка покраснела и нервно хихикнула.

— Шесть дюжин? — переспросил Этан после ухода официантки.

— Люблю пирожные. Так где живет этот Райнерд? Этан заранее написал адрес на листке. Теперь передал Рисковому.

— Если поедешь, подготовься.

— Мне что, ехать на танке?

— Просто подготовься.

— К чему?

— Может, ни к чему, может, к любым неожиданностям. Он — парень крепкий. И у него есть пистолет.

Взгляд Рискового заскользил по лицу Этана, вызнавая его секреты, словно луч оптического сканнера по штрих-коду.

— Вроде бы ты просил проверить, числится ли за ним оружие.

— Я переговорил с соседом, — солгал Этан. — Он

сказал мне, что Райнерд — параноик, практически не расстается с пистолетом.

Пока Этан засовывал фотографии-распечатки в конверт, Рисковый не отрывал от него взгляда.

Фотографии никак не хотели укладываться в конверт. Цеплялись за него всеми углами.

— Очень уж тряский у тебя конверт, — заметил Рисковый.

Этим утром выпил слишком много кофе, — чтобы не встретиться глазами с Рисковым, Этан оглядел зал.

Человеческие голоса плыли по ресторану, отражались от стен, смешивались в бессловесный гул, которыйможно принять как за восторженный рев фэнов, встречающих своего кумира, так и за с трудом сдерживаемое недовольство толпы.

Этан понял, что он переводит взгляд с одного лица на другое, в поисках одного-единственного. Наверное, он бы не удивился, увидев за столиком утопленного в туалете Данни Уистлера, мертвого, но поглощающего ленч.

— Ты практически не прикоснулся к семге, — в голосе Рискового слышалась прямо-таки материнская забота.

— Она несвежая.

— Так чего не отослать ее на кухню.

— Мне все равно есть не хочется.

Рисковый подцепил вилкой кусок семги.

— Нормальная рыбка. — На мой вкус, несвежая.

Официантка вернулась с чеком и прозрачным пластиковым мешком с логотипом ресторана, в котором Лежали розовые коробочки с «Орешками».

Пока Этан доставал из бумажника кредитную карточку, женщина ждала, и ее мысли ясно читались на лице. Ей хотелось пофлиртовать с Рисковым, но ее пугала устрашающая внешность последнего.

Когда Этан вернул чек вместе с карточкой «Америкен экспресс», официантка поблагодарила его и взглянула на Рискового, который так нарочито облизал губы, что она убежала, как кролик, зачарованный лисой и лишь в самый последний момент прислушавшийся к голосу инстинкта самосохранения. Действительно, она разве что не предложила себя на обед.

— Спасибо за угощение, — Рисковый похлопал себя по животу. — Теперь смогу сказать, что Чен-Ман угостил меня ленчем. Думаю, эти «Орешки» будут самыми дорогими пирожными, которые я когда-либо ел.

— Это всего лишь ленч. Ты мне ничего не должен. Как я и говорил, не получится, так не получится. Райнерд — моя проблема, не твоя.

— Да, но ты меня заинтриговал. Ты флиртуешь лучше официантки.

Несмотря на мрачные мысли, Этан широко улыбнулся.

Ветер внезапно изменил направление, швырнул воду в окна.

За поливаемым, как из брандспойта, стеклом пешеходы и проезжающие автомобили начали расплываться и таять, словно в беспламенном огне Армагеддона, в холокосте серной кислоты.

— Если у него в руке будет пакет картофельных или кукурузных чипсов, что-то в этом роде, учти, в нем может оказаться и не еда.

— Это и есть его паранойя? Ты говорил, что он не расстается с оружием.

— Это то, что я слышал. Пистолет может быть в пакете из-под чипсов, в другом месте, где он может схватить его, а ты не догадаешься, что он делает.

Рисковый молча смотрел на Этана.

— Возможно, это «глок» калибра девять миллиметров, — добавил тот.

— У него есть и атомная бомба?

— Об этом не знаю.

— Наверное, держит ее в коробке из-под кукурузных хлопьев.

— Возьми с собой пригоршню «Орешков», и ты справишься с кем угодно.

— Да, конечно. Если бросить такой «Орешек», можно раскроить парню голову.

— А потом съесть орудие убийства. Официантка вернулась с кредитной карточкой и счетом. Пока Этан добавлял чаевые и расписывался, Рисковый даже не посмотрел на женщину, как будто забыл о ее существовании.

Дождь барабанил по стеклу, пронизывающий ветер что-то рисовал на нем водой.

— Похоже, там холодно, — заметил Рисковый.

Этан именно об этом и думал.

В дождевике и сапогах, в тех же джинсах и свитере, что и раньше, сидя за рулем серебристого «БМВ», Корки Лапута едва мог пошевелиться, словно на нем была тяжелая и сковывающая движения шуба.

Хотя рубашку он застегнул не до самого верха, злость распирала горло, и казалось, что он запихнул свою шестнадцатидюймовую шею в пятнадцатидюймовый воротник.

Ему хотелось поехать в Западный Голливуд и убить Райнерда.

Такие импульсы, естественно, следовало подавлять. Пусть он и мечтал ввергнуть общество в беззаконный хаос, из которого поднялся бы новый мир, законы, запрещающие убийство, пока еще действовали. Мало того, их нарушение каралось.

Корки был революционером, но не мучеником.

Он осознавал необходимость соблюдения баланса между радикальными действиями и терпением.

Признавал существование границ анархической ярости.

Чтобы успокоиться, съел шоколадный батончик.

Наперекор утверждениям медицины, как продажной, обуянной жадностью западной, так и претендующей на духовность восточной, очищенный сахар не прибавлял Корки энергии. Наоборот, успокаивал.

Очень старые люди, нервы которых основательно потрепало как самой жизнью, так и разочарованиями, принесенными ею, давно знали об успокаивающем эффекте избытка сахара. Чем дальше уплывала возможность реализации надежд и грез, тем большую роль в их диете играло мороженое, поглощаемое квартами, пирожные с кремом, которые покупались большими коробками, и шоколад в самых различных видах, плитки, конфеты, фигурки.

В последние годы своей жизни его мать села на иглу мороженого. Ела его на завтрак, обед и ужин. Ела большущими стаканами из вощеной бумаги, огромными пластиковыми контейнерами.

Съеденного ею мороженого с лихвой хватило бы для того, чтобы забить холестериновыми бляшками артериальную систему, протянувшуюся от Калифорнии до Луны. Какое-то время Корки думал, что родительница придумала новый способ покончить жизнь самоубийством.

Но вместо того, чтобы довести себя до обширного инфаркта, мать становилась здоровее и здоровее. У нее заметно улучшился цвет лица, ярко заблестели глаза, чего не было даже в молодости.

Галлоны и баррели «Шоколадно-мятного безумия», «Орехово-шоколадной фантазии», «Кленово-ореховой радости» и десятков других сортов мороженого, похоже, заставили пойти в обратную сторону ее биологические часы.

И он начал подозревать, что мать нашла ключ к бессмертию для уникального обмена веществ своего организма: молочный жир. Поэтому Корки ее убил.

Если бы она согласилась при жизни поделиться с ним своими деньгами, он бы позволил ей жить. Он-то жадностью не отличался.