Уэллс статью прочел, от приглашения в гости не отказался. Встретились в конце августа, Уэллс пытался объяснить Оруэллу, что не считает науку панацеей — просто ее должны использовать умные, а не дураки. Ссоры опять не было, но в марте 1942-го Оруэлл принимал участие в программе Би-би-си и повторил, что Уэллс видит в науке панацею. Тогда Уэллс пришел в бешенство и написал Оруэллу грубое письмо: «Я ничего подобного никогда не говорил. Почитайте мои ранние работы, дерьмо вы этакое!»

В тот год, когда спорили Оруэлл с Уэллсом, американский социолог Бернхэм опубликовал книгу «Революция менеджеров» [117], изложив следующую теорию: по мере усложнения производства контроль над ним постепенно переходит от капиталистов к специалистам-менеджерам, которые впоследствии могут взять и политическую власть в обществе; далее всех стран по этому пути продвинулись Россия и Германия. Оруэлл, опубликовавший разбор этой книги, полагал, что «менеджерианство» и тоталитаризм идут рука об руку. Он был убежден, что «менеджеры» (к которым он почему-то относил также ученых, писателей и вообще образованных людей) обожают силу и диктаторов. Этот вывод он распространял и на утопии Уэллса, который не раз говорил, что «новым» людям придется силой бороться со «старыми», а в «Мире Уильяма Клиссольда» писал, что эти «новые» должны прийти именно из менеджеров-бизнесменов. К сожалению, нет данных о том, как Уэллс отнесся к книге Бернхэма. От идеи, высказанной в «Клиссольде», он давно отказался и на место «менеджеров» поставил интеллигенцию, а это, вопреки мнению Оруэлла, не одно и то же. Наверное, он согласился бы с Бернхэмом в том, что Ленин пытался осуществить «революцию менеджеров». Но он никогда бы не согласился с тем, что апофеозом такой «революции» следует считать Германию при Гитлере и Россию при Сталине — это было, по его мнению, уничтожение «властью тьмы» всего мыслящего.

Прийти к согласию Оруэлл и Уэллс не могли. Их разделяло главное: вопрос, кто «хороший» и кто «плохой». Уэллс был в общем прав, говоря, что семья и образование все определяют, но иногда они определяют с точностью до наоборот: как сам он, выросший в бедности, не любил «простых людей», так и Оруэлл, рожденный в аристократической семье и учившийся в Итоне, не любил интеллектуалов. Уэллс тянулся вверх — Оруэлл стремился опуститься «вниз», стать своим в мире людей физического труда, говорил под «кокни». Уэллс считал, что базу тоталитаризма составляют темные, малограмотные люди с преобладанием животных инстинктов, — Оруэлл утверждал, что именно интеллектуалы восприимчивы к тоталитарной идеологии. Кто прав? Интеллектуалы, бывает, обслуживают диктаторов; «простые люди», бывает, голосуют за них.

«Слава богу, ура, Гитлер напал на Россию!» — говорят персонажи одного английского фильма, действие которого происходит в 1941 году. Причина такого возгласа — не в кровожадности англичан, а в том, что они стояли против Германии в одиночку и уже не надеялись обрести союзника (Молотов на упоминавшейся сессии Верховного Совета сказал, что «не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война на уничтожение гитлеризма»); как мы, теряя терпение, ждали открытия «второго фронта» в 1944-м, так и они — в 1941-м. Теперь у них был союзник — вот они и радовались. Хотя не все. Правые предпочли бы обойтись без такого союзника. Но большинство англичан, включая Уэллса, было очень воодушевлено. Он писал: «В 1941 году, видя, что их авантюра срывается, нацисты истерически накинулись на Россию. Тут они впервые столкнулись с народом, освободившимся от хлама в духе „необходима осторожность“, единым в своей антипатии к немецкой „высшей“ расе и дерущимся в полном единодушии. Оказалось, что на войне необходима неосторожность. „О безопасности забудь!“ — говорят русские». В Лондоне были немедленно сформированы Общество англо-советской дружбы, Англо-советский комитет по общественным связям и еще ряд подобных организаций — Уэллс принимал участие в их деятельности, написал об СССР статьи «Россия и будущее» и «Последняя кровавая конвульсия Гитлера», в которых убеждал британцев, что с русскими «возможен не только союз, но и дружба».

В июле Уэллса пригласил на обед Майский; присутствовал также американский посол Джон Уинант. Уэллс был полон энтузиазма, говорил, что трем странам надо уже сейчас договариваться о будущем мирном союзе, просил Майского и Уинанта посодействовать в популяризации Декларации прав человека. Переписка между Майским и Уэллсом продолжалась до августа 1943 года, когда посла отозвали в связи с повышением по службе [118]. Правда, согласия между ними было мало. Уэллс хотел, чтобы советский посол убедил Сталина объявить войну Японии, — Майский отвечал, что надо сосредоточиться на Германии; Майский высказывался в поддержку де Голля — Уэллс отвечал молчанием. Уэллс хотел для пропаганды англо-советской дружбы поставить в Лондоне пьесу «На дне», заметив, что такая постановка принесла бы больше пользы, чем «тонны назойливой коммунистической пропаганды», — Майский сказал, что англичанам незачем видеть, как жили деклассированные русские. Эйч Джи настаивал, они встретились, обсуждали постановку, но она так и не состоялась. Впрочем, эта мелочь не могла испортить ему настроение. Он ждал, что война окончится со дня на день. Быстренько добиваем Гитлера и наконец-то можем шагать по жизни рука об руку.

В течение лета и осени 1941 года Уэллс был очень энергичен и воинствен. Писал в «Таймс», требовал от Черчилля бомбить Италию и занятые немцами прибрежные районы Франции, чтобы подготовить наступление британских войск (премьер поблагодарил за совет, но сказал, что пока эти действия не представляются возможными), призывал Америку видеть в СССР союзника. Занимался и мирными делами. В сентябре в Лондоне проводилась конференция Британской ассоциации развития науки. Тематика конференции была широкая — послевоенное устройство мира, охрана ресурсов, обеспечение продовольствием; в шести ее секциях председательствовали Грегори, Бенеш, Майский, Уинант, китаец Веллингтон Ко и Уэллс. Он написал доклад, который из-за регламента не удалось прочесть полностью; его опубликовали в виде брошюры «Наука и Всемирный Разум» (Science and the World Mind) [119]. «Прежде всего напрашивается ответ, что пока еще нет Всемирного Разума, а есть только Всемирное Слабоумие…»

Уэллс говорил о Всемирной энциклопедии (на сей раз назвал ее Всемирным институтом мысли и знаний) и Декларации прав человека; посетовал на то, что мир глух: никто не возражает, но никто ничего и не делает. Уделил большое внимание международному языку, «на котором обсуждались бы всемирные интересы человечества». Он уже много раз предлагал вариант такого языка — Basic English (грамматика английская, слова английские, но их очень мало), разработанный в 1925 году британским лингвистом Чарлзом Огденом. Нет, он не требовал, чтобы люди отказывались в пользу Basic English от родных языков. Напротив: «Как только прекратятся попытки вытравить местные языки, отпадут и возражения против того, чтобы дать Всемирному Разуму международный язык. Я представляю себе, что повсюду на Земле у людей останется привязанность к своему языку, к языку родному, языку нежных чувств, лирической поэзии и общения в узком кругу».

Каждый человек на Земле станет «двуязычным, а то и полиглотом». На деле Basic English, как и эсперанто, не привился в качестве разговорного языка. Но его принцип был отчасти положен в основу языков программирования.

На конференции было много прекрасных докладов, внимание общественности — огромное; Уэллс был доволен. Ученых он назвал «интеллектуальными лидерами человечества» и был убежден, что им удастся сделать очень много. И вдруг в конце 1941 года он разочаровался. «Всего за несколько десятилетий нам предстоит пройти через что-то аналогичное раннему Средневековью. Вряд ли я доживу до нового этапа и увижу, как всемирное содружество окончательно отъединится от потерпевшего крушение прошлого». Он увидел, что война не закончилась со вступлением в нее СССР. Вермахт потерпел поражение под Москвой, но Германия не сдалась, а Япония нанесла удар по американской военно-морской базе Пёрл-Харбор, а это показало, что «правители Америки и Великобритании лишены воображения, некомпетентны и бездеятельны». Начало строительства разумного мира придется отложить. Да и не факт, что мы вообще выиграем эту войну. Каждая новая сводка с фронта могла изменить его настроение. Под Новый год он писал Хили: «На войне дела идут превосходно, поверь мне. Я был немного раздражителен и хандрил последние дни, но в целом чувствую себя хорошо, голова ясная…» Но в течение первых месяцев 1942-го его душевное состояние ухудшилось: «Я в отчаянии от того ужаса, который грозит моим внукам и который я не могу предотвратить… Я изжил все, что было сущностью моего жизненного пути».