— Вот-вот засну.

Регина подошла к окну, выходившему в сад, и приоткрыла решетчатую створку.

— Этот тип уже встал! — удивленно заметила она. — Почему он просыпается в такую рань?

Внизу в шезлонге расположился мужчина, застывший в неподвижности, будто йог. Она видела его каждое утро. Он не читал, не спал, ни с кем не разговаривал; он просто сидел, уставившись в небо, покоился без движения посреди лужайки с самого рассвета и до поздней ночи.

— Ты не идешь спать? — спросил Роже.

Она затворила вторую створку и закрыла окно. Роже улыбался ей. Сейчас она скользнет под одеяло, подсунет под голову подушку, он обнимет ее, и в мире останутся лишь они двое. А там, в другой постели, Флоранс рядом с Санье… Она направилась к двери:

— Нет. Пойду прогуляюсь.

Миновав площадку, она спустилась по тихой лестнице, где поблескивали медные обогреватели; ей было страшно погрузиться в сон; пока ты спишь, всегда найдутся те, кто не дремлет, и ты больше не властен над ними. Она отворила дверь, ведущую в сад, — зеленую лужайку в саду отеля, по стенам которого вились редкие плети дикого винограда, окружали посыпанные гравием дорожки. Она склонилась над шезлонгом. Лежащий человек даже не моргнул. Казалось, что он ничего не видит и не слышит. Завидую ему. Он и не знает, что земля обширна, а жизнь коротка; не знает, что существуют другие люди. Ему довольно этого квадрата неба над головой. Мне бы хотелось, чтобы любая вещь принадлежала мне как самое дорогое на свете, но мне хочется всего и сразу, а руки мои пусты. Завидую ему. Он явно не ведает, что такое скука.

Запрокинув голову, Регина посмотрела на небо. Она попыталась сосредоточиться на мысли: вот я здесь, над моей головой небо, и все, и достаточно. Но это было притворство. Ей не удалось отрешиться от образа Флоранс в объятиях Санье, Флоранс, которой нет до нее дела. Регина обвела взглядом лужайку. Мучительно знакомое ощущение. Она когда-то уже лежала на такой лужайке, приникнув щекой к земле, в тени травинок сновали насекомые, и лужайка представлялась огромным однообразным лесом, где тысячи маленьких зеленых лезвий торчат параллельно, неотличимые, заслоняя друг другу мир. У нее мелькнула тревожная мысль: не хочу быть травинкой. Она повернула голову. Мужчине тоже не было до нее дела; едва ли он отличал ее от деревьев и кресел, расставленных на лужайке: так, частица общей картины. Он раздражал ее; внезапно у нее возникло желание нарушить его покой и заявить о своем существовании. Оставалось только заговорить с ним; ничего сложного: люди отвечали — и тайна рассеивалась, они делались прозрачными и полыми; и тогда их можно было равнодушно отбросить подальше; это было настолько несложно, что подобная игра ее больше не забавляла, она была заранее уверена, что выиграет. Между тем этот неподвижный мужчина заинтриговал ее. Она вгляделась в него внимательнее. Крупный нос с горбинкой; незнакомец явно недурен собой, вероятно, высокий, атлетически сложенный; он был молод, по крайней мере кожа, цвет лица свидетельствовали о том, что это молодой человек. Он, похоже, вообще не замечал, что рядом кто-то есть; лицо его было спокойно, как у мертвеца, глаза пустые. Всматриваясь в его черты, она ощутила, как подкатывает какой-то страх. Регина выпрямилась, так и не сказав ни слова.

Должно быть, он что-то услышал. Он посмотрел на нее. По крайней мере, взгляд его остановился на ней. Она едва заметно улыбнулась. Взгляд мужчины уперся в нее с настойчивостью, которая могла показаться вызывающей, но он смотрел сквозь нее. Она не понимала, различает ли он вообще что-то; у нее мелькнула мимолетная мысль: разве я не существую? Разве это не я? Однажды ей довелось видеть такие глаза: отец, лежавший на кровати, держал ее за руку — и откуда-то из глубины гортани донесся хрип; он держал ее за руку, и руки больше не было. Регина застыла на месте, безгласная, безликая, безжизненная: обманчивая оболочка. И тут она пришла в себя, сделала шаг. Человек закрыл глаза. Если бы она не двинулась с места, они, вероятно, так бы и застыли рядом навеки.

— Какой странный мужчина! — заметила Анни. — Он даже не пошел завтракать.

— Да, странный, — откликнулась Регина.

Она протянула Санье чашку кофе. Сквозь стекла веранды был виден сад — хмурое небо, мужчина с темными волосами, в белой рубашке и фланелевых брюках в шезлонге. Он все так же глядел невидящим взором на квадрат неба. У Регины из головы не шел этот взгляд; хотелось бы знать, как выглядит мир, когда на него смотрят такими глазами.

— Просто неврастеник, — заявил Роже.

— Это ничего не объясняет, — возразила Регина.

— По-моему, он страдает от несчастной любви, — вмешалась Анни. — Что скажете, моя королева?

— Возможно.

Может, его глаза сковало неким видением, затянувшим их, как бельмо. Но что это за видение? И почему оно возымело над ним такую власть? Регина провела рукой по лбу. Тяжело. Она почувствовала, как сдавило виски.

— Еще кофе?

— Нет, — ответил Санье. — Я пообещал Флоранс, что зайду за ней в три.

Он поднялся, и Регина подумала: теперь или никогда!

— Попытайтесь убедить Флоранс, что эта роль не для нее, — сказала Регина. — Она совершит ошибку, причем без толку.

— Попытаюсь, но она упрямая.

Регина откашлялась. В горле стоял ком. Теперь или никогда. Не стоит смотреть на Роже, не стоит думать о будущем и вообще ни о чем, надо прыгнуть.

— Необходимо изолировать ее от влияния Маско. Он дает ей скверные советы. Если она и дальше будет с ним, то загубит свою карьеру.

— Маско? — переспросил Санье.

Его верхняя губа вздернулась, приоткрыв зубы, — это была его манера улыбаться; однако, сам он покраснел и на лбу обозначились вены.

— Как, вы не знаете?

— Нет, — сказал Санье.

— Это ни для кого не секрет, они уже два года вместе. Он был весьма полезен Флоранс, — добавила она.

Санье одернул пиджак.

— Я не знал, — с отсутствующим видом произнес он и протянул руку Регине. — До скорого.

Рука была теплая. Он направился к двери спокойным размеренным шагом, казалось, ему удалось справиться с гневом. Воцарилось молчание. Дело сделано; ничего уже не поправить. Регина понимала, что никогда не забудет звяканья чашки о блюдце, кружок черного кофе в желтом фарфоре.

— Регина, как ты могла?! — спросил Роже.

Голос его дрожал; нежность, веселые искорки в его глазах погасли; это был чужак, судья, Регина осталась одна на всем свете. Она покраснела и возненавидела себя за это.

— Ты ведь знаешь, что я не страдаю излишним благодушием, — медленно выговорила она.

— Но это низкий поступок.

— Согласна.

— Что ты имеешь против Флоранс? Что между вами произошло?

— Да ничего.

Роже смотрел на нее со страдальческим видом.

— Не понимаю, — сказал он.

— А что тут понимать?

— Все же попытайся объяснить мне, — сказал он. — Иначе я буду думать, что ты действовала просто так, по злобе.

— Думай что хочешь! — отрезала она.

Она схватила за руки Анни, которая в полной растерянности смотрела на нее:

— А тебе я запрещаю осуждать меня.

Регина вышла. Снаружи плотное небо давило на город, воздух был недвижен. У Регины хлынули слезы. Будто злоба вообще бывает беспричинной! Будто люди злятся ради собственного удовольствия. Им ни за что не понять, даже Роже не в состоянии понять это! Им все равно, они легковесны, у них нет этой жгучей раны в груди. Я другой породы. Она ускорила шаг; она шла по той узкой улочке, где протекал ручеек. Мальчишки с хохотом гонялись друг за другом вокруг писсуара; кудрявая девочка играла в мяч у стенки. Никому не было до нее дела: просто прохожая. Как они могут смириться? — думала она. Я не смирюсь. Кровь бросилась ей в лицо. Теперь Флоранс уже все известно, а вечером это разойдется по театру. В глубине их глаз она увидит собственное отражение: завистливая, злая, вероломная. Я окажусь в их власти, и они будут рады возненавидеть меня. Роже, даже он, и пальцем не пошевелит. Он смотрел на нее с разочарованием: вероломная, завистливая, злая.