– Говори, – сказала она.

– Когда это кончится? – спросил Роже.

– Что?

– История с этим психом.

– Это не кончится.

– Что ты имеешь в виду?

Взглянув на него, она напомнила себе: «Это Роже, мы любим друг друга, и я не хочу причинять ему страдания». Но эти мысли показались ей воспоминанием о другом мире.

– Он нужен мне.

Роже сел рядом с ней и произнес внушительным тоном:

– Ты разыгрываешь комедию. Ты ведь отдаешь себе отчет, что это больной человек?

– Ты не видел его рассеченного горла, – возразила Регина.

Роже пожал плечами:

– Но если даже он бессмертен?!

– Через десять тысяч лет кто-то еще вспомнит обо мне.

– Он забудет тебя.

– Он сказал, что память у него абсолютная, – бросила Регина.

– Так ты останешься там, в его воспоминаниях, как пришпиленная бабочка в коллекции?

– Хочу, чтобы он любил меня так, как никогда никого не любил и не полюбит впредь.

– Поверь мне, – сказал Роже, – гораздо лучше быть любимой простым смертным, который любит только тебя. – Голос его дрогнул. – Ты одна в моем сердце. Почему же тебе мало моей любви?

Она посмотрела ему в глаза и там, в глубине, увидела крохотное собственное отражение с меховой шапочкой на светлых волосах: ничего, кроме ее зеркального отражения.

– Мне всего мало, – сказала она.

– Но ведь ты не любишь этого человека! – возразил Роже.

Он смотрел на нее с тревогой. Уголки губ у него подрагивали, будто ему трудно говорить: он страдал. Грустное страданьице, трепетавшее где-то там, в тумане. Он будет любить меня, страдать, и он умрет: это просто жизнь среди прочих существований. Она отдавала себе отчет, что с того момента, как она покинула гримерную, решение было принято.

– Я хочу жить с ним, – тихо сказала она.

Регина на мгновение застыла на пороге комнаты; она окинула взглядом красные шторы, потолочные балки, узкую кровать, темный шкаф, книги, стоящие на полках, потом, закрыв за собой дверь, прошла в центр студии.

– Не знаю, понравится ли Фоске эта комната? – сказала она.

Анни пожала плечами:

– К чему морочить себе голову из-за мужчины, который воспринимает людей так, будто это облака? Он вообще ничего не заметит.

– Вот именно. Нужно научить его видеть, – оживилась Регина.

Протерев подолом передника бокал для портвейна, Анни поставила его на столик.

– Разве он стал бы хуже видеть, если бы вы купили для него некрашеную мебель?

– Ты ничего не понимаешь, – заметила Регина.

– Отлично все понимаю, – упорствовала Анни. – Коли начнете тратить денежки на краснодеревщиков и маляров, у вас ни гроша за душой не останется, а потом на четыре старых золотых монеты, что у него в кармане, долго не протянешь!

– Ах, не начинай!

– Вы ведь не считаете, что он способен что-то заработать, ведь так?

– Если боишься помереть с голоду, тогда давай ищи себе новую работу и расстанемся на этом, – предложила Регина.

– Ну вы и злюка! – обиженно бросила Анни.

Регина пожала плечами, оставив ее замечание без ответа; она уже прикинула: если немного поужаться, можно прожить и втроем. Но на душе и у нее было неспокойно. Круглые сутки он будет проводить здесь.

– Налей в графин портвейн, – велела она. – Старый портвейн.

– Осталась всего одна бутылка, – сообщила Анни.

– Так что же?

– А то. Что же вы подадите господину Дюлаку и господину Лафоре?

– Налей в графин портвейн! – раздраженно повторила Регина.

Ее била дрожь. Еще прежде, чем позвонили в дверь, она узнала его шаги на лестнице. Она подошла к двери. Фоска был здесь – в своей мягкой шляпе и габардиновом плаще, в руке он держал чемоданчик. И как всякий раз, когда она встречалась с ним взглядом, у нее мелькнула мысль: а кого видит он?

– Войдите, – сказала она.

Взяв Фоску за руку, она провела его в комнату:

– Понравится ли вам жить здесь?

– С вами мне где угодно будет хорошо, – ответил он.

Фоска улыбнулся с блаженным и несколько туповатым видом. Она забрала у него чемоданчик.

– Но «здесь» – это вовсе не «где угодно», – сказала она и, помолчав, добавила: – Снимайте пальто, садитесь, вы ведь не в гостях.

Пальто он снял, но остался стоять. Он внимательно огляделся:

– Вы сами обставляли гостиную?

– Да, конечно.

– Вы выбирали эти кресла и безделушки?

– Ну да.

Он медленно повернулся.

– Каждая из этих вещей говорит о вас, – сказал он. – И вы собрали их, чтобы они рассказывали вашу историю.

– И именно я купила эти оливки и креветки, – заметила Регина с оттенком нетерпения. – Я собственноручно изготовила эти чипсы: вот, попробуйте.

– Вы, наверное, проголодались? – спросила Анни.

– Ну да. С тех пор как я начал есть, я испытываю голод. – Он улыбнулся. – Я голоден в определенные часы, трижды в день.

Он сел и взял оливку из вазочки. Регина налила в бокал портвейна.

– Это не тот выдержанный портвейн? – заметила она.

– Нет, – ответила Анни.

Взяв бокал, Регина выплеснула его содержимое в камин, подошла к буфету и достала запыленную бутылку.

– Разве вы сумеете отличить выдержанный марочный портвейн от портвейна, купленного в бакалейной лавке? – спросила Анни.

– Не знаю, – виновато ответил Фоска.

– А, вот видите! – сказала Анни.

Регина медленно наклонила бутылку и наполнила бокал Фоски выдержанным портвейном.

– Пейте! – велела она. Бросив на Анни неприязненный взгляд, она заявила: – Ненавижу скупость!

– Что? – спросил Фоска. – Почему?

– Почему?! – воскликнула Регина, хмыкнув. – Вы скупердяй?

– Я был им.

– Я не скупердяйка, – с обидой вставила Анни, – просто я считаю, что расточительность до добра не доведет.

Фоска улыбнулся.

– Я помню, – сказал он. – Радость оттого, что каждая вещь на своем месте, каждый миг, каждое движение. Закрома наполнены мешками с зерном, и каждое зернышко, пусть самое маленькое, дорогого стоит!

Анни выслушала это с туповатым и в то же время польщенным видом. Регина, раскрасневшись от гнева, воскликнула:

– Я еще поняла бы жадность, но не скупость. Можно страстно желать что-либо, но, когда у тебя это есть, не стоит к этому привязываться.

– А вы вот привязываетесь, еще как! – заметила Анни.

– Я?.. – вскинулась Регина. – Смотри же!

Она взяла драгоценную бутылку и вылила содержимое в камин.

Анни усмехнулась:

– Ну конечно! Портвейн! А когда я разбила одну из ваших жутких масок, что вы мне устроили?!

Фоска переводил с одной на другую заинтересованный взгляд.

– Это потому, что ее разбила ты! – Голос Регины дрожал от возмущения. – Сама я все могу расколотить вдребезги.

Она схватила одну из масок, висевших на стене. Фоска встал и, подойдя к ней, мягко взял ее за запястье.

– К чему это? – спросил он. И с улыбкой добавил: – Как мне знакома эта страсть к разрушению.

Регина сделала глубокий вдох и взяла себя в руки:

– Так, значит, вам все без разницы? Будь я скрягой или трусихой, я и тогда бы вам нравилась?

– Вы мне нравитесь такой, какая вы есть, – с любезной улыбкой произнес Фоска, но у Регины перехватило горло.

Может, он вовсе не ценил те достоинства, которыми она так гордилась? Она резко встала:

– Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.

Фоска последовал за ней. Он молча оглядел комнату; лицо его ничего не выражало. Регина указала на стол, где лежала стопка белой бумаги.

– Вот вам место для работы, – сказала она.

– Над чем же мне работать?

– Разве мы не договорились, что вы снова начнете писать?

– А мы договорились об этом? – весело спросил он.

Он погладил красный бювар, чистые листы бумаги:

– Когда-то мне нравилось писать. Это поможет мне скоротать время в ожидании вашего возвращения.

– Писать требуется вовсе не для того, чтобы скоротать время.

– Нет?

– Вы как-то спрашивали, что вы могли бы сделать для меня. – Она бросила на него пылкий взгляд. – Попробуйте написать прекрасную пьесу, где я смогу сыграть.