— Гуляла. Спустилась вниз, к Пикадилли Серкус, потом — на Трафальгарскую площадь, видела двух гвардейцев, они похожи на увеличенных игрушечных солдатиков. Потом прошла через огромные железные ворота на Даунинг-стрит. Она такая маленькая — Даунинг-стрит. Потом я пошла на площадь парламента, посидела там на лавочке под огромной статуей Черчилля, больше похожей на глыбу цемента.

— Вы всегда гуляете в новых местах? — спросил Майкл.

— Когда есть такая возможность.

— Выпьете что-нибудь? — предложил Майкл.

— Если можно, апельсиновый сок: умираю от жажды.

— А мне, пожалуй, «кровавую Мэри», — бросил Майкл официанту. — Иногда я думаю, — продолжал он, обращаясь уже к Лизе, — что мне, наверное, не случайно так нравится этот напиток. Название напоминает о том, что когда-то в этой стране знали, как обращаться с этими мерзавцами-протестантами.

Фраза была произнесена настолько спокойным тоном, что только через несколько секунд Лизе пришло в голову, сколько ненависти было в словах Майкла.

— Как вам нравится ваш номер? — продолжал Майкл тем же невозмутимым тоном.

— Да, номер прекрасный.

Для Майкла был заказан двухкомнатный люкс. Некоторые деловые встречи должны были проходить там. Для Лизы предназначался однокомнатный вполне приличный номер, но также первого класса. Младший персонал обычно летал вторым классом, это было нормально. Другое дело номер. Хотя Лизу еще только вводили в курс дела, тем не менее она представляла «Дж. М. Лиддон». А отель «Браунз» был таким местом, где можно было встретить потенциальных клиентов. Поэтому на номер фирма не поскупилась.

— Давайте составим план на завтра. Наш самолет вылетает в Белфаст в четыре сорок пять. Из отеля надо выехать в три, так как всегда есть вероятность попасть в дорожную пробку. В двенадцать тридцать мы обедаем с Джеймсом Арденом в ресторане «Савой». С гриль-баром «Савоя» вам придется познакомиться в другой раз: там все время полно журналистов и членов кабинета, а Арден не хочет, чтобы нас видели вместе. Эти парламентарии — большие лицемеры. Им не стыдно принимать приглашения на обед от лоббистов, но не дай бог, кто-нибудь увидит их за этим занятием. Англичане обожают делать вид, что абсолютно равнодушны к презренному металлу. Даже тогда, когда лишают старушку мать последних средств и отправляют ее в дом для престарелых. Это вам не наши конгрессмены.

Лиза заметила, что зрачки Майкла сузились до размера булавочной головки. Она чуть подняла глаза, чтобы понять, не мигнул ли свет. Видимо, нет. Лизе давно уже казалось, что зрачки О'Донована реагируют не на свет, а на какие-то изменения внутри его.

— Парламент очень сильно отличается от конгресса, — продолжал Майкл. — Вспомните книги с именами лоббистов в конторе каждого конгрессмена.

Лиза вспомнила. Когда она только что попала в Вашингтон, эти книги поразили ее. Каждая была размером с огромный телефонный справочник страниц на восемьсот. Координаты лоббистов давались под разными рубриками: «Лоббисты», «Международные агенты», «Консультанты», «Юридические советники», «Специалисты по общественным отношениям и связям с правительством». В действительности суть дела была одна и та же. Все эти люди брали деньги за влияние на тех, кто пишет законы. Разница была только в том, что те, кто назывался лоббистами, прямо заявляли обществу: «Да, мы такие». Улыбнувшись, Лиза напомнила Майклу старый анекдот на эту тему: «Пожалуйста, не говорите моей маме, что я лоббист, она считает, что я — тапер в публичном доме».

Чувство юмора явно не входило в число достоинств Майкла О'Донована: он даже не улыбнулся.

— Англичане не понимают, каких бешеных денег стоит американским конгрессменам эфир во время предвыборной кампании. От нашей системы сбора средств они воротят нос. Обычное английское лицемерие: каждый член Британского парламента получает бешеные деньги как консультант какой-нибудь фирмы за то, что пытается влиять на политику в интересах этой фирмы.

— А если они становятся членами кабинета? — спросила Лиза.

— Тогда им приходится оставить все интересы на стороне. Но рядовые члены парламента могут быть руководителями и консультантами любого количества фирм. Они, правда, обязаны заявлять о своей побочной деятельности, но те списки, где это регистрируется, обычно никто не читает. Хотя, если какой-нибудь журналист обнаружит, что один из членов парламента голосует в пользу фирмы, получая от нее деньги, то разразится скандал. Но закон всегда можно обойти, главное — ни разу не попасться. Возьмем, например, Джеймса Ардена. Вот уже четыре года он получает деньги от «Стар Ойл», но не напрямую, а в виде платы за обучение его детей, за билеты на трансконтинентальные рейсы, за летний отдых семьи. Естественно, ни в каком реестре это не указывалось.

— И он ничем не рискует? — спросила Лиза.

— Все эти годы — ничем. Но теперь другое дело. Эти фарисеи-англичане считают, что нельзя выступать от лица фирмы, которая оплачивает твой летний отдых. Как только выяснилось, что «Стар Ойл» вот-вот выставит свою кандидатуру, претендуя на разработку нефтеносных участков и на создание совместного предприятия в Северной Ирландии, Арден тут же зарегистрировался как официальный консультант фирмы. Держу пари, он рад до смерти, что в реестре не требуется указать, сколько ему платят.

Майкл холодно усмехнулся.

— И Арден до сих пор не считает себя лоббистом, — сухо сказал он. — Вот посмотрите, если дело дойдет до подписания бумаг с «Бритиш Рефайнери», он будет болтать о том, что страшно озабочен проблемами вложений британского правительства в Ольстер «по экономическим, политическим и моральным причинам». И прочую чушь, какую только можно ждать от англичанина.

Лиза посмотрела на двух джентльменов, сидящих за соседним столиком. Оба были одеты в дорогие костюмы в узкую белую полоску. Если бы Лиза лучше знала Лондон, она знала бы, что такие костюмы шьют на Джермин-стрит. Один из джентльменов поставил на стол чемоданчик от Гуччи и вынул оттуда какие-то бумаги. Улыбнувшись, Лиза попыталась угадать, кто из них лоббист, представляющий интересы клиента, а кто — представитель власти, берущий деньги за свои связи и влияние. Девушке вспомнилась одна из любимых присказок Джока Лиддона: «Деньги — власть, знания — власть, так что, когда мы ими меняемся, каждый остается при своем».

— А кто заплатит Ардену, если удастся открыть совместную нефтеочистку в Северной Ирландии? — спросила Лиза. — «Стар Ойл» или «Бритиш Рефайнери»?

— «Дж. М. Лиддон» от имени «Стар Ойл», так же, как и за лицензию, — ответил Майкл. — Поэтому, когда завтра за обедом Джеймс Арден распустит хвост и начнет демонстрировать, какая он большая шишка, хвастаться своими связями с Яном Лонсдейлом, не относите это только за счет вашего обаяния и желания Джеймса вам понравиться. Ему также надо понравиться мне. От этого будет зависеть его гонорар. — Майкл посмотрел на часы.

— Увидимся завтра утром, Лиза. Хотите остаться в баре? У меня назначена встреча, уезжаю на такси.

— Провожу вас до выхода. Хочу пройтись по Пикадилли, потом пообедаю где-нибудь.

Швейцар открыл Майклу дверь такси.

— Мне нужен последний дом на Стаг-плейс. Около площади Виктории, — сказал Майкл таксисту.

Через десять минут он уже стоял перед домом, с которого лупилась краска, и смотрел вверх, на ящички с геранью и петуниями. Окно было открыто. Майкл позвонил.

— Да, — раздалось из переговорного устройства. — Это Майкл.

Щелкнул замок входной двери. И еще раз уже за спиной Майкла, когда тот начал подниматься по лестнице на последний этаж, где его ждала Морин Халлоран.

— Рады вас видеть, сэр, — поприветствовал швейцар Джеймса Ардена.

Арден вошел в роскошный вестибюль отеля «Савой», окинув сидевших таким взглядом, как будто все здесь были захватчиками, вторгшимися на его территорию.

Войдя в ресторан, Арден поискал глазами метрдотеля. Тот стоял в окружении кучки официантов. Официанты были в бабочках и фраках, метрдотель — в более дорогом фраке и узком галстуке. Увидев Джеймса Ардена, метрдотель направился к нему.