Одним ясным октябрьским утром, после проведенной накануне бессонной ночи, причиной которой послужили долгие бесплодные эксперименты, император Рудольф покинул свои апартаменты и в сопровождении камердинера решил прогуляться по саду, а также зайти в королевские конюшни и полюбоваться на своих любимых лошадей. С невеселой улыбкой он вспомнил, что когда-то переименовал своего ослепительно белого арабского жеребца из «Келли» в «Сендивогиуса», однако время показало, что второй оказался ничем не лучше первого. Дойдя до конюшен, он увидел нескольких офицеров и слуг, что-то возбужденно обсуждавших и отчаянно жестикулировавших, словно произошло какое-то несчастье. Подозвав к себе полковника фон Подеброда, он поинтересовался, в чем дело, и узнал причину суматохи. Оказалось, что ночью несколько лошадей заболели, и две из них, Ева и Гелия, любимицы Рудольфа, умерли, Эгидий Саделер и Магдалена находились при смерти, а жеребец Иоганн фон Ахен мог быть еще спасен, но также был весьма плох. По-видимому, лошади были отравлены, а яд содержался в овсе, который накануне привез конюхам какой-то неизвестный человек. Были обнаружены две улики: крестьянская корзина, брошенная в кустах за конюшнями, и серебряная шпора с выгравированной латинской «S», валявшаяся в одном из хлевов.

Обычно спокойный и уравновешенный император пришел в ужасную ярость и немедленно вызвал к себе вице-канцлера. Когда тот явился, Рудольф рассказал ему о случившемся и приказал как можно быстрее найти злодея, покусившегося на животных. В последующую ночь было арестовано немало военных, и даже сам полковник оказался под подозрением.

Новости о трагедии в императорских конюшнях распространились очень быстро, но, когда жители Старой Праги и Градчан узнали, что все улики указали на лейтенанта Максимилиана Свободу, что он схвачен и брошен в Далиборку, были немало удивлены и опечалены. Те, кто понятия не имел ни о какой шпоре, найденной на месте преступления, склонялись к мысли, что во всем повинны цыгане, чей табор недавно расположился на окраинах города, — по крайней мере, недавно один из них был сильно расстроен тем, что императорские конюхи не пожелали купить у него замечательного жеребца, привезенного из Венгрии, и, по слухам, даже угрожал главному конюху. Семнадцать человек из числа цыган, старых и молодых, также были схвачены и брошены в темницу, где им предстояло провести в полном забвении несколько месяцев.

В доме Хорчицких воцарилось отчаяние: Кристиан, его жена Доротея, Якоб и Фердинанд были охвачены горем, а Софи и вовсе впала в своего рода оцепенение, и только Карло Маломбра без устали рассыпался в утешениях и прилагал все усилия, чтобы успокоить несчастную. Прошло два дня, показавшихся друзьям лейтенанта, которому не дозволялось говорить ни с одной живой душой, долгими месяцами. За это время фройляйн Софи пришла в себя и заявила своему брату Якобу, что у ее жениха нет и не могло быть никакого мотива для совершения злодеяния, поскольку он был искренне привязан к тихим животным, находившимся под его опекой. Якоб отправился в суд и выступил там защитником Свободы, произведя весьма сильное положительное впечатление на судей.

Утром третьего дня после случившегося доктор Михаил Майер явился в Городскую аптеку, чтобы заказать бутылку Aqua Sinapii, и был немало удивлен подавленным видом Хорчицких, отца и сына. Услышав от них о трагедии в конюшнях и об аресте его юного друга Максимилиана, он заверил их, что может снять с офицера все подозрения. Майер и Якоб срочно отправились к вице-канцлеру, который без промедлений принял их в своем кабинете, и доктор Майер сделал следующее заявление.

В ночь случившегося с лошадьми луна была в Овне, что весьма благоприятно для поисков человеческого черепа, необходимого в приготовлении снадобья, ингредиенты для которого он, Майер, уже довольно долго собирает. Как и положено, он начал сбор материала около двух часов ночи на старом еврейском кладбище, а проходя мимо императорских садов, заметил какого-то человека, кравшегося через кустарник и декоративные деревья. Приняв все меры предосторожности, доктор начал следить за неизвестным, который был одет как крестьянин, в руке держал корзину и направлялся к конюшням. Собрав кости на кладбище, доктор возвратился на Градчаны, и на пути ему встретился посланец от барона фон Зелевского, который срочно вызывал врача к своей заболевшей жене. Майер отправился в Вышеград — пригород Старой Праги, где и провел следующие две ночи, и потому только теперь он узнает о печальных событиях, потрясших весь город.

Также Майер рассказал, что тот крестьянин был невысок, коренаст и прихрамывал, как будто одна его нога была короче другой. После этого Хорчицки рассказал вице-канцлеру, что, возможно, обвинить лейтенанта в злодеянии мог не кто иной, как один из учеников из фармации, рассерженных помолвкой Максимилиана и фройляйн Софи — по крайней мере, описание это вполне ему соответствовало. Естественно, речь шла о Карло Маломбре.

Куртиус отпустил врача и ботаника и приказал вызвать итальянца на допрос, в ходе которого без особого труда получил от него полное признание вины. Узнав об этом, его величество приказал заточить преступника в самой верхней камере башни Голода и каждый день приносить ему достаточно хорошей еды и питья, приправленных ядом «Aqua Toffana», послужившим причиной гибели императорских животных. Приказ был выполнен в точности, и Маломбру постигла ужасная смерть.

Свобода же получил чин капитана императорских Драгун, а Якоб Хорчицки, теперь более известный под именем Синапиус, стал директором Императорских Ботанических Садов.

Ребби Бен Бецалель Лёв, известный философ, жил, подобно всем своим единоверцам, в пражском гетто, однако его дом, находившийся на улице Широкой, отличался от домов соседей каменной статуей льва, стоявшей перед входной дверью. Этот фамильный символ был установлен после случая, поразившего всех жителей еврейского квартала: повелитель Германии явился однажды на мрачные улочки жалкого гетто, чтобы посетить скромное жилище еврея и засвидетельствовать ему свое почтение и уважение к его учености и добродетелям.

Обычные обитатели гетто, равно как и простые жители Праги, приписывали благочестивому ребби сверхъестественные возможности, но никогда не обвиняли его в черной магии и каких-либо еще попытках использования своих знаний с дурными намерениями. Его знания простирались далеко за пределы тайн каббалы, включая многие области естественных наук. Он был знаком с загадками камеры обскуры, эксперименты с которой демонстрировал некоторым из своих близких друзей, укрепляя их в вере в свои магические способности. Бытовала легенда, что с помощью волшебства он может превращать свой дом в гетто во дворец с сотней хрустальных окон и переносить его на Градчаны, и что это чудо он показал Рудольфу, когда император нанес ему свой памятный визит. Если бы сей выдающийся философ был известен Габриэлю Ноде, то француз непременно включил бы его в число достойных людей, присутствующих в его «Apologic pour les grands homes soupçonnez de magie» [62], написанную несколькими годами позже.

Верили, будто ребби превзошел в благочестии английского босого монаха XIII в. Роджера Бэкона, которого схоласты звали «Doctor Mirabilis». Легенда гласила, что Бэкон изготовил из меди человеческую голову, которую наделил даром речи, Лёв же, как говорили слухи, из глины слепил подобие человека, совершенством своим много превосходившего ту медную голову «Еврейский Роджер Бэкон из Праги» коснулся лба глиняной куклы и начертал на нем магические письмена, вызвав голема к жизни, дав ему способность говорить, наделив волей и разумом. Этот искусственный человек долго служил своему хозяину с покорностью: и в шаббат и в священные дни израильтян существо это чистило священные подсвечники, накрывало на стол и прибиралось в доме, дабы освободить от этих обязанностей ребби и его дочь, ибо в такие дни евреям запрещено работать.