Все лучшие фантастические тексты Уэллса написаны от первого лица; автору этой книги уже приходилось анализировать данный прием применительно к Конан Дойлу, но у Уэллса он направлен на достижение другого эффекта: если у Дойла милый Уотсон суть волшебные очки, сквозь которые читатель должен увидеть героев так, чтобы они для него ожили, то у Уэллса, никаких героев писать не умевшего и не желавшего, повествователь — безликий человек-невидимка, абстрактный силуэт, никто, и благодаря этому на место персонажа каждый проецирует себя. «Ужасны были в темноте прикосновения этих мягкотелых созданий, облепивших меня. Мне показалось, что я попал в какую-то чудовищную паутину. Чьи-то маленькие зубы впились в мою шею… Я слышал, как под моими ударами обмякали их тела, как хрустели их кости…»

«Машину» сразу же оценили не только «простые» читатели. Литературный критик Грант Ричардс, сотрудничавший в «Ревью оф ревьюс», влиятельном издании, которое редактировал Уильям Стид, после первого же выпуска «Сатердей ревью» с отрывком из «Машины» обратил внимание Стида на нового автора, а в марте написал на роман восторженную рецензию, где, в частности, говорилось: «Эйч Джи Уэллс гениален».

В завершение разговора о «Машине» стоит упомянуть, что это была не первая машина времени, придуманная Уэллсом. В 1894 году он совместно с лондонским оптиком и механиком Робертом Уильямом Полом взял патент на аттракцион, который они назвали «машиной времени». Эта конструкция должна была представлять вагончик, в котором под тряску и стук колес возникали «движущиеся картины». Люмьеры продемонстрировали публике свое изобретение 8 декабря 1895-го. Эйч Джи опять оказался «слишком умным».

Весной 1895 года Уэллс писал родителям, чтобы не беспокоились относительно денег — он может присылать больше, чем они договаривались ранее, а также будет откладывать средства на покупку для них хорошего дома. «Как бы я ни преуспевал, ничего бы не было, если бы не вы. В детстве вы, невзирая на обстоятельства, всегда снабжали меня карандашами, бумагой и книгами из библиотеки, и если бы не моя мать с ее воображением и отец с его многообразными уменьями, откуда бы взялись у меня эти качества?» Здоровье его меж тем снова начало ухудшаться — жизнь в Лондоне никогда не шла ему на пользу. В марте он съездил с Кэтрин отдохнуть в Девон, а вернувшись на Морнингтон-стрит, начал подыскивать постоянное жилье за городом. Теперь он мог себе это позволить: если в 1893 году он заработал в общей сложности 380 фунтов, то в 1894-м — 580, а в 1895-м — почти 800. После успеха «Машины» его работы были востребованы всюду.

Рассказов у него в этом году вышло лишь чуть поменьше, чем в прошлом: приводим их названия в порядке публикации (в «Пэлл-Мэлл баджет», в пришедшем на смену этому изданию «Нью баджет», а также в «Сент-Джеймс газетт», «Юникорн», «Уикли сан литэрари сапплемент», «Нью ревью» и «Йеллоу бук») с января 1895-го по январь 1896-го: «Летающий человек» (The Flying Man), «Искушение Херрингея» (The Temptation of Harringay), «Замечательный случай с глазами Дэвидсона» (The Remarkable Case of Davidson’s Eyes), «Бабочка» (A Moth — Genus Novo), «Катастрофа» (A Catastrophe), «Наш маленький сосед» (Our Little Neighbor), «Эссенция Уэйда» (Wayde’s Essence), «Колдун из племени Порро» (Pollock and the Porroh Man), «Как был покорен Пингвилл» (How Pingwill Was Routed), «Над жерлом домны» (The Cone), «Примирение» (The Reconciliation), «Воздухоплаватели» (The Argonauts and the Air), «Под ножом» (Under the Knife) и «Препарат под микроскопом» (A Slip Under the Microscope). Все эти тексты, большая часть которых включена в сборник 1897 года «История Платтнера и другие истории», по форме и выбору сюжетов похожи на рассказы предыдущего года; они также хороши, особенно «Замечательный случай с глазами Дэвидсона», где в характерной для одного лишь Уэллса форме «научной поэзии» развивается идея о параллельных мирах, хотя такого шедевра, как «Бог Динамо», среди них, пожалуй, не найдется. Беллетрист — не машина и не может постоянно выдавать идеальную продукцию.

В мае издательство «Дент» приняло рукопись «Чудесного посещения», а сентябре роман был издан (с посвящением памяти безвременно умершего Уолтера Лоу); он, как и «Машина», получил превосходную прессу. В июне у издателя Лейна вышел сборник «Избранные разговоры с дядюшкой»; туда были включены в основном уже публиковавшиеся тексты, в которых Уэллс проявил себя как юморист. В сборнике 14 рассказов; большинство из них представляют собой беседы повествователя с его дядей, который произносит монологи о моде, музыке, цивилизации, рассказывает, как посещал портного, ходил в оперу, женился… Дядюшка склонен к авантюрам, хитер и простодушен одновременно; одни литературоведы видят в нем Джозефа Уэллса, другие — дядю Уильямса из школы «Вуки»; есть в нем и черты Фрэнка Уэллса. Чуть позднее Уэллс создал еще двух постоянных персонажей — страдалицу тетушку Шарлотту (это, конечно, Сара Уэллс, хотя некоторые считают, что и Изабелла тоже) и романтическую молодую женщину Юфимию — это Кэтрин и отчасти опять же Изабелла.

«Разговоры с дядей» издали — крошечным, правда, тиражом — одновременно в Англии и Америке. В Штатах сборник встретили с восторгом, отзывы английской печати были разноречивы: кто-то хвалил рассказы за тонкий юмор, но критик журнала «Атенеум» нашел их банальными и напыщенными. Все, что касается юмора, оценивать трудно — уж очень субъективно его восприятие, да еще в переводе. «Профессор Гнилсток, к вашему сведению, объездил полсвета в поисках цветов красноречия. Точно ангел господень — только без единой слезинки, — ведет он запись людских прегрешений. Проще сказать, он изучает сквернословие. Его коллекция, впрочем, притязает на полноту лишь по части западноевропейских языков. Обратившись к странам Востока, он обнаружил там столь потрясающее тропическое изобилие сих красот, что в конце концов вовсе отчаялся дать о них хоть какое-нибудь представление. „Там не станут, — рассказывает он, — осыпать проклятиями дверные ручки, запонки и другие мелочи, на которых отводит душу европеец. Там уж начали, так держись…“» [26]Смешно это или нет? Кому как…

Одновременно с «Разговорами» тиражом в 10 тысяч экземпляров была издана «Машина времени» — тоже в Англии и Штатах. А в ноябре издательство «Метьюэн» опубликовало сборник рассказов «Похищенная бацилла и другие истории». Критики писали об Уэллсе, издатели готовы были драться из-за него, деньги сыпались. Он мечтал заниматься беллетристикой, теперь беллетристика его кормила; он, кажется, мог бы не писать больше статей о науке. И он написал их значительно меньше, чем в прошлом году, — чуть более 20 (публиковались в «Пэлл-Мэлл газетт», «Нэйчур» и «Ноуледж»). Но все ж он писал их — не только ради заработка, а потому что ему было это интересно не меньше, чем беллетристика.

Он писал о телеграфе, о солнечной энергии, о системе мер и весов, об опылении, о пигмеях, о геологии, о Луне — вряд ли был предмет, который не мог его заинтересовать и о котором он не мог бы сказать что-нибудь интересное (разве что театр). Однако в этом году он реже высказывал оригинальные идеи — только по самым для него важным проблемам биолого-философского характера. В статьях «Продолжительность жизни» и «Смерть» он писал о том, что основное предназначение и занятие животного — не жить самому, а воспроизводить свой вид, и это отчасти свойственно человеку, обретающему, как и животное, видовое бессмертие в своих потомках. При этом он продолжил делать мрачные предсказания о будущности людского рода, считая, что в «Машине времени» еще недостаточно высказался на эту тему: в статье «Био-оптимизм» он рассматривает примеры физического и умственного «вырождения» в некоторых семьях и на этом основании оспаривает позитивистский тезис о поступательной направленности эволюции. «Естественный отбор держит нас крепче, чем когда-либо, поскольку наследование приобретенных признаков не лишает нас веры в образование как средство спасения детей из вырождающихся семей. Этот феномен дегенерации отнимает веру в то, что новые формы жизни естественным образом будут выше старых».