– Я забыла о времени, – сказала Регина.

– Забыла о времени? С кем?

– Мне что, нельзя отвлечься? – нетерпеливо бросила она. – Будто все часы нашей жизни одинаковы! Будто всегда имеет смысл отмерять время!

– Да что на тебя нашло? – изумился Роже. – Где ты была?

– Я такой ужин приготовила, – вставила Анни. – Пирожки с творогом.

– Пирожки… – повторила Регина.

Она вдруг рассмеялась. В семь часов – пирожки, в восемь – Шекспир. Все на своем месте, каждая минута: их нельзя разбазаривать, они быстро утекают. Присев на стул, она медленно сняла перчатки. Там, в комнате с пыльным полом, есть человек, который считает себя бессмертным.

– С кем ты была? – не унимался Роже.

– С Фоской.

– И из-за Фоски ты пропустила репетицию? – недоверчиво спросил он.

– Да не так уж важна эта репетиция, – отмахнулась она.

– Регина, скажи мне правду, – потребовал Роже. Посмотрев ей в глаза, он задал прямой вопрос: – Что случилось?

– Я была с Фоской и забыла о времени.

– Так ты тоже сходишь с ума, – проронил Роже.

– Хотелось бы, – ответила она.

Она огляделась по сторонам. Моя гостиная. Безделушки. А он вытянулся сейчас на желтом покрывале там, где меня уже нет, и он верит, что видел улыбку Дюрера, глаза Карла Пятого. Он смеет в это верить…

– Он совершенно необычный человек, – сказала она.

– Он псих, – сказал Роже.

– Нет. Все куда интереснее. Он только что сообщил мне, что бессмертен.

Она с неприязнью заметила, что они явно оторопели.

– Бессмертен?.. – повторила Анни.

– Он родился в тринадцатом веке, – бесстрастно начала Регина. – В тысяча восемьсот сорок восьмом году он заснул в лесу и провел там шестьдесят лет, а потом еще тридцать лет в доме умалишенных.

– Довольно шуток, – сказал Роже.

– Почему бы ему не быть бессмертным? – спросила она с вызовом. – Мне кажется, что это не большее чудо, чем родиться и умереть.

– О, прошу тебя, – взмолился Роже.

– Даже если он и не наделен бессмертием, он считает, что наделен им.

– Классическая мания величия, – сказал Роже. – Это ничуть не интереснее, чем человек, возомнивший себя Карлом Великим.

– А кто сказал тебе, что человек, возомнивший себя Карлом Великим, неинтересен? – задала вопрос Регина и, внезапно разозлившись, воскликнула: – А вы оба, вы что, считаете, что вы интересны?!

– Это грубо, – обиженно заметила Анни.

– И вы хотели, чтобы я уподобилась вам, – сказала Регина. – Неужто я создана похожей на вас?

Она вскочила, прошла в спальню и захлопнула за собой дверь. Я похожа на них! – яростно твердила она. Мелкие люди. Мелкие жизни. Почему я не осталась там, на той кровати, почему испугалась? Неужто я так малодушна? Он идет по улице, совсем незаметный в своем сером габардиновом плаще, и шляпе и думает: «Я бессмертен». Мир принадлежит ему, время тоже, а я – так, мошка. Кончиками пальцев она провела по нарциссам, стоявшим на столе. Если бы я тоже верила в то, что бессмертна. Бессмертны запах нарциссов и лихорадка, что горячит мне губы. Я бессмертна.

Она растерла в ладонях цветочные лепестки. Бесполезно. Смерть крылась в ней, она знала это и с готовностью принимала. Красота будет при ней еще лет десять, она сыграет Федру и Клеопатру, оставит в сердцах смертных людей бледное воспоминание, что понемногу осядет пылью, – все это могло бы удовлетворить ее скромные амбиции. Она вынула шпильки, скреплявшие прическу, и тяжелые локоны упали на плечи. Когда-нибудь я постарею, когда-нибудь я умру, когда-нибудь меня забудут. И пока я думаю об этом, есть человек, который думает: «Я пребуду здесь всегда».

– Это триумф! – объявил Дюлак.

– Мне нравится, что у вашей Розалинды под мужской одеждой таится столько кокетства и андрогинная грация, – сказал Френо.

– Не стоит больше говорить о Розалинде, – ответила Регина, – она мертва.

Занавес опущен. Розалинда мертва. Она умирала каждый вечер, и наступит день, когда она больше не возродится. Взяв бокал, Регина выпила шампанское до дна; рука ее дрожала; стоило ей сойти со сцены, ее начинало трясти.

– Хочется как-то развлечься, – жалобно сказала она.

– Потанцуем вдвоем? – предложила Анни.

– Нет, я хочу танцевать с Сильвией.

Сильвия, окинув взглядом приличную публику, сидевшую за столиками, спросила:

– Вы не боитесь, что мы привлечем к себе внимание?

– Разве лицедей может остаться незамеченным? – бросила Регина.

Она обняла Сильвию: та не слишком уверенно держалась на ногах, но танцевать она могла даже тогда, когда валилась от усталости; оркестр играл румбу; Регина принялась танцевать в негритянской манере и корчить непристойные гримасы. Смущенная Сильвия топталась напротив Регины, не зная, куда деть руки и ноги, и лишь вежливо и покорно улыбалась. Посетители также улыбались. В этот вечер Регина могла выделывать все, что угодно, аплодисменты были обеспечены. Вдруг она резко остановилась.

– Ты никогда не умела танцевать, – сказала она Сильвии. – Ты слишком благоразумна. – Она опустилась в кресло и обратилась к Роже: – Дай мне сигару!

– У тебя сердце заболит, – ответил он.

– Ну и что! Меня стошнит, все развлечение.

Роже протянул ей сигару, она тщательно раскурила ее и затянулась; во рту появился горьковатый привкус: по крайней мере, это было нечто настоящее, плотное, осязаемое. Все прочее казалось далеким: музыка, голоса, смех, знакомые и незнакомые лица, чьи отражения бесконечно множились и разлетались в зеркалах кабаре.

– Должно быть, вы чувствуете опустошенность, – сказал Мерлэн.

– Мне все время хочется пить.

Она выпила еще бокал шампанского. Пить, еще и еще. И несмотря на это, ее сердце стыло. Только что она пылала: зрители повскакивали с мест, кричали, аплодировали. Теперь они улеглись спать или же болтают, и ей стало холодно. А он, он что, тоже спит? Он не аплодировал, сидел и смотрел на нее. «Он смотрел на меня из глубин вечности, и Розалинда сделалась бессмертной. Если бы я верила в это! – пронеслось у нее в голове. – Если бы я могла в это поверить!» Она икнула, язык сделался ватным.

– Почему никто не поет? Если людям весело, они поют. Вам ведь весело, так?

– Мы рады вашему успеху, – произнес Санье с задушевным и многозначительным видом.

– Тогда спойте.

Санье улыбнулся и вполголоса затянул американскую песенку.

– Громче! – потребовала она.

Он не стал повышать голос. Она прикрыла рукой его рот и гневно приказала:

– Замолчи! Петь буду я!

– Не устраивай скандала, – прошептал Роже.

– Какой же это скандал, если я спою?

И она аффектированно начала:

Голос не повиновался ей; она откашлялась и начала снова:

Она икнула и почувствовала, что кровь отхлынула от лица.

– Простите, – светским тоном пробормотала она. – Пойду в туалет, – может, вырвет…

Слегка пошатываясь, Регина проследовала через зал. На нее смотрели все: друзья и совсем незнакомые люди, посетители, официанты, метрдотель, но она прошла сквозь эти взгляды, будто привидение сквозь стену. В зеркале над раковиной она обнаружила собственное отражение: бледное лицо, напряженные ноздри, комочки пудры на щеках.

– Вот и все, что осталось от Розалинды.

Она склонилась над чашей унитаза, и ее вырвало. Что теперь? – подумала она.

Она спустила воду, промокнула рот и уселась на край унитаза. Пол, вымощенный плиткой, голые стены, – будто это операционная, или монашеская келья, или палата в доме умалишенных. Ей не хотелось возвращаться в зал; те, кто остался там, ничем не могли ей помочь, не смогли даже развлечь сегодня вечером; она скорее останется здесь на всю ночь, на всю жизнь, замурованная в белых стенах, в одиночестве, погребенная, забытая. Она поднялась. Ни на миг она не могла забыть о нем, о том, кто не аплодировал, а лишь пожирал ее взглядом, не имевшим возраста. Это мой шанс, мой единственный шанс.