Как легче всего завоевать человека? — спрашивала себя Джинни, лежа в постели без сна, когда Карен, нагулявшись вдоволь, спала как убитая. Джинни перебирала в памяти знакомых, вспоминала прочитанные романы. Ну, конечно! Надо разделить его интересы. Потому что мужчина больше всего занят самим собой и своими делами, а женщина вращается по орбите в поле его притяжения.

Она вспомнила свою мать, которая, кажется, только и делала в жизни, что собирала мужа на охоту, ощипывала уток и фазанов, разделывала большим острым ножом тушу кабана или лося, отделяя мясо от костей. Мать выслушивала восторги Билла Эвергрина о новом ружье, которое тот собирался купить, хотя его металлический оружейный шкаф и без того с трудом закрывался. Джинни видела, как сияли глаза отца, когда мать внимала его рассказом о том, как он гонялся за дикой кошкой в горах и как ее все-таки подстрелил. Мужчине, кроме всего прочего, нужно восхищение. «Да они все нарциссы», — вспомнила Джинни фразу, брошенную Карен. И еще одну: «Каждый хочет оказаться в центре внимания, любой ценой».

Джинни довольно громко засмеялась, и Карен заворочалась во сне.

Так что же составляет сухой остаток? — спросила себя Джинни тоном учительницы химии.

Его интересы. Вот главное!

Но в случае с Генри Мизерби ей не надо ничего придумывать, притворяться и приспосабливаться. Она приехала в Кембридж изучать прикладное искусство: ее давно интересует гравюра на металле, на дереве. Ей самой хотелось бы попробовать свои силы не только в теории, но и практике.

Сидя в библиотеках, роясь в книгах об оружии и по искусству, Джинни Эвергрин обнаружила невероятное — среди граверов оружия есть женщины! А одна из них, работающая на знаменитую фирму, живет где-то в пригороде Лондона.

Джинни не пошла в этот день на лекции, а поехала в Лондон. Она долго плутала по центру города, сверяясь с картой, но она оказалась не слишком подробной, на ней не было указано нужной улицы. Несколько раз Джинни спрашивала дорогу у прохожих и ловила на себе изумленные взгляды. Боже мой, недоумевала она, я ведь говорю на родном английском! А потом смеялась над собой: на американском английском, дорогуша. В ушах звенел надменный голос преподавательницы английского в Кембридже:

— Если вы полагаете, что говорите по-английски, то глубоко заблуждаетесь. Мы, англичане, способны отличить иностранца по интонации, по произношению. Язык выдает принадлежность к тому или иному кругу...

Наконец Джинни свернула на улочку Брутон, которая оказалась совсем короткой. Неудивительно, что она не отмечена на карте, и ее мало кто знает. Зато теперь Джинни могла давать справки по самым «магазинным» улицам — она прошагала по Оксфорд-стрит, по Бонд-стрит. У нее уже в глазах рябило от витрин.

Оружейная фирма не одну сотню лет занимала старинный особняк в самом центре Лондона. Тяжелые резные двери с трудом поддались Джинни. Ей даже подумалось, что, если подогнуть ноги, можно покачаться на ручке. Вышколенный молодой человек в строгом костюме в полумраке вестибюля встретил Джинни приветливым поклоном.

— Чем могу служить?

Джинни объяснила, что она искусствовед и сейчас изучает особенности гравировки английского оружия.

Консультант, который был вызван на помощь, провел ее к полкам с книгами, потом к оружейным витринам. Полумрак, дорогое дерево, традиционное зеленое английское сукно — все было так дорого, солидно, торжественно, все дышало уверенностью и незыблемостью. И Джинни с невероятной силой захотелось стать частью этой незыблемости, отточенности и красоты.

Генри Мизерби, снова вспомнила она дорогое, желанное имя, очень скоро станет хозяином подобной фирмы. Потому что он по рождению принадлежит оружейному делу, а оно — ему. Ох, какой полезной могла бы она, Джинни Эвергрин, оказаться и ему и его делу!

Адрес женщины-гравера она узнала у консультанта: «О, это совсем недалеко, двадцать минут на поезде с Виктория-стэйшн». Ей подарили буклет и проводили к выходу с наилучшими пожеланиями...

