Мертвый, абсолютно мертвый, согласно утверждению доктора О'Брайена из больницы Госпожи Ангелов, Данни оставался живее всех живых, да еще приобрел способности, которые противоречили здравому смыслу и определялись как сверхъестественные.

Он побывал в Палаццо Роспо.

Он находился здесь и сейчас.

Этан никогда не поверил бы в ходячего мертвого человека, если б ему не прострелили живот, если б он не умер и не воскрес, если б не попал сначала под «Крайслер», а потом под грузовик, если б не оказался жив и здоров после второй своей смерти. Сам он не был призраком, но после событий двух последних дней мог поверить в призрака, чего уж скрывать, и во многое такое, что раньше отмел бы, как невероятное.

Может, Данни тоже не был призраком. Может, он был кем-то еще, только Этан не знал слова, определяющего его нынешнее состояние.

Но, кем бы ни был сейчас Данни, человеком он считаться более не мог. И, таким образом, его мотивы не представлялось возможным раскрыть ни методом дедукции, ни интуицией, на которые полагался любой полицейский детектив.

Тем не менее Этан чувствовал, что его друг детства, с которым он с давних пор не виделся, не представлял угрозы для Фрика, что роль Данни в этих странных событиях была скорее милосердной. Человек, который любил Ханну, который хранил у себя фотографию Ханны через пять лет после ее смерти, по натуре был скорее добрым, а не злым, и, уж конечно, не мог и помыслить о том, чтобы причинить вред невинному ребенку.

Сложив фотографию и засовывая ее в карман, Этан крикнул: «Фрик! Фрик, где ты?»

Не получив ответа, заметался между полками, заставленными тысячами книг самых разных авторов, от Конрада Айкена до Виктора Гюго, от Александра Дюма до Эмиля Золя, от Сомерсета Моэма до Гюстава Флобера, и так далее, до Шекспира и Эзопа, боясь, что найдет мальчика мертвым, а то и не найдет вовсе.

Не нашел.

В читальной зоне неподалеку от входа стояли не только кресла, но и стол с телефоном и компьютером.

И хотя наружные телефонные линии более не работали, внутренняя связь функционировала независимо от телефонной сети. И отключиться могла только при прекращении подачи электричества.

Этан нажал клавишу «ИНТЕРКОМ», потом клавишу «ДОМ», нарушив одно из основополагающих правил миссис Макби, запрещающих искать мальчика одновременно по всему дому, от третьего этажа до второго подземного уровня. Из каждого телефонного аппарата на всех пяти этажах зазвучало: «Фрик? Где ты, Фрик? Где бы ты ни был, отзовись!»

Он ждал. Пять секунд тянулись невообразимо долго. Десять превратились в вечность.

— Фрик? Ответь мне, Фрик!

Рядом с телефоном включился компьютер. Этан к нему не прикасался.

Призрак, управляющий компьютером, вызвал на экран программу контроля основных систем. Но вместо привычных трех колонок иконок на экране сразу же появился план восточной половины первого этажа.

Этан видел перед собой результат сканирования этой части дома детекторами движения. Точка, обозначающая движущийся, излучающий тепло объект, мигала в оранжерее.

Диаметром в семьдесят четыре фута, высотой, от пола до потолка, в сорок восемь футов, оранжерея являла собой островок джунглей с окнами, высокими стеклянными панелями, вывезенными из какого-то дворца во Франции, большую часть которого разрушили в Первую мировую войну.

Здесь мистер Йорн и его помощники холили, лелеяли и постоянно обновляли коллекцию экзотических пальм, тюльпанных деревьев, мимоз, папоротников, орхидей и многих, многих других растений, названий которых не знал даже Фрик. По оранжерее змеились узкие дорожки, усыпанные гранитной крошкой.

Нескольких шагов в глубь зеленого лабиринта хватало, чтобы создалась полная иллюзия пребывания в тропических джунглях. Казалось, что ты затерялся на просторах Экваториальной Африки, преследуя редкую гориллу-альбиноса или в поисках алмазных копей царя Соломона.

Фрик называл оранжерею Giungla Rospo, что в переводе с итальянского означало «Жабьи джунгли», и считал, что в оранжерее сохранены все плюсы настоящего тропического леса и исключены все минусы. Никаких тебе кровососущих насекомых, змей, мартышек, оглушительно кричащих и срущих на голову.

