Продираясь через упрямый ельник, царапая лицо и руки, хлюпая уже не только ногами, но и носом, Максим вздрогнул, услышав слева от себя удивленный и немного испуганный возглас Гоши Епифанова. Максим не раздумывая, повернул на звук. Шурша снегом, как мелкобитым стеклом, он почти равнодушно костил напарника за то, что приходится тащиться к нему явно из-за какого-нибудь пустяка.

Так и было, Гоша опять встретил волчьи следы и топтался на месте, поджидая сослуживца. Его растерянно-виноватая улыбка начинала слегка раздражать Максима.

— Что, Гоша, опять старика в волчьей шубе встретил?!

— Ты смотри, он сначала туда прошел, а потом обратно, — не обращая внимания на иронию приятеля, как заправский охотник рассуждал Гоша. — И следы — абсолютный свежак. Он че, пугает нас что ли?! Не хочет, что бы мы туда шли. А…, Максим!?

— Слушай, дружище, я мокрый до колен и, если мы с тобой не пойдем бодрым шагом, то в лучшем случае — воспаление, а в худшем…, ну я то точно копыта откину. А ты, большой и здоровый понесешь на себе мое бедное, бесчувственное тело…

— Как ты думаешь, стоит, нет, сигнал подавать капитану?

— Ты не понял меня, великий следопыт! — Максим начинал заводиться. — Ты, конечно, самый лучший охотник из всех охотников. Ты даже лучше самого себя, но умоляю, наблюдательный ты мой, пойдем и не будем смешить эти молодые деревья, это серое, мрачное небо, всех зверей вокруг вместе с твоим волшебным дедушкой-волком… Пойдем, Гоша, не заставляй краснеть мое застывшее лицо…

Охотник-сибиряк громко вздохнул, укоризненно глянул на напарника и, переступив обнаруженные им следы, зашуршал снежной россыпью.

— Вот это поступок настоящего мужчины! Я горжусь тобой красноармеец Епифанов и безмерно благодарен судьбе, что…

— Заткнись, трепло! — Гоша с неприязнью плюнул себе под ноги. — Вот скажи мне, раз такой умный, — он резко остановился и посмотрел на посиневшее лицо Максима, — почему все хлюпики, вроде тебя, всегда такие умные, болтают и болтают, а выходит, врут и врут, да еще издеваются, пока им по уху не звезданешь!?

— Виноват, Гоша, я просто жутко замерз, честное слово. Я на самом деле боюсь простуды. Слягу за милую душу.

Гоша еще раз, уже театрально, сплюнул и, махнув рукой, побрел дальше.

— И как в Красную Армию берут таких доходяг!?

Время от времени справа доносились негромкие металлические позвякивания. Это подавал сигналы Анохин по приказу капитана: один длинный, два коротких. Исполнительный Гоша моментально отвечал. Он снимал шомпол и стучал им по штыку. Получался довольно звонкий металлический звук, который далеко разносился по лесу. Максима это смешило.

Вскоре идти стало еще труднее. Молодой ельник вдруг сразу постарел. Стволы с вечно зеленой кроной взметнулись вверх, почти полностью закрыв серое небо, оставив на своих нижних отживших сухих ветках неряшливо развешенную бледно-зеленую паутину лишайников. Даже шуршание под ногами стало каким-то таинственным, тревожным.

Совсем неожиданно на пути выросло странное сооружение — низкий, в два венца сруб без окон и дверей, длиною в три-четыре шага и в высоту по пояс. Венцы из расколотых вдоль плах были закрыты сверху накатом из жердей, поверх которых нагромождены камни. Примечательным было то, что в местах соединений странной конструкции была проложена береста. Отчего шесты хоть и сильно прогнулись под тяжестью камней, но не пропали, как и само сооружение в целом.

— Я подам сигнал, — заторопился Гоша, вытаскивая шомпол.

— Да погоди ты, — Максим сморщился.

— Что ты доложишь, светлоголовый мой? Скажешь вот, мол, нашли «вещественное доказательство» того, что здесь, лет этак двадцