В конце концов решили рискнуть и взять килек – китайская тушенка как-то совсем не вдохновляла. На ее яркой этикетке была изображена веселая свинья в розовой шляпе, но содержимое банки по вкусу больше напоминало говно пополам с паровозным пушсалом.

Все то время пока мы совещались, продавщица – дородная, крашенная в ярко-рыжий цвет тетка, – с нескрываемым интересом следила за этим интеллектуальным тяни-толкаем. Она не вмешивалась, не лезла с советами и не проявляла никакого нетерпения – происходящее ее действительно забавляло. Думаю, тетку в первую очередь удивляла очевидная дисгармония между респектабельным внешним видом покупателей и планируемыми приобретениями.

Выглядели-то мы действительно весьма прилично и далеко не бомжово. Во всяком случае, к моему шелковому галстуку и актуальному пальтишку Lonsdale гораздо больше подошли бы бутылочка «Пешехода» и крепкий батончик брауншвейгской колбаски. Валерьян в своей консервативной серой тройке тоже походил скорее на бухгалтера или государственного служащего, чем на человека, который всерьез собирается пить «Мордовскую».

Когда я вывалил на кассу горсть мелочи и небрежным тоном озвучил заказ («Кильки в томате и ноль-пять «Мордовской», пожалуйста»), продавщица участливо осведомилась:

– Ребятки, вам килечки здесь открыть?

Проглотив горькую слюну обиды, я со сдержанным достоинством ответил:

– Не надо, тетя. Это мы в подарок.

Философ в душе, Валерьян любил повторять: «Дело, Фил совсем не в том, что мы не ебем. Дело в том, что нам не дают». Я всякий раз удивлялся тому, как тонко и точно у него получалось вплетать эту мудрость в контекст практически любой жизненной ситуации. Вот и в данном случае валерьянова поговорка пришлась как нельзя кстати.

Вообще-то я, если честно, водку не очень люблю. Тем более всяких подозрительных марок, главное и единственное достоинство которых – неестественная, баснословная дешевизна. «Мордовская», «Отличная», «Комбриг», «Дядя Ваня», «Семеныч», «Батька Атаман»… Такие названия меня скорее настораживают, нежели обещают приятный, содержательный досуг. Возможные радости алкогольного опьянения слишком несоразмерны риску отравиться насмерть. Употребляя их, ты всякий раз как бы играл в разновидность русской рулетки: повезет – не повезет. Судя по сообщениям прессы того времени, в Нечерноземье подобные напитки косили россиян целыми деревнями.

И, тем не менее, весь этот голимый скипидар я добросовестно пил, потому что просто подойти к общему столу и сожрать бутерброд с олеговским салом считал неэтичным.

Михаил Борисович, будучи типичным мифистом, водку тоже не любил. И не пил ее родимую вовсе. А вот покушать – это же совсем другое дело, это мы завсегда! Приходя после закрытия Главного входа, то есть в аккурат к началу фуршета, он сразу же деловой походкой направлялся к столу, и с шутками-прибаутками запускал свою пушистую лапку в самую гущу съестного.

Каждый раз при этом кто-нибудь непроизвольно ойкал.

Вскоре это всем надоело.

К появлению Михаила Борисовича уже готовились заранее. Как только он с широкой улыбкой человека, предвкушающего приятное входил в дежурку, на него со всех сторон сыпались остроты и колкости. Со времен все более острые и колкие, а потом и попросту грубые, так как Михаил Борисович, не обращая на них особого внимания, продолжал регулярно угощаться артельной закусью. Не выпивая ни капли!

Кто-то скажет: «Дурачье! Вам что, было бы легче, если бы он еще и пил?». Как ни странно, да. Так бы у нас была компания, коллектив единомышленников, а не отдельно пьющие и отдельно закусывающие. Михаил Борисович талантливо делал вид, будто он абсолютно не понимает наших двусмысленных намеков. Это у него здорово получалось, так как на самом деле намеки были отнюдь не двусмысленными, и надо было иметь поистине железную волю, чтобы интерпретировать их таковыми.

Михаил Борисович на моей памяти только один раз вложился в общее дело. Ему пришла в голову оригинальная мысль поднять в тамбуре Главного входа напольные решетки. Под ними, в пыли и окурках обнаружилось около четырех рублей мелкими монетками. Эта скромная сумма и была целевым траншем Михаила Борисовича на организацию дружеского фуршета. Причем потом он потребовал от фуражиров подробного финансового отчета о том, как именно были потрачены его кровные. Удовлетворенный докладом, Михаил Борисович изволил скушать полбанки свинины консервированной, после чего, раскланявшись, отбыл восвояси.

Компании досталась бутылка страшной водки «Жириновский», три ложки холодного свиного жира и два соленых огурца, один из которых надкушенный. Подошедший вскоре с морозца Сергей Львович в сердцах обещал набить Лазаревскому морду.

Сейчас, задним числом я, конечно, понимаю, что это совсем не так удивительно как кажется. Определенно была в Юрии Борисовиче некая жилка. И она очень отчетливо проявлялась в некоторых вопросах. После таких финтов за Михаилом Борисовичем прочно закрепилось уважительное прозвище-название, придуманное сотрудником Горобцом «Лазарь Моисеевич».

Возможно, кто-то брезгливо поморщится, прочитав эти строки: «Фу, что за мелочный подход! Подумаешь, скушал пожилой человек пару кружков колбаски… Кто там еще из вас Лазарь Моисеевич!». Понятно, друзья мои, понятно. Да за ради бога, пускай кушает. Просто считаю уместным напомнить про теневую коммерческую деятельность Михаила Борисовича. Отживал же дядя рубликов, причем не совсем праведно, и даже отчасти за наш счет. Опять предвижу возгласы вроде: «Э-э-эх, завистливость наша рассейская! Человек своим трудом и предприимчивостью заимел небольшой гешефт, а всякая пьянь ему и позавидовала!» Позвольте не согласиться.

Впрочем, вести полемику с воображаемыми оппонентами, выдумывая за них вопросы и ответы, смешно. Если кто не понял к чему я все это рассказал, то объяснять ему что-либо – пустая трата времени. И чего я собственно расшаркиваюсь!

Но все это – и Главный вход, и металлоискатель, и прочее было несколько позже. А первые месяцы службы Михаил Борисович проторчал, как и все, на этажах. Сергей Львович не дал поблажки старому приятелю и со строгостью мудрого отца погнал его проходить солдатские университеты. В окопы. Впрочем, скучность и однообразность репинско-васнецовских ландшафтов никак не сказались на резвости Михаила Борисовича, он и здесь успел отличиться.

Томлюсь я как-то на «пятой» зоне, в Шишкинском зале, у самой что ни на есть лестницы № 6. Привычная тоска. Народу, несмотря на ранний час, уже довольно много. От чего, кстати, делается еще тоскливее. Регулярно подходят всякие… неравнодушные. И требуют немедленных ответов на самые актуальные вопросы современности. Вот типичный диалог с неравнодушным:

– Простите, это лестница?

Повторяю, разговор происходит непосредственно на «шестой» лестнице. Долго и пристально глядишь ему в глаза.

Он, сука, издевается, что ли?

Нет, похоже, гражданину и впрямь невдомек. Стоит и с надеждой смотрит на тебя. Ждет.

– Лестница… – вынужденно отвечаешь ты.

Далее самый популярный вопрос такой:

– А это лестница вниз?

В подобные моменты начинаешь разочароваться в людях вообще, как в биологическом виде. Блять, почему эволюция не дала шанса неандертальцам?

Ну ладно, стою себе помаленьку. Вдруг мимо меня стремительно, чуть ли не бегом проносится Михаил Борисович. С «шестой» зоны.

В «шестой» зоне есть одна существенная запятая, а именно – дверь № 20. Через нее можно выйти из залов прямиком в Депозитарий. До шести часов вечера эта дверь открыта. Не настежь, разумеется. Просто не заперта.

Около «двадцатой» двери с 10:00 до 18:00 должен был постоянно торчать наш курантовский человечек, – осуществлять пресловутый пропускной режим. Повторяю, постоянно, то есть все время. Пускать можно только сотрудников самого Депозитария. Скажем, просто тетка из научного отдела или какой-нибудь третьяковский бухгалтер без специального разрешения не имеют права войти в хранилище.