Если бы я захотел быть у Линн вовремя, я бы добрался до ее дома за две минуты. И что же я сделал в результате? Развернулся и поехал прямо к Бонни Спенсер. Запарковал машину за углом, поперек дороги.

Ее дом выглядел простым, разумно спланированным. Аскетическая постройка в колониальном стиле: ни дать ни взять коробка из двух отделений, с крышей и трубой. А перед домом росла большая, мягких очертаний ива, и серпики ее удлиненных листьев при свете луны и на фоне ночного неба казались совершенно серебряными.

Шторы были задернуты, но не плотно, и я разглядел за ними голубые всполохи черно-белого телевизора. Господи, что я успел пообещать Линн, когда звонил из саутхэмптонского отделения? Что буду у нее в десять — пол-одиннадцатого? Было уже десять двадцать восемь. Я пересек дорогу и ступил на вымощенную брусчаткой дорожку, ведущую к дому Бонни.

Да уж, сторожевого пса из Муз не выйдет! Она даже для приличия не зарычала, пока я не позвонил в дверь. Только потом я смог рассмотреть сквозь тонкие стекла входной двери, как она усиленно виляет хвостом — так быстро, что кончик хвоста практически неразличим.

Зажглось наружное освещение. Я засунул руки в карманы. Потом вытащил. Наконец в прихожей показалась Бонни. На мгновение я подумал, что, может, я помешал ей и еще какому-нибудь парню заниматься кое-чем с включенным телевизором. Но когда она приблизилась к дверям, я понял, что никакого парня не было и в помине. Она была в мешковатых спортивных штанах и красном жилете. Не накрашена, — впрочем, может, она вообще никогда не красится. Волосы распущены по плечам, а на затылке свалялись, как если бы она перед этим лежала.

Я попытался угадать по выражению ее лица, что она почувствовала, когда увидела меня. Облегчение — что я не какое-нибудь ползающее в ночи пресмыкающееся? Может, она поняла, зачем я снова заявился? А, может быть, — хотя такого не рассмотришь сквозь дверное стекло — ее посетило недоброе предчувствие? Вероятно, тот момент утром, когда я надвигался на нее, а она пятилась — сыграл свою роль.

— Вы зайдете? — Уголки ее губ на мгновение вздрогнули, словно она раздумывала, улыбаться или нет. И решила, что не стоит. Потом повернулась и пошла впереди меня, в гостиную. Зажгла свет и выключила какой-то старый фильм, который до этого смотрела по видику.

Я отметил, что на диванной подушке осталась вмятина от ее головы. Я сел рядом с этим местом: оно было еще теплым. Муз топталась около моих ног, вытягивая мохнатую черную шею, и, по всему видать было, раздумывала, не вскочить ли на диван рядом со мной. Наконец, здраво помыслив, она опустила свой огромный зад на пол, еще раз бросила на меня собачий вариант страстного взора и, как и в первый раз, всем телом обрушилась на мои ботинки. Хозяйка-то, может, у тебя — заурядная личность, пробормотал я себе под нос, но ты — собака потрясающая. И почесал ей брюхо ногой.

Бонни села в кресло-качалку на другом конце комнаты. Комната мне понравилась — вся в желто-персиково-розово-белых тонах. Правда, как раз такого декора я от Бонни не ожидал. Уютно, конечно, но впечатление такое, что тут приложил руку какой-нибудь манхэттенский дизайнер, возжелавший сельских интерьеров. Такая комната должна быть простой, в крайнем случае, — славной, но никак не очаровательной. А тут всего было понемногу: и плетеные тряпочные коврики на рельефном дубовом полу, и старые перины, и подушки, сшитые из еще более старых перин, и гобелены в рамках, а на полке — батарея старых белых кувшинчиков. Плюс ко всему, слева от камина — крашеные кузнечные мехи, достаточно мощные, чтобы раздуть пресловутый очаг в канун Нового года. Бонни заметила, что я осматриваю комнату.

— Когда мы купили этот дом, Сай увлекался американским фолк-артом.

Дабы не быть голословной, она показала на ряд полок, заполненных книгами вперемежку с деревянными утками-манками.

— Он скупал все, что крякало. Как-то даже заказал ткацкий станок 1813 года, с резьбой по дереву. Ума не приложу, что он собирался с ним делать. Ткать на досуге? В общем, однажды мы собрали здесь гостей. Среди них оказался один известный книгоиздатель. Он вошел в комнату, огляделся и воскликнул: «Очень мило!» Такой противный тип! Зачем он это сказал? С той минуты Сай просто возненавидел этот дом.

Я не отреагировал, и она поспешно заполнила паузу, проговорив:

— Так я поселилась здесь, среди утиных стай. Хотите чего-нибудь выпить?

— Зачем вы поехали к Саю на съемочную площадку?

Она очень долго обдумывала ответ:

— Хотела повидаться с ним. К тому же, думаю, я испытывала что-то вроде ностальгии по добрым старым временам.

— Вы имеете в виду вашу совместную жизнь?

— Нет. Мою совместную жизнь с кино. Бывает так, что… — В ее голосе прорезались хриплые нотки, — я начинаю скучать по тем временам. Когда я писала — кое-что получше, чем «легкое облако ткани, напоминающей шелк». А еще я скучаю по людям и…

Тут я ее прервал, а не то она, чего доброго, спела бы мне печальный блюз на тему «О, как я одинок!». А этого я выслушивать не собирался.

— Вы приехали на площадку «Звездной ночи». И что произошло потом? Сай вам обрадовался?

— Думаю, вы сами в состоянии ответить на этот вопрос.

Пятно света от лампы высвечивало ее плечо и прядь темных волос.

— Я хочу услышать это от вас. — Я вытащил ноги из-под Муз. Собака удивленно на меня воззрилась, пораженная столь резким прекращением теплых отношений.

— В чем проблема? Был ли он рад вас видеть или нет? Это не тот вопрос, над которым нужно задумываться.

— По-моему, он был огорчен тем, что я явилась без приглашения, — произнесла она наконец. — Не то чтобы разъярен, в смысле того, чтобы избить и сделать из меня один кровавый синяк, встать мне на голову и… — внезапно она спохватилась, глаза ее округлились. — О Господи, я совсем забыла о вашей профессии. Извините меня, я не хотела потешаться над…

— Все в порядке. Так вы сказали, что в его намерения не входило нанесение вам тяжких телесных повреждений?

— Верно. Но в его намерения также не входило любезничать со мной: «Тсс, Бонни, дорогая, что ж ты не позвонила заранее?»

— И как же он был настроен?

— Что-то среднее между — скажем так — безразличием и яростью.

— Вы не могли бы выразиться точнее?

— Он не вопил.

Тем временем я произвел молниеносное мини-расследование. Ее красный жилет довольно плотно обтягивал ее тело и позволял рассмотреть ее вполне ординарную грудь. Если взять все взрослое женское население мира, грудь Бонни Спенсер как раз и продемонстрировала бы среднее арифметическое.

— Но вполне возможно, что он не вопил именно потому, что опасался не сдержаться и плюнуть мне в лицо.

— Но если вы были близкими приятелями, какой резон ему был так себя вести?

— Бог знает. Может, он взбесился, что я заявилась в неподходящий момент.

— Может быть.

При мысли о том, что целый день я воображал себе эту родную сестру ковбоя с рекламы «Мальборо» Богиней Чувственности, мне нестерпимо захотелось пнуть себя самого в зад.

И тут Бонни подняла руки и пригладила волосы. На короткое мгновение она собрала их в конский хвост. Кожа на ее подмышках оказалась бархатистой, нежной. Я представил себе, как она лежит на диване рядом со мной, голова — на подушке, руки — за головой, и видна эта гладкая кожа. А я наклоняюсь над ней и целую эти места. Провожу по ним языком.

Мне пришлось прокашляться, потому что я внезапно потерял голос.

— Вы заезжали, чтобы узнать о судьбе своего сценария?

— Нет. — Она отпустила волосы, и они упали тяжелой копной. Движения ее были красивы, грациозны, как замедленное повторение удачного кинофрагмента.

— Мы ведь уже просмотрели все его замечания. Я уже приступила к работе над исправлениями.

— Вы говорили, сценарий ему понравился?

— Да.

— А вам никогда не приходило в голову, что он лгал вам по поводу вашей работы — просто, чтобы манипулировать вами?