Впрочем, всю эту историю я поведал для того лишь одного, чтобы пытливый читатель яснее представлял себе третьяковскую ситуацию, острее почувствовал ее атмосферу и колорит. Такие персонажи как Нинель Сергеевна добавляют колорита буквально в лошадиных дозах!

Но мы отвлеклись от Михаила Борисовича Лазаревского, и это моя непростительная ошибка.

Михаила же Борисовича, насколько мне память не изменяет, мы оставили за приятной беседой со смотрительницей. Другой, не Нинель Сергеевной. Это был бы, конечно, изящный сюжетный поворот, но я не занимаюсь художественным вымыслом сверх разумных пределов. Это была не она.

Михаил Борисович, оживленно жестикулируя, что-то с жаром втолковывал бедной бабушке. Судя по расширенным глазам последней, не иначе как наш ученый коллега пытался популярно разъяснить ей тему своей кандидатской диссертации. Впавшая в гипнотический транс смотрительница слабо мотала головой и с нескрываемым обожанием взирала на титана физико-математической мысли.

В это самое время какая-то девочка лет семи с интересом ковыряла пальчиком в красочном слое «Трех медведей». Ушлый быстроглазый пройдоха вел несанкционированную экскурсию. Горластые и белобрысые скандинавские недоросли с обезьяньим энтузиазмом фотографировались в разнообразных развязанных позах. Вспышкой их фотоаппарата можно было осветить небольшой город. В соседнем, двадцать четвертом зале глубоко нетрезвый гражданин отчаянно пытался сохранять равновесие, разглядывая «Черное море» Айвазовского. Гражданина штормило и колбасило как пуделя на торпедном катере. Встреча его головы с картиной была всего лишь вопросом времени. И в довершении всего целая семья провинциального вида по-хозяйски расположившись на банкетке, намеревалась угоститься содержимым объемистого, масляно блестящего свертка.

Все это безобразие творилось буквально на расстоянии вытянутой руки от Михаила Борисовича.

Человек несведущий возможно не поймет в чем состоял состав преступления, так я специально для таких не погнушаюсь пояснить. Все вышеозначенные деяния были категорически, строжайше запрещены, а обязанности сотрудника службы безопасности как раз и состояли в том, чтобы пресекать их в самом зародыше.

Но Михаил наш Борисович плевать хотел на все это с высокой горки. Прошу заметить, что такой облегченный подход к Делу демонстрировал человек, который каких-нибудь сорок минут назад обещал быть бдительным и внимательным!

Крыкс подобное поведение подопытного счел вызывающим. Я тоже был удивлен. Никто или почти никто в «Куранте» не придавал слишком большого значения своим должностным функциям, однако, и такое откровенное пренебрежение ими было в диковинку.

Крыкс побежал к ящику SLO и снова набрал номер «пятой» зоны. Я стоял, оперевшись о дверной косяк, и с возрастающим интересом ждал, чем все это закончится.

А где-то там, на «шестой» зоне, у дверей Депозитария меня с легко понятным нетерпением ожидал милейший Владик Ходунков, который тоже хотел пообедать. Владик Ходунков, считаю уместным сообщить, любил плотно покушать.

Владик возил с собой в специальной черной сумочке многочисленные банки и туески доверху наполненные простой деревенской закуской, которую он, чинно усевшись в дежурке, поедал с пугающей основательностью. Евгений Евгеньевич бывало подолгу смотрел на Владика и то ли восхищенно, то ли сокрушенно шептал: «О-х-х-хуеть…».

Владик вообще был ходячим воплощением и синонимом слов «степенность», «основательность» и «домовитость». Вся его фигура, внешний вид и прическа на прямой пробор «стукачок Ромашка» порождали живейшие ассоциации с крепким крестьянским хозяйством, просторным гумном и добротным коровником. Колхозное стадо, знаете ли, на ранней зорьке уходит в луга, в горнице тепло и пахнет с вечера поставленной квашней, за стеной довольно хрюкает сытый порося, а в огороде есть белокочанная капуста и укроп.

Владик являлся чрезвычайно цельной личностью, не подвластной сомнениям и излишним переживаниям. Казалось, нет такой силы, которая могла бы сбить его с панталыку. У него были абсолютно устоявшиеся взгляды на мироздание и устройство вещей. И подвинуть его в этом вопросе было невозможно даже бульдозером.

Он совершенно определенно знал, что человек сначала рождается; потом он идет в школу; потом в «путягу», оттуда прямиком в армию; после армии человеку дается ровно полгода на «погулять»; затем он женится и обзаводится потомством; затем ему полагается трудовая биография на заводе; далее без перерыва следуют пенсия и смерть. Всякое другое времяпрепровождение жизни Владику казалось немыслимым и неправильным.

Один раз он позвонил с «пятой» зоны и, деликатно покашляв, сообщил: «Тут у меня женщина обрыгалась».

Владик являл собою пример прекрасного, действительно редкого семьянина. Он буквально часами висел на служебном телефоне и со вкусом, не торопясь (абсолютно не смущаясь пристально глядящего на него Евгения Евгеньевича) обсуждал со своими многочисленными родственниками всякие внутрисемейные вопросы.

Вся смена знала, что у Владика есть горячо любимый Крестный, двоюродный дядя по имени Толя и неизвестной степени родства тетя по имени Нюра. То есть дядей, тетей и всяких деверей-племянников у Владика было гораздо больше, но по счастью только упомянутые работали в таких местах, куда можно было дозвониться по телефону.

Из его долгих перетёров с родней складывалось впечатление, что Владик внутри своего семейного клана являлся признанным интеллектуальным лидером. Он постоянно что-то кому-то советовал, втолковывал, разъяснял тонкости, консультировал направо и налево со страшной силой. Круг обсуждаемых проблем был необычайно широк – от юридической казуистики бракоразводного процесса некоего Коськи и сопряженных с этим обстоятельством прав собственности на «фазенду», до способов производства, очистки и ароматизации самодельных спиртосодержащих напитков.

В описываемое время в родном поселке Владика получил широкое распространение вид спорта, не имеющий перспектив быть включенным в олимпийскую программу, но зато отлично развивающий в человеке полезные навыки и рефлексы. Называется этот спорт «сбор лома цветных металлов». Наш Владик и здесь выделялся на фоне односельчан замечательными результатами.

Пока односельчане корежили бронзовые памятники героям революции и обрезали километры телефонных проводов, он умудрялся в центре Москвы каждый день находить по полкило алюминия, меди или, в крайнем случае, латуни. Причем уверял, что занимается этим только в качестве хобби, исключительно по дороге на работу.

Ага. Ну да, ну да… Бывалочи прогуливается себе Владик Большим Лаврушинским, а там лома цветных мета-а-аллов – только собирай! Я почти три года проработал в Третьяковке, но вот хоть бы гвоздь какой-нибудь завалящий нашел, хоть бы вилочку алюминиевую гнутую! А у Владика это как-то удивительно легко получалось. Как и многое другое.

Например, он ездил в электричках по поддельному милицейскому удостоверению, которое, кстати, я ему собственноручно заполнял. В удостоверение уже была вклеена фотография – хмурый и особо тщательно причесанный Владик в засаленном кителе милицейского старшины одетым прямо на футболку. Для смеха я написал, что Владик пребывает в чине майора, и ни один контролер ни разу не усомнился в этом бреде! А контролеры пригородных поездов… Ну, кто знает тот поймет. Это ведь ребята очень специального разбора. Они уже родились на свет с идеей о презумпции виновности всего живого. Разжалобить или обмануть их – практически нерешаемая задача.

В общем, хваткий он был патиссон, этот Владик Ходунков. Очаровательный такой подкулачник.

Да только и на старуху бывает проруха. Однажды Владик чрезмерно увлекся празднованием Нового года в кругу своих коллег. И закружил, так сказать, его «Вальс цветов» и хоровод мелодий… Вследствие этого кружения он уехал не в родной поселок Михнево, а в древний русский город Владимир. Это, между прочим, даже с разных вокзалов.