По центру этих ухоженных Жабьих джунглей возвышалась платформа с небольшой беседкой. В этой беседке можно было пообедать, напиться, если позволял возраст, или прикинуться Тарзаном, каким тот был до-появления Джейн.

В беседке диаметром в четырнадцать футов, вознесенной на пять футов над полом оранжереи, к ней вели восемь деревянных ступеней, стоял круглый стол и четыре стула. В полу имелась сдвижная панель, приводимая в движение потайной кнопкой, под которой находился маленький холодильник, заставленный кокой, пивом и бутылками с природной водой, правда, предварительно очищенной и не содержащей разносчиков дизентерии, брюшного тифа, холеры или личинок паразитов, которые могут сожрать тебя изнутри.

Другая сдвижная панель открывала доступ в маленькую комнатку высотой в пять футов. Предназначалась она для того, чтобы в случае выхода из строя холодильника под беседкой к нему могли подобраться ремонтники. А кроме того, раз в месяц туда спускались сотрудники службы дезинфекции, чтобы убедиться, что под беседкой не поселились мерзкие пауки, а разносящие болезни мыши не устроили свои гнезда в этом уютном темном убежище.

И там действительно было темно. Днем и лучика солнечного света не проникало в эту комнатку под платформой, а при выключенных лампах оранжереи никто бы не увидел зажженный в комнатке аварийный фонарь.

Днем Фрик принес туда запасы еды и питья, влажные салфетки и два контейнера «Раббимейд», которые намеревался использовать вместо ночного горшка, придя к выводу, что именно комнатка под платформой станет его глубоким и тайным убежищем. И вот теперь, зная, что Молох в доме, он затаился в этом бункере, который, по мнению ангела-хранителя, мог спасти его от пожирателя детей.

Он провел в своем убежище меньше двух минут, прислушиваясь, как его сердце имитирует топот копыт убегающих лошадей, когда до его ушей донеслись звуки, никак не связанные с собственным сердцем. Шаги. Кто-то поднимался на платформу.

Скорее всего, мистер Трумэн, ищущий его. Мистер Трумэн. Не Молох. Не поедающее детей чудовище с торчащими между зубов костями своих жертв. Конечно же, мистер Трумэн.

Шаги обошли платформу, сначала приблизились к сдвижной панели, потом удалились от нее. Но снова приблизились.

Фрик затаил дыхание.

Шаги стихли. Над головой заскрипели доски: стоявший над ним мужчина перенес вес с ноги на ногу.

Фрик осторожно выдохнул застоявшийся воздух из легких, вдохнул свежий, вновь затаил дыхание.

Скрип прекратился, его сменили более тихие звуки, словно мужчина над ним что-то ощупывал.

«Сейчас не время для приступа астмы».

Фрик чуть не закричал на себя за то, что думает о такой глупости в критический момент. Глупо, глупо, глупо.

Только в кино у ребенка, страдающего астмой, диабетом или эпилепсией, припадок начинается в самый неподходящий момент. Только в кино, не в реальной жизни. Это — реальная жизнь или что-то очень на нее похожее.

Он почувствовал зуд между плечами, распространяющийся к шее. Настоящий зуд в этом месте — признак надвигающегося приступа астмы. Воображаемый зуд — наглядное свидетельство того, что он безнадежный трусишка.

Прямо над его головой сдвижная панель отошла в сторону.

И он оказался лицом к лицу с Молохом, который, похоже, оказался умнее ангела-хранителя Фрика. Это был мужчина с веснушчатым лицом, шакальими глазами и широкой ухмылкой. Между зубов никаких детских костей не торчало.

Выставив перед собой нож с шестидюймовым лезвием, который он позаимствовал на кухне мистера Хэ-четта, Фрик предупредил:

— У меня нож.

— А у меня вот что, — ответил Молох, продемонстрировав зажатый в руке миниатюрный баллончик, вроде тех баллончиков со слезоточивым или перечным газом, какие женщины носят в сумочке для самозащиты. И брызнул в лицо Фрика чем-то холодным, по вкусу напоминающим мускатный орех, а запахом, возможно, чистый цибет.