Прилагаю перевод статьи Уэльса. С сердечным приветом К. Радек.

P. S. Только что получен номер „Нью стейтсмен“ со статьями Шоу и Толлера по поводу выступления Уэльса. Шоу местами очень удачно высмеивает Уэльса, а дальше величает Вас как оппортуниста и националиста. Думаю, что первую часть статьи Шоу можно было бы пустить в нашу печать».

Сталин не дал Радеку указаний вмешаться в спор на страницах «Нью стейтсмен» [108]. Вряд ли ему понравилась фраза насчет «прельщения». Радек вслух сказал то, о чем говорить не следовало. Ведь девушку и в самом деле не удалось прельстить — обед она съела, а танцевать не пошла. В 1937 году Радек был обвинен по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра», на допросах «сдал» уйму народу, был приговорен к десяти годам, погиб в лагере. Мы, конечно, не собираемся утверждать, что Радек был репрессирован из-за этой опрометчивой фразы про «девушку». Но не исключено, что и она сыграла свою роль. «И это совсем недурной результат…»

«Опыт автобиографии» вышел осенью 1934 года в двух томах: первый — детство, юность и начало литературной карьеры, второй — общественная деятельность и идеи по переустройству мира. Автор был недоволен — книга потеряла цельность. Ему не нравилось, как его труд рекламируют и продают, и он разругался с издательством «Голланц», сотрудники которого, по его мнению, ничего не смыслили в своем деле и хотели его обокрасть. Тем не менее «Опыт» расходился прекрасно и был доброжелательно принят критиками, хотя многие отмечали, что второй том скучноват. Люди, описанные в книге, реагировали по-разному. Президент Рузвельт прислал теплое письмо: «Я считаю Вашим наибольшим достижением то, что Вы заставили людей думать в эти два последних года. Может быть, их мышление еще не прямо, но оно развивается в верном направлении». Это была наивысшая похвала для Эйч Джи. Очень тронут был Ричард Грегори; Элизабет Хили же написала с грустью, что ее другу вряд ли удастся переделать мир. Беатриса Уэбб заметила, что автору удалось написать правдивый автопортрет и что, «несмотря на его прескверную литературную манеру» и «предосудительную половую мораль», он милейший человек и она его всегда любила. Шоу был уязвлен тем, как Уэллс изложил историю своих взаимоотношений с Фабианским обществом. В бешенстве была Одетта Кюн, хотя в «Опыте» о ней почти не говорилось. Уэллс уделил ответам на нападки меньше времени, чем можно было ожидать: он так и не выбрался из депрессии. Укусы Одетты не могли его ранить — слишком сильную боль ему причиняла Мура.

Если она стала для него всем, то он в ее жизни занимал строго отведенное ему место — как дрессированная собачка. Она познакомилась через него с миром кинематографистов и журналистов; Локкарт свел ее с дипломатами и политиками. Титул баронессы давал ей возможность быть принятой в салонах. Она не порывала старых связей с русскими эмигрантами и заводила новые. Она отказалась быть не только женой Уэллса, но и хозяйкой в его доме, предпочитая жить отдельно. Она вела себя как «загадочная русская душа» из плохих романов — спала весь день, по ночам пропадала в компаниях, много пила. Она ускользала, лгала, он ее допрашивал, устраивал сцены, жаловался на нее встречным и поперечным. Он понимал, что ведет себя и низко, и неумно: «Какое у меня право возражать, даже если она позволяла себе водить меня за нос, если таила от меня значительную часть своей жизни и своих мыслей? Она никогда не брала на себя обязательство поступать иначе. Почему и мне не обходиться с ней таким же образом, и пусть бы наша связь была легкой и радостной?» — но поделать с собой ничего не мог. Он еще надеялся создать семью и начать новую жизнь. А для новой жизни нужен новый дом.

Квартира на Чилтерн-корт была наспех обставлена и, по отзывам гостей, напоминала гостиничный номер. Эйч Джи купил себе жилище по адресу Ганновер-террас, 13, рядом с Риджент-парком — место зеленое, удобное и престижное. Домик был светлый, элегантный; его проектировал известный архитектор Нэш. Позади дома был сад, имелись конюшни, которые перестроили под гостевой коттедж. Обустроиться у Эйч Джи не было сил, и на помощь пришли дамы. Внутренним интерьером занималась его светская приятельница Сибил Колфакс, а сад разбила Марджори Аллен, известный ландшафтный дизайнер и общественный деятель; потом уход за садом взяла на себя Пегги, жена Фрэнка. Обе невестки были чрезвычайно привязаны к свекру и постоянно занимались его делами — хозяйственная Пегги в амплуа Марфы, интеллектуальная Марджори в роли Марии.

Единственный недостаток дома заключался в том, что он, строго говоря, не был особняком. Нэш построил комплекс из пятнадцати домов с общей подъездной аллеей, примерно то, что мы называем таунхаусами, так что соседи были друг у друга на виду: один из них, поэт Альфред Нойес, написал о вселении Уэллса много комичного — тот терял чемоданы, впадал в панику, ругался. Недостаточная уединенность дома угнетала Эйч Джи, поскольку жильцы не могли укрыться от шума, производимого друг другом. Музицирование, детские крики, вечеринки он сносил легко, но собачий лай приводил его в отчаяние, и он написал по этому поводу обращение к соседям, которое так и не решился отправить. В Утопии, дивном кошачьем мире, собак нет или они по крайней мере молчат.

Собаки, эти исчадия ада, тявкали по всему Лондону, и вообще в городе было очень много шумов, особенно строительных. Понятий о допустимом уровне шума не существовало; с этим нужно было бороться, и Эйч Джи принял участие в деятельности Лиги против шума, основанной в 1934 году. В 1935-м лига организовала выставку, на которой демонстрировались научные разработки, направленные на снижение уровня строительных шумов, а после выставки прошла дискуссия, где Эйч Джи председательствовал и прочел лекцию на тему «Здоровье и шум». В лигу его привел знаменитый медик Томас Дживз Хорден, лейб-медик Эдуарда VIII, сменивший Уэллса на посту президента Ассоциации по контролю за рождаемостью. Тот же Хорден вовлек его в другую организацию — Общество борьбы против зловония, основанное эксцентричным юристом Эмброзом Эппелби. Общество предлагало городским властям ряд проектов, например, размешать в общественном транспорте листы, пропитанные запахами моря. Замятин описал Уэллса как певца бензина, асфальта и моторов, но он ошибся — Эйч Джи этих вещей терпеть не мог. Ему были нужны деревня, но без навоза, город, но без бензина. Комфортно он себя чувствовал лишь там, где есть зелень, вода, цветущий сад.

Вселение в новый дом состоялось в конце 1935 года, а пока жилище готовилось, Эйч Джи с Мурой уехал на Ривьеру, где провел всю зиму. Гостили у Моэма и Элизабет Рассел. Ему казалось, что отношения налаживаются, и вдруг Мура объявила, что ей нужно в Лондон. Опять сцена, в которой, по признанию самого Уэллса, «мой эгоцентризм проявился во всей его беспощадности и нетерпимости»: он потребовал, чтобы она вела себя как верная жена, она не обратила внимания на попреки и уехала. С досады он связался со светской дамой, жившей по соседству, в надежде вынудить Муру ревновать. Мура вернулась на Ривьеру, но ревновать и не подумала, а, убедившись, что ее «собачка» никуда не денется, уехала снова. В «Постскриптуме» Уэллс детально описал все перипетии своих отношений с ней, воспроизводил их диалоги, пересказывал сны о ней. Ему казалось, что эти отношения то и дело меняются, но в сущности они оставались неизменными. На брак она никогда не согласится и хозяйкой в его дом не войдет. Он не мог владеть ею, но пытался создать у окружающих иллюзию того, что они вместе. Он всюду представлял ее как свою жену. Он пошел на такое унижение, как инсценировка предсвадебного ужина: пригласил гостей — Джипа и Фрэнка с женами, Вайолет Хант, Мориса Баринга, Джулиана Хаксли, нескольких светских дам — и объявил о помолвке с Мурой, которая в конце ужина разъяснила, что это шутка. Он был очень печален: «Я хотел постоянно ощущать присутствие моей милой у себя в доме, слышать, как сверху доносится любимый голос, или выглянуть из окна и увидеть, что моя милая идет по саду мне навстречу. Но Мура никогда не пойдет мне навстречу по этому саду…»