Она указала на кресло и наполнила бокалы:

– Садитесь.

Фоска сел. Он забрался на третий этаж с риском сломать себе шею, волосы взлохмачены, лицо блестит от пота, розовая хлопчатая рубашка. Преимущество явно было на его стороне.

– Анни, ты можешь идти спать, – сказала Регина.

Та, наклонившись, поцеловала ее в щеку:

– Если что понадобится, звоните.

– Да. Приятных снов, – откликнулась Регина.

Дверь закрылась, Регина повернулась к Фоске:

– Итак?

– Вот видите, – сказал он, – от меня не так просто избавиться. Если вы больше не приходите повидать меня, я могу прийти сам. Дверь закрыта – значит, я вхожу через окно.

– Придется забаррикадировать окна, – холодно проронила она.

– Буду ждать вас под дверью, следовать за вами на улице…

– И чего вы этим добьетесь?

– Увижу вас, услышу ваш голос. – Он поднялся и подошел к ее креслу. – Буду касаться вас, – сказал он, ухватив ее за плечи.

– Не стоит сжимать так сильно, – сказала она. – Вас, видимо, не волнует, что по отношению ко мне вы ведете себя отвратительно?

– Какая разница? – Он смотрел на нее с жалостью. – Вы скоро умрете, и все ваши мысли вместе с вами.

Она встала и отступила на шаг:

– Ну, пока я еще жива.

– Да, – сказал он, – и я вас вижу.

– Разве вы не понимаете, что навязчивы?

– Понимаю. Кстати, гнев вам к лицу.

– Так мои чувства для вас ничто?

– Вы первая забудете о них, – ответил он.

– Ах! – Регина начала терять терпение. – Вы все время твердите мне, что я умру! Но даже если вы прикончите меня через минуту, это ничего не изменит: ваше присутствие в настоящий момент мне неприятно.

Он рассмеялся:

– Я вовсе не собираюсь вас убивать.

– Надеюсь.

Она вновь уселась в кресло, хоть сказанное вовсе ее не успокоило.

– Почему вы забыли обо мне? – спросил он. – Почему вы заняты всеми этими мотыльками и ни минуты не уделите мне?

– Какими мотыльками?

– Мотыльками-однодневками. Вы смеетесь вместе с ними.

– А разве с вами можно смеяться?! – раздраженно заметила она. – Вы только смотрите на меня, не говоря ни слова. Вы отказываетесь жить. А я люблю жизнь, ясно вам это?!

– Как жаль! – сказал он.

– Почему жаль?

– Все так быстро заканчивается.

– Вы опять?

– Опять. Всегда.

– Вы что, не можете говорить о чем-то другом?

– А как вы можете думать о других вещах? – спросил он. – Как вы умудряетесь верить, что прочно обосновались в этом мире, тогда как через несколько лет вы покинете его, хотя появились совсем недавно?

– По крайней мере, умирая, я буду знать, что жила. А вы… вы мертвец.

Он опустил голову, разглядывая свои руки.

– Беатриче говорила то же самое. Мертвец. – Он взглянул на нее. – По сути, вы правы, – сказал он. – Зачем вам думать о смерти, раз вы умрете? Это просто случится, и притом без вашего участия. Вам нет нужды размышлять об этом.

– А вы?

– Я? – Он посмотрел на нее. Во взгляде сквозила такая безнадежность, что она испугалась того, что сейчас услышит. Но он всего лишь произнес: – Со мной обстоит иначе.

– Почему?

– Не могу вам объяснить.

– Сможете, если захотите.

– Я не хочу.

– Мне было бы интересно услышать.

– Нет, – сказал он. – Тогда для нас все переменится.

– Вот именно. Может, вы покажетесь мне не таким скучным.

Он смотрел на огонь, высветились глаза, длинный нос с горбинкой, потом взор его погас.

– Нет, – сказал Фоска.

Она поднялась:

– Ну что же. Возвращайтесь к себе, если вам больше нечего сказать мне.

Он тоже встал:

– Когда вы придете повидать меня?

– Когда вы решитесь доверить мне вашу тайну, – ответила она.

На лице Фоски появилось ожесточенное выражение.

– Хорошо. Приходите завтра, – сказал он.

Она лежала, вытянувшись на железной кровати – жутком ложе из металлических квадратиков с осыпающейся краской; ей были видны кусок желтого покрывала и тумбочка со столешницей под мрамор, пыльный, выложенный плиткой пол; но ее больше ничто не задевало – ни отдающий нашатырем запах, ни крики детей, доносившиеся из-за стены; все это существовало безразлично, ни вдали, ни вблизи от нее: не здесь. Во тьме часы пробили девять. Она не пошевелилась. Не было больше ни часов, ни дней, ни времени, ни места. Где-то там остывал соус к баранине, где-то там, на сцене, репетировали «Розалинду», и никто не знал, куда скрылась Розалинда. Где-то там, на крепостном валу, стоял торжествующий мужчина и тянулся руками к громадному красному солнцу.

– Вы в самом деле в это верите? – спросила она.

– Это правда, – ответил он, пожимая плечами. – В былые времена это вовсе не выглядело чем-то необычайным.

– Про вас должны помнить.

– Кое-где об этом до сих пор говорят. Но уже как о старинной легенде.

– А вы могли бы выброситься в это окно?

Он повернул голову и оглядел окно:

– Я рисковал бы разбиться и надолго выйти из строя. Я ведь не так неуязвим. Но тело мое в итоге всегда восстанавливается.

Она встала и внимательно вгляделась в него:

– Вы правда считаете, что никогда не умрете?

– Я не смог бы умереть, даже если бы захотел.

– Ах, если бы я верила в то, что бессмертна!

– И что тогда?

– Тогда весь мир принадлежал бы мне.

– И я так думал, – сказал он. – Это было очень давно.

– Отчего же вы перестали так думать?

– Вам этого не понять: я по-прежнему буду здесь, я буду здесь всегда.

Он обхватил голову руками. Она смотрела на потолок и повторяла: я по-прежнему буду здесь, я буду здесь всегда. А этот человек дерзнул так думать, человек, который настолько горд и одинок, что считал себя бессмертным. Я говорила: я одна такая. Я говорила: мне никогда не удастся встретить мужчину или женщину, которые были бы достойны меня. Но я никогда не смела произнести: я бессмертна.

– О, – сказала она, – мне хотелось бы верить, что мне никогда не доведется гнить в земле.

– Это великое проклятие, – сказал он, посмотрев на нее. – Я живу, и в то же время у меня нет жизни. Я никогда не умру, и у меня нет будущего. Я никто. У меня нет ни своей истории, ни лица.

– Есть, – тихо сказала она. – Я вас вижу.

– Вы меня видите… – Он провел рукой по лбу и добавил: – Если бы, по крайней мере, можно было быть абсолютно ничем. Но на земле есть другие люди, и они вас видят. Они говорят, и вы не можете не слышать их, и вы им отвечаете, и вы вновь начинаете жить, зная, что вы не существуете. И так бесконечно.

– Но вы существуете, – сказала она.

– Для вас в этот миг я существую. Но существуете ли вы?

– Разумеется, – кивнула она. – И вы тоже. – Она взяла его за руку. – Разве вы не чувствуете, как моя рука прикасается к вашей?

Он посмотрел на руку:

– Эта рука? Да, но что она означает?

– Это моя рука, – сказала Регина.

– Ваша рука… – Он, поколебавшись, сказал: – Нужно, чтобы вы меня любили и чтобы я любил вас. Тогда вы будете здесь, а я – там, где вы.

– Мой бедный Фоска, – сказала она и добавила: – Я не люблю вас.

Он поглядел на нее и медленно выговорил с прилежным видом:

– Вы не любите меня. – Он покачал головой. – Нет, это ни к чему не приведет. Нужно, чтобы вы сказали мне: «Я вас люблю».

– Но ведь вы меня не любите, – возразила она.

– Не знаю, – сказал Фоска и, склонившись к ней, резко бросил: – Но знаю, что ваш рот существует.

Его губы прижались к губам Регины: она закрыла глаза. Вспыхнула ночь; она началась давным-давно, столетия назад, и ей не суждено было кончиться. Из глубины времен возникло дикое жгучее желание слиться с ее устами, и она покорилась этому поцелую. Поцелую сумасшедшего в пропахшей нашатырем комнате.

– Пустите меня. – Она встала. – Мне нужно идти.

Он не пытался ее удержать.

Едва она зашла в подъезд, из двери высунулись Анни и Роже.

– Ты где была?! – спросил Роже. – Почему не вернулась к ужину? Почему пропустила репетицию?