А этот Эшер… любил ли он ее? Помоги ему Господь, если так, покачал головой Роб, влюбиться в такую девушку — значит рисковать голевой, А она… любила ли она его?

Проклятие, ему-то какое дело? В конце концов, Эдвард мертв, напомнил себе Роб. И потом, даже если из-за нее не начнется война, все равно в нынешней ситуации Роб меньше всего стремился повесить себе на шею женщину. Днем он не покладая рук трудился, помогая отцу, а по вечерам упражнялся в искусстве владения мечом. У него попросту нет времени на дурацкие ухаживания и все эти охи-вздохи, окончательно разозлившись, подумал он… впрочем, и желания тоже. Но, проклятие… вспомнив, как сияло ее лицо, когда она говорила о капитане Эшере, Роб едва не заскрежетал зубами. Вот идиот, чертыхнулся он. Дьявольщина… да что это с ним такое?!

Распятие, венчавшее колокольню аббатства Курлохкрейг на окраине старинного городка Эр, бросало тени на лица пятерых молодых людей, не сводивших с него глаз.

Роб подозрительно огляделся. Уилл, не дожидаясь приказа, спешился и распахнул тяжелые металлические ворота, преграждавшие им дорогу. Стоявшее на самой вершине лесистого холма аббатство с его массивными стенами, построенными еще, вероятно, в эпоху нормандского нашествия, смахивало на средневековый рыцарский замок. С вершины высокой колокольни открывался прекрасный вид на окрестности, от величественных вершин Аррана до мыса Кинтайр позади аббатства. Поблизости от монастыря не оставалось ни одного дерева, ни единой рощицы, за которой мог бы укрыться приближающийся отряд, даже Олд-Бриг, по-прежнему остававшийся основной дорогой в портовый город, был виден как на ладони. У аббатства не было армии, но зато его обитатели могли заранее узнать, что к ним приближается враг.

— Роб!

Он перевел суровый взгляд на стоявшего у ворот брата.

— Аббатиса идет.

Колин махнул рукой в сторону направлявшейся к ним высокой, сухопарой женщины, вслед за которой спешили четыре монахини. Все женщины были с головы до пят закутаны в серые с белым одежды, руки их были кротко сложены на поясе, широкие рукава прикрывали их до самых кончиков пальцев.

Женщины, угрюмо повторил про себя Роб. Одни женщины! Кто защитит их, если враги Давины явятся сюда?

— Добрый день, преподобная мать, — почтительно склонившись перед аббатисой, приветствовал ее Колин.

Аббатиса, не удостоив юного шотландца даже взглядом, остановилась. Глаза женщины были такого же блекло-серого цвета и излучали такой же холод, что и каменные стены монастыря — эти глаза неотрывно смотрели на Давину. Обрамленное тонкой белоснежной тканью монашеской повязки узкое лицо аббатисы выглядело бесстрастным, в то время как ее пронизывающий взгляд, казалось, ощупывает Давину.

— Леди Монтгомери, — проговорила аббатиса таким невозмутимым тоном, что у всех присутствовавших не осталось ни тени сомнения — пожилая женщина не только знала Давину, но и ожидала ее появления.

Роб почувствовал, как напряглась Давина, стоило только аббатисе назвать ее по имени. Роб успел заметить, как она кинула на аббатису предостерегающий взгляд.

— Где капитан Эшер? — высокомерно осведомилась аббатиса, в первый раз за все время обратив внимание на Роба и тем самым подтвердив его догадку. — Мне казалось, это он должен был сопроводить нашу гостью в Курлохкрейг.

— На аббатство Святого Христофора напали, преподобная мать. Капитан Эшер пал в бою.

На мгновение в лице аббатисы мелькнула боль. Спохватившись, она поспешно опустила глаза.

— А сестры?

— К моему величайшему сожалению, вынужден сообщить, что та же участь постигла и их.

Ради Давины — да и аббатисы тоже — Роб постарался, чтобы это прозвучало как можно мягче.

Аббатиса осенила себя крестом, потом помолчала немного, видимо, молча молясь за души новопреставленных. Наконец ее невозмутимый взгляд снова обратился к Робу.

— А вы кто тогда?

— Роберт Макгрегор из клана Макгрегоров. А эти люди…

Закончить Робу не удалось. Аббатиса, вскинув руку, жестом велела ему замолчать.

— Макгрегоры, значит. Господи, спаси и помилуй нас!

Роб слегка опешил от такого приветствия. Но если аббатиса собиралась оскорблять их и дальше, она, видимо, решила, что это может подождать. Захлопнув рот, она протянула руки к Давине, и лицо ее мгновенно смягчилось.

— Иди ко мне, дитя мое. Тут ты будешь в безопасности. — Обняв ее, аббатиса повернулась к Робу. — В аббатстве вас ждет еда и питье. Вы и ваши люди можете отдохнуть. А потом расскажете мне, как она к вам попала.

Выходит, Давину ждали, подумал Роб, в полном молчании следуя за обеими женщинами. Вероятно, Эшер или кто-то из аббатства Святого Христофора послал в Курлохкрейг весточку. Стало быть, тут известно, что те, кто охотился за девушкой, могут с минуты на минуту появиться здесь. Но почему тогда они не торопятся убраться отсюда, пока еще есть время? Дьявольщина… кто же она такая, эта Давина Монтгомери, что находится не только под защитой армии короля, но и под покровительством Церкви?! Но, кто бы она ни была, ей угрожает опасность. Как он может оставить ее гут, беззащитную? Давина, обернувшись, с беспокойством покосилась на него через плечо, словно проверяя, тут ли он, и Роб понял, что он никуда не уедет.

Капитан Эдвард Эшер был человеком предприимчивым. Если Давина еще жива, ему необходимо разыскать ее прежде, чем это сделает Джиллс. А адмирал непременно отыщет ее, рано или поздно. Впервые оказавшись в миру, Давина будет обращать на себя внимание всех, кому попадется на глаза. Люди станут гадать, для чего такой красавице рядиться в одежду послушницы. И хотя Давина скорее умрет, чем выдаст свою тайну, она так хороша собой, что любой, кто увидит ее, запомнит ее навсегда. Или хотя бы настолько, чтобы описать ее внешность Джиллсу, если тот примется наводить справки.

А это значит, что Эдвард должен найти ее первым. Ему необходимо предупредить ее — и Макгрегора, если она все еще с ним — ее врагам известно, что она жива, и они идут по ее следу.

Без коня ему не обойтись. А поскольку конюшни сгорели вместе с остальным аббатством, значит, нужно сначала отыскать лошадь, а заодно и ручей, чтобы смыть с себя кровь. Ему придется наводить расспросы, значит, он не должен обращать на себя внимание.

Он достаточно быстро отыскал и то и другое. Не прошло и часа, как Эдвард набрел на покосившуюся лачугу, почти незаметную среди густого леса. Отлично, обрадовался он, в ней наверняка найдется вода, чтобы умыться, а лошадь, привязанная к коновязи, избавит его от прогулки пешком. Эдвард поспешно смыл с себя кровь и сажу, потом еще раз наполнил ведро свежей водой из колодца и дважды окунул в него голову. Дверь скрипнула как раз в тот момент, когда он вскочил на лошадь. Какой-то человек с криком бросился к нему, но Эдвард, не останавливаясь, стащил с пальца тяжелое кольцо и швырнул его бедняку.

— Плата за твоего коня, добрый человек, — крикнул он через плечо.

В любом случае, решил он, перстень с королевской печатью больше ему не понадобится. Все обитатели аббатства мертвы. Его люди… сестры-монахини. Остается только молиться, чтобы Давина простила его. Чтобы ему представился еще один шанс доказать ей свою преданность.

Роб привалился плечом к дверям церкви. Если бы не янтарные блики от дюжин восковых свечей, пляшущие на полированных деревянных скамьях, внутри было бы совсем темно. Впрочем, ему не нужен был свет, чтобы догадаться о присутствии Давины. Она молилась, но внутри стояла такая тишина, что ее шепот эхом отдавался под куполом церкви.

Прошло три дня, как они приехали в Курлохкрейг. У Роба и в мыслях не было оставаться здесь так долго. Мать-настоятельница хотела, чтобы он со своими людьми уехал в тот же день — особенно когда молоденькие послушницы, поглядывая на посторонних мужчин, за ужином смущенно хихикали, подталкивая друг друга локтями. Роб отказался, объяснив свой отказ тем, что хочет убедиться, есть ли за ними погоня. Уилл немедленно встал на дыбы — кричал, что если его заставят торчать в женском монастыре, то он, мол, не ручается, что кто-то из сестер не нарушит свои обеты. Услышав угрозы Уилла, аббатиса вышла из себя… да и Роб тоже, если честно.