Как только он сказал о внуках, Изольда Бенедиктовна опять изменилась в лице, снова стала задыхаться и хвататься за горло.

 — Кислород, – закричал врач, обращаясь лицом к Павлу, – кислород!

 — Даю, – зашевелился Павел, торопясь приложить к носу Изольды Бенедиктовны дыхательную маску.

 — У пациентки явный инфаркт. Сделайте повторную электрокардиограмму, еще раз измерить давление, потом поставить капельницу и дать аспирин, – дал указания доктор Павлу. – Девушка, а вы сейчас пойдете в аптеку и купите все необходимое. Я  напишу  вам  список.

 Пока врач писал очень длинный перечень медикаментов аж на двух листках своего отрывного блокнота, свекровь снова порозовела, посвежела и перестала задыхаться.

 — Павел, и не разрешай ей подниматься. И тем более ходить в таком состоянии категорически запрещено. Я пока отлучусь ненадолго, смотри, чтобы все было в порядке, – наставлял доктор своего ученика.

 Мы вдвоем вышли из приемного покоя. Доктор пошел направо, а я налево – в аптечный пункт. Людей там было не так-то и много: две старушки, молодая девушка, мужчина с загипсованной рукой, и я – пятая. Стоя в очереди, я поглядывала на входную дверь, предвкушая встречу с Паулином, но он так и не появлялся. Ожидание томило. Разрядила обстановку веселая бабушка с гулькой на голове и явно вставной челюстью во рту. Пока она пересчитывала сдачу, молодая девушка наклонилась к окошку и очень тихо сказала «пачку презервативов и упаковку валерьянки». Тут то в глазах старушки прямо огонек блеснул, и она, растянув морщинистое лицо в улыбке, сказала «Зря волнуешься, дочка, это приятно!». Мужчина хихикнул, прикрывая рот, чтобы не вводить в краску молодую особу, а я…

 Я застыла на месте, как каменная жертва медузы Горгоны. На меня смотрели поникшие глаза Паулина. Он тоже остолбенел. Мы стояли и глядели друг другу в глаза, не сходя с места. Он все тот же солидный мужчина в серых брюках и белой рубашке, без галстука и без дурацкого жабо – обычный мужчина, с которым я прожила 6 лет. «Надо начинать реветь» – подумала я. И закрыв глаза рукой, я словно опять перенеслась в то ужасное время на реке: вода, брызги, перевернутая байдарка, страх и отчаянье…

 — Валенсия, – Паулин неожиданно обнял меня, прижимая к себе. – Почему ты здесь? – его глаза округлились, он держал меня за плечи, и я ощущала, как сильно дрожат его руки.

 — Случилась беда, – я растерялась, не знала, как и сказать: или сначала о «несчастном случае» или об инфаркте Изольды Бенедиктовны?

 — Елисей? Он здесь? – в его глазах была надежда, переживание и холодный блеск скупой слезы.

 — Нет, – разочаровала я его. – Елисея здесь нет. Мы были на реке, катались на байдарках, и… (я мастерски играла свою роль).

 — Валенсия, не говори больше ничего, – Паулин плакал. Он по-настоящему рыдал, мак мальчишка, у которого отняли любимую игрушку, которого обидели, унизили или даже побили. Он был жалок. Его не волновало, что мы находимся в общественном месте, что на него смотрят удивленные люди, для него словно никого вокруг не было – только я.

 — Паулин, – я хотела вырваться из его крепких объятий, но он не отпускал меня. Он стал передо мной на колени, уткнувшись в живот, по-прежнему крепко сжимая меня сильными руками и не переставая громко плакать.

 На нас уставились и старушки, и девушка с валерьянкой, и мужчина с загипсованной рукой, и две медсестры оцепенели, как две жирные утки при виде охотника, а кто за нами еще наблюдал, можно было только догадываться.

 — Давай забудем всё, – умолял меня Паулин обрывающимся голосом, – прости меня, прости дурака. Я был слеп, зол. Ревность меня ослепила.

 — Встань сейчас же, на нас смотрят люди, – мне было неудобно продолжать этот спектакль, но Паулин неугомонно продолжал просить у меня прощенья.

 — Я не должен был так поступать, – он почти кричал, – ведь я люблю тебя. Я должен был пожелать тебе счастья и отпустить. Отпустить, не смотря на свою боль из-за твоего предательства. Но я не смог. Я слабак. Я ничтожество. Я опустился до мести, и по моей вине мы потеряли нашего сына. Если ты простишь меня, я обещаю любить твоего ребенка, которого ты носишь под сердцем, как своего. Я буду любить его, так как любил Елисея. Мы навсегда забудем эту ужасную историю с Дюжесилем, и начнем сначала. Уедим в другой город, в другую страну, где ничто не напомнит нам о нашей утрате. Только прости меня. Прости, – и он обессилено опустил руки, глядя на меня снизу вверх. – Прости.

 — Прости его, – аплодировали окружающие, как в цирке. – Он тебя любит. Не будь такой жестокой.

 Но они то не знали, что по вине этого человека едва не утонул мой ребенок. Им не довелось видеть, как их сын идет ко дну. А я пережила эти  ужасные события. И будь Елисей мертв, я бы ни на секунду не задумалась над просьбой «прости». Я бы развернулась, и ушла, сказав «нет». Но тогда мне стало жалко Паулина, и я нерешительно смотрела по сторонам, натыкаясь на любопытные взгляды собравшихся зевак.

 — Я не смогу тебе простить убийства. Ведь ты УБИЙСТВО имел в виду, когда сказал «я опустился до мести»? Ты хотел избавиться от Люсьена? – я стала жестче, «никакой жалости» – повторяла я себе.

 — Прости, я виноват, – Паулин наконец-то встал. – В том несчастном случае должен был погибнуть только Дюжесиль, – он говорил негромко, чтобы посторонние не слышали его признаний. – Но болван, которому я поручил столь серьезное дело, допустил одну очень большую ошибку: он утопил и моего единственного сына.

 Все необходимые доказательства о причастности Паулина Перольского к заказному убийству, обыгранному как несчастный случай, были получены, и мне не было больше смысла играть роль, но и успокаивать Паулина не входило в мои планы. Екатерина Степановна сама все ему расскажет, когда настанет время. И я молча отошла в сторону к окошку аптечного пункта.

 — Все по списку, пожалуйста, – я протянула те два листочка с непонятными записями доктора.

 Паулин снова оказался рядом. Он уже не плакал, но вид у него был по-прежнему измученный.

 — Валенсия, ты что заболела? Зачем тебе столько лекарств?

 — Это не мне. У твоей мамы инфаркт, – ошарашила я его еще одной плохой новостью.

 — Мама? Она здесь? – в его глазах вновь мелькнул огонек, и сразу же погас. – Как она?

 — Плохо. Доктор говорит, она может умереть. Изольда Бенедиктовна очень переживает,  что надоумила тебя  поквитаться  с  Люсьеном.

 — 634 гривны 48 копеек,  – громко и отчетливо потребовала фармацевт.

 — Вот возьмите, – я протянула 650 гривен.

 — Ты привезла маму сюда? – Паулин вопросительно смотрел на меня.

 — Нет. Её привезла машина скорой помощи, а я их вызвала, когда Изольде Бенедиктовне стало плохо.

 — Ваша покупка, чек и сдача. Следующий, – недовольная женщина бросила на нас неприветливый взгляд.

 — Ты была у нас дома?

 — Да. Тебя это удивляет? – я взяла пакет с тяжелыми ампулами для капельницы, трубками, шприцами, таблетками и пузырьками с разным содержимым, и мы вдвоем пошли по направлению к приемному покою.