Джинни еще прошлась по центру Лондона, набрела на улочку с названием Сохо и, почуяв острый запах тушеного перца, завернула в кафе.

Это заведение с заунывной музыкой и вегетарианской едой оказалось кришнаитским. Джинни заплатила пять фунтов, и ей дали большую миску фасоли с овощами. Она села в дальнем углу и стала жадно разглядывать интерьер кафе.

Наверное, если присмотреться, здесь можно найти что-то родственное искусству индейцев, которые живут в поселении недалеко от ранчо отца. У Джинни не было знакомых индейцев, но ее невероятно сильно тянуло ко всему «аборигенному», как она называла это про себя.

Еда оказалась очень вкусной, а музыка — такой же вегетарианской, на ее взгляд, но трогательной. Девушки-официантки с маленькими красными кружочками на лбу были грациозными и привлекательными.

Джинни выпила чашечку кофе и вышла, совершенно довольная собой и тем выводом, который она для себя сделала. А вывод был очень прост: если наметила себе цель — достигни ее.

Малышка Джинн сыто улыбнулась и поехала на Виктория-стэйшн. Она решила явиться к Айрин Данн без предупреждения, хотя прекрасно понимала, как не по-английски поступает. Но Айрин не удивилась. У нее была подруга из Сан-Франциско, ее коллега — Лиз Хемлин. Она даже написала рекомендательное письмо, в котором попросила Лиз уделить внимание Джинни Эвергрин.

— Я тебя ревную, — заявила Карен через несколько дней. — Где ты пропадаешь, пока твоя подруга умирает с тоски с этим Генри Мизерби? Вчера он поволок меня в Оксфорд... Нет, пора с ним расстаться. Конечно, он хорош в постели, но его разговоры об оружии и декоре... Больше я не могу-у!.. — взвыла Карен.

Сердце Джинни оборвалось, хотя ничего нового и неожиданного она не услышала. Разве могла она, малышка Джинн, надеяться на что-то? Да, Генри ее купил на аукционе, чем потряс всех. И даже ее, но ненадолго. Карен ей все быстро объяснила:

— Хотела сделать тебе приятное. Лучше, чтобы тебя купили сразу, а еще лучше сразу Генри Мизерби. Цена твоя в глазах других мгновенно повышается. Знаешь ли, мужчины любят приволакиваться за замужними женщинами или за теми, у которых кто-то есть. Это в них говорит инстинкт охотника — поймать, отнять, победить другого.

Джинни потрясенно смотрела на подругу.

— Ты попросила его купить меня? Но он же твой... парень?

— Чепуха. Скажи мне лучше, малышка, тебе понравилось с ним целоваться?

Джинни покраснела, но Карен не обратила на это внимания.

— Я могу с гордостью заявить, что теперь он умеет это делать еще лучше. Как и многое другое. — Она многозначительно посмотрела на подругу, покрасневшую как рак. — Я его научила. — Карен хмыкнула. — А то слюнявил, как теленок.

Джинни искренне рассмеялась.

— Карен, ну я еще могла бы сделать такое сравнение, потому что видела живых телят. У нас их полно на ферме. Но ты откуда знаешь, как целуются телята?

— Читаю много, дорогая. Кстати, я думаю, мне предстоит научить его еще многому. Но, кажется, стоит оставить это другим, а самой заняться свежим материалом.

Джинни окончательно смутилась и натянуто улыбнулась.

— Так что же, я должна тебя благодарить? — Она пристально посмотрела на подругу, сидевшую напротив нее за кухонным столом с кружкой кофе, на которой был нарисован тигренок.

— Слушай, брось заводиться. Не надо меня благодарить. Я тебя выручила и готова прийти на помощь в любой момент. Ты мне нравишься, подруга. Очень хочется видеть тебя счастливой. Понятно? Я опытнее, к тому же люблю ввязываться во всякие авантюры и смотреть, что получится.

Джинни с сильно бьющимся сердцем молча кивнула и налила себе кофе и немного молока. Разумом она понимала, что на самом деле должна благодарить Карен за дружеское отношение к ней. Но сердце протестовало. Оно хотело, нет, требовало, чтобы Генри Мизерби сам обратил на нее внимание.

Однажды Карен пришла со свидания довольно рано. Плюхнувшись на диван, она задрала ноги кверху так, что едва не сделала в стойку на плечах, и заявила: