Таким она его еще не видела. Глаза, казалось, впитывали ее обнаженное тело, ноздри дрожали. Но это не была гримаса животного сладострастия, он был красив, как только может быть красив охваченный страстью мужчина.

Рывком подняв ее, он коснулся языком сосков поочередно, будто дразня. Поднял глаза и впился в ее губы поцелуем, от которого у нее перехватило дыхание. Он осторожно положил ее на спину, раздвинул ноги, поцеловал живот, скользнул ниже. Через секунду она потеряла всякое представление о времени, выгибаясь, издавая стоны, кусая руки, подушку, простыни, чтобы не кричать от восторга, будя весь дом. Ее экстаз был нескончаем, к тому моменту, как он вошел в нее, она пребывала в полном изнеможении, но это было только начало. Немыслимой силы оргазм потряс тело, растаяв в следующем, и разум покинул ее. Возвращаясь в какой-то космический миг из неведомой дали, она уцепилась за край сознания и испугалась, что он совершенно потерял контроль над собой, но его глаза обожгли ее сиянием такой любви, что она буквально растворилась в них, прошептав:

— Карел…

— Нэ мужу млувит… Мам те рад… — через силу ответил он, и ураган подхватил их снова.

Она лежала в беспамятстве, заново постигая ощущение бытия, обнимая его влажное тело, не в силах пошевелиться. Через несколько бесконечных минут он с трудом приподнялся, перевернулся на спину.

— Я люблю тебя, Наташа.

У нее хватило сил только слегка пожать его пальцы, и она провалилась в сон, насыщенный таким покоем, что в нем не осталось места сновидениям.

Они проснулись одновременно, на рассвете.

— Карел?

— Да, милая?

— Что это за урок ты мне преподал?

— Тебе было плохо?

— Очень хорошо.

— Мне тоже.

— И все-таки… ты ревновал?

— Не без этого. Сначала, во всяком случае. Но потом я понял одну вещь. Я понял, что излишне тебя боготворя, я только увеличиваю расстояние между нами, лишая тебя того, что необходимо любой женщине. Для меня ты никогда не будешь «любой», но, начав ревновать, я вдруг ощутил, что ты живая женщина, моя жена, а не оживший идеал. Ты работаешь сегодня?

— Нет.

— Это хорошо, потому что у нас много дел. Во-первых, садись на меня.

— Что?!

— Тебе сто раз повторить? Это же не работа, три дня не простоит…

Потом она спросила:

— Я хочу сама приготовить тебе завтрак. Можно похозяйничать у тебя на кухне?

— Нельзя. Если я должен ждать до весны, то и ты подождешь. Я, может, разрешу тебе сварить кофе, но при одном условии…

— Каком?

— После завтрака мы едем выбирать тебе машину, потом купим продукты и завезем сюда, и ты будешь меня любить.

— А если я не соглашусь?

— Тогда ты будешь всю жизнь есть приготовленную мной овсянку, еще я прямо с утра напьюсь и, может даже тебя поколочу. Вот такая культурная программа. Устраивает?

— Не очень.

— Тогда иди вари кофе, и давай собираться.

Объехав несколько салонов, они наконец сошлись во мнениях и единогласно выбрали темно-синий «фиат», не новый, но зато растаможенный и в приличном состоянии.

Покупая продукты в супермаркете, Карел заметил:

— Я все равно настою на своем, и хочу сказать тебе одну вещь — ты сэкономишь мне массу сил и средств, если согласишься все-таки брать у меня деньги и сама покупать все, что необходимо. В том числе всякие там стиральные порошки, колготки, белье и прочее. Я ведь могу и ошибиться, а ты мне не помогаешь.

Когда они сели в машину, он достал бумажник.

— Вот твои две тысячи, когда кончатся — скажи. У меня две просьбы — не отдавай их матери своего бывшего мужа, я сам о ней позабочусь. И не покупай себе верхней одежды. Я сам вижу, что тебе нужна шуба, но прошу подождать. Я все-таки архитектор, почти художник, и у меня свое видение. Когда я найду то, что ищу, ты поверишь, что я был прав.

— Карел, я готова согласиться со всем остальным. Я возьму эти деньги, но шуба — это слишком. Я приму ее только как свадебный подарок.

— Свадьба весной, а я буду покупать шубу? Может, я буду очень жадным мужем, ты не думала об этом? Чехи вообще народ прижимистый. Бери сейчас, пока я безумствующий жених.

— Ты меня почти убедил. А как ты будешь жадничать, интересно?

— Увидишь. Я тебя никому не отдам.

Жизнь Наташи стала гораздо легче с тех пор, как она согласилась на предложение Карела. И мама, к ее удивлению, восприняла это совершенно спокойно. Она, правда, тоже считала, что со свадьбой следует поторопиться.

В середине января ее вновь пригласили на съемки того же сериала. Раиса Афанасьевна сказала:

— Спасибо, Наташа. И за то, что позвонила, и за остальное.

— Что остальное?

— Ну неужели ты думаешь, я так наивна, чтобы предполагать, что у меня есть такие осведомленные поклонники, тем более иностранцы. Случайно только враги все узнают, а не друзья. Я вас видела вместе, девочка моя. У тебя будет чудесный муж. Он мне очень помог. Я вечная должница. Его адвокат добился от этой фирмы, будь она неладна, уступок. И главное, ни один журналист не пронюхал, я этого больше всего боялась. И лекарства он достал бесплатно как гуманитарную помощь для больницы, где Степа. А на остальное мне хватит, милая, не волнуйся. Я тогда что-то расклеилась, а так ничего, держусь. Нельзя мне сейчас раскисать.

Наташе уже не верилось, что она могла столько лет прожить без Карела. Казалось, вся жизнь была только прелюдией к этой встрече, и каждый день дарил радость узнавания.

Развернув шубу, купленную Карелом в феврале, Наташа только вздохнула от восхищения, не находя слов, чтобы выразить свой восторг.

Он встряхнул это меховое чудо, накинул ей на плечи, подвел к зеркалу. Она сразу поняла, что его вдохновило на эту покупку — рисунок Изабель. Черно-бурый лисий мех мягкими волнами обвивал ее стройные ноги, капюшон лежал вокруг лица как снежный вихрь.

— Ты не валькирия, ты снежная королева, только глаза у тебя другие. У тебя синие весенние глаза, любовь моя, и горячее сердце. Как же тебе идет этот мех!

— Лисе тоже было в нем хорошо… — вздохнула Наташа, гладя серебристое великолепие.

— Наташа! — возмутился Карел. — Этих лис специально вырастили в питомнике. Это во Флориде хорошо рассуждать о гуманности, когда на улице жара и апельсины растут. В России мировоззрение быстро меняется, в течение одной зимы. Я больше не могу видеть тебя в пальто на двадцатиградусном морозе. Твоя дубленка, между прочим, тоже не на дереве выросла, и мы не вегетарианцы. Ты просто хочешь меня обидеть…

— Нет, нет, не хочу! Я так счастлива, ты не представляешь! Спасибо тебе, мой милый, мой любимый!

— Ну наконец-то. А то лиса, лиса… Ботинки тоже кожаные у меня, это ничего? И свиные отбивные в пакете…

— Не ворчи, милый. Это ханжество с моей стороны, я согласна. Просто она такая красивая, что мне стало жалко…

— Пойдем. Надо обмыть твою шубку, а то носиться не будет.

На следующий день ударил лютый февральский мороз, и Карел уговорил Наташу пойти в театр в шубе, хотя она немного побаивалась реакции коллег.

Она проскользнула в свою гримерную, убрала шубу в шкаф.

До репетиции еще оставалось время, и Наташа отправилась в буфет выпить кофе. Там было безлюдно, только Олег курил за столиком. Она подсела к нему с чашкой, тоже закурила. Он улыбнулся:

— Я тебя поздравляю, твоя линька прошла очень удачно, у тебя чудесный мех. У этого парня есть не только деньги, но и вкус.

— О да. Я так счастлива с ним.

— Когда свадьба?

— Весной.

— Уже весна, ты не чувствуешь?

— Чувствую. Но я хочу на Красную горку.

— Ну и напрасно. Я бы не стал тянуть. Мало ли, что случится.

— А что должно случиться?

— Я сказал — может, а не должно.

В беспощадном свете февральского солнца, с собранными сзади волосами, без своего бархатно-шелкового антуража, он вдруг показался ей не таким, как всегда. Небрит, ногти не наманикюрены, крупные, сильные, вполне мужские руки скрещены на груди. Впалые щеки, умные усталые глаза. Сегодня он был одет в джинсы и толстый серый свитер. Обычный московский парень — однокашник, сосед, рокер — кто угодно, но не «Версаче», как называл его Никита. Он встал, взял себе еще чашку кофе, окинул ее веселым взглядом светло-голубых глаз. Она вдруг спросила: