Костян мне вроде как по наследству от Кулагина достался. Когда Кулагин отчислился, пожарник автоматом и естественным путем перешел в мои приятели. По крайней мере, так считали все вокруг, да и сам Костян придерживался того же мнения. Собственно, ничего против я не имел – Костян в целом приятный мужчина без каких-либо явных отклонений и недостатков.
Встречая меня в Галерее, он никогда не пренебрегал случаем поболтать, поделиться своими соображениями по поводу насущных проблем современности, а иной раз и пустить скупую мужскую слезу, горько пожаловаться на жизнь и своего непосредственного начальника брандмайора Огрызкова.
О, этот брандмайор Огрызков был для Костяна культовой фигурой, злым гением и камнем преткновения одновременно! Другого такого офицера не было во всем московском гарнизоне. Огрызков – классический самодур, стопроцентно щедринский типаж, – самым беспощадным образом муштровал личный состав пожарной части. А так как под его командованием служили в основном ладные и мясистые бабцы-прапорщицы, то всю мощь своей демонической натуры он концентрировал на единственном подчиненном мужского пола – на лейтенанте Степанове, то есть на нашем бедном Костяне. Ни о какой мужской солидарности речи в данном случае не шло. Даже наоборот! Прелюдно третируя Костяна, самец Огрызков столь варварским и неблагородным способом устранял в своем пожарном прайде потенциального конкурента.
Ситуация внутри этого маленького коллектива живо напоминала образовательный фильм ВВС про африканскую саванну: лев-секач Огрызков ревниво и свирепо охранял свой гарем, пожарные львицы томно млели под его неусыпным присмотром, а Костян существовал на правах львенка-переростка, то есть, вообще без каких-либо прав. Шарился там где-то по задворкам, голодный и неприкаянный.
И еще этот Огрызков, представьте только себе, заставлял Костяна строить сауну в подвале пожарного домика! Демон преисподней, просто Барлог Маргота какой-то, а не российский майор!
Что же касается меня, то я относился к Костяну со всем возможным почтением и даже, пожалуй, с нежностью. И эти его однообразные бредни про Огрызкова я терпеливо слушал, и всегда Костян видел от меня одно только хорошее. Помню, даже как-то пробовал научить лейтенанта знакомиться с девушками экспресс-методом. И вот мне же добро мое вышло боком.
Ума не приложу, что случилось с Костяном в тот день. То ли абстинентным синдромом он маялся, то ли просто был не в духе, то ли монструозный Огрызков особо жестко и изобретательно его отдрючил… Это все пустяки и не суть. Суть была в той престранной линии поведения, которую выбрал Костян.
Ну пришел ты в гости к приятным людям, так держи себя скромно, с достоинством. Не роняй, мать твою, честь мундира! Нет, куда там… Костян, совершенно не обращая внимание на Насадного, как будто того тут и нет вовсе, принялся колядовать, да скоморошничать. И такие шутки-мишутки отмачивал – это просто «Гитлер капут!», только шапочку держи!
И вот что, ребята, самое глупое: очень уж он фамильярно, запросто со мной обращался.
А ведь я, прошу отметить в протоколе, в данный момент не просто частное лицо и симпатяга Фил. Я старший по званию в «Куранте». Под моей ответственностью сейчас и это беспокойное хозяйство, и Служба, и вообще за все, что происходит в Третьяковке, я отвечаю. Тут в сейфе одних радиостанций на пять косарей грина! Про «Принцессу Грезу», «Незнакомку», «Утро стрелецкой казни» и прочее вообще молчу. Это тоже каких-то денег стоит.
Да все бы хрен с ним! Кабы вот не Насадный, молча сидящий в метре от меня, я бы вовсе не расстраивался. Но Насадный сидит здесь, молчит, и хер его знает, про что он там себе думает.
Я и без того немного взволнован присутствием помпотеха, только и мыслей у меня сейчас: как бы мордой в грязь не ударить при начальстве. Командую, конечно, парадом, но на последнем издыхании, потому что рефлексы руководителя выработались во мне еще не в полной мере. И вот в самый неподходящий момент приператся абстинентный Костян, как будто специально задавшийся целью замочить мою репутацию в сортире!
Чертов брандмейстер отжег самый настоящий обезьяний шабаш… Он как орангутанг развалился на священном кресле Е.Е. и без остановки нес всякую несусветную дичь. Все, надеюсь, видели бенефисы артиста Петросяна? По сравнению с тем, что устроил Костян они бесспорный Монблан юмора и репризы.
А сам-то – гиббон свинорылый, – небрит, китель нараспашку, галстук где-то за ухом, из-под рубашки топорщится какое-то немыслимое казенное исподнее. Тьфу, прости господи! В общем и целом, имеет вид отступающего от Москвы француза. Причем такого… из тыловых частей, каптенармуса задристанного. Так мало ему всего этого. Он еще (псина, ненавижу!) не забывает демонстрировать абсолютное неуважение к нашей нелегкой работе. Звонит из залов Владик Ходунков по SLO с докладом – Костян не может остаться равнодушным, влезает со своими юмористическими комментариями, подпукивает чего-то дико остроумного, будто его за язык семеро тянут!
Насадный по-прежнему не отсвечивает и делает лицо «маркиз, мы с вами не знакомы», но совершенно очевидно, что он ожидает от меня уже внятных реакций и решительных действий.
Небось, думает: «Хорошенькое, суканах, дельце! В штаб-квартиру Службы безопасности вваливается какой-то пожарный замухрыш, и ведет себя здесь как у девок в борделе! А этот… сотрудничек старший сопли жует. Кто его вообще назначил?!».
А я-то что? Я растерялся немного и совершенно не знал, что мне теперь с этой лейтенант-макакой делать. Выгонять? Трудно выполнимо и вообще скандал. Вдруг он упираться начнет, драки тут мне только не хватало… Оставлять? Уже совершенно невозможно, потому что Костян, повторяю, ведет себя исключительно бестактно. И еще вдобавок семечки принялся грызть!
Я с натянутой улыбкой спрашиваю его очень осторожно:
– Слушай, Костя, тебе чего надо?
Костян, сплевывая шелуху в кружку Евгения Евгеньевича, небрежно так бросает:
– Мне-то? Так я может это… Я может Пашу Тюрбанова жду, ага! У нас репетиция может сегодня вечером.
Тем самым этот жалкий мартышк полностью дезавуировал себя. То есть он тут выездное заседание областной филармонии устраивает не по службе, а обляпывая личные делишки. И еще Павла Макаровича замазал… Нарочно он, что ли, в самом деле?!
Я отбираю у него кружку и сообщаю:
– А Паша-то теперь в «зоне А», Толя. И будет вероятно не скоро.
Огнеборец мне в ответ:
– Так я и не спешу никуда, я его тут подожду.
И по новой дает Петросяна. И плюет шелуху уже прямо на стол, на Бортовой журнал и вообще куда попало. Насадный молчит, ждет, чем представление кончится. Н-да…
У меня начинают возникать уже самые странные и дикие мысли. А вдруг Насадный специально приехал именно на меня в деле посмотреть? Вдруг это провокация и поджог Рейхстага? Вдруг эта иуда пожарная в сговоре, и не просто так старается? Да нет, это уже маниакальный бред. Пустое и вздор! Не может быть…
– Товарищ лейтенант! – взываю я, скрипя зубами. – Вы чего тут забыли, а?
«Товарищ лейтенант»! Это же последнему кретину будет ясно, что совсем неспроста я так официально выражаюсь. Но нет, Костяну все еще невдомек…
– Говорят же тебе, я Пашу Тюрбанова жду. Не парься! – смеется он надо мной.
Я начинаю терять сознание:
– Так пойдите, подождите его в другом месте, товарищ старший лейтенант.
Я ему даже в звании прибавил от волнения, а сам рукой этак незаметно помахиваю, мол, «изыди, ирод, не позорь перед начальством!». Но Костян только хохочет как деревенский полоумный, и каждой следующей фразой все сильнее и сильнее подрывает мой авторитет:
– Да не твое дело, Фил! Отвали. Я, может, противопожарную сигнализацию проверяю, ха-ха!
И закидывает свои копыта в голубых подштанниках на стол! Блять, вот же баран! Я чуть его не стукнул. Но нельзя – Насадный… Надо как-то его на голом авторитете заломать, показать свое дипломатическое искусство.
– Ну, проверили, и давайте уже, ступайте отсюда. Здесь посторонним быть не полагается! – делаю я последнее, отчаянное усилие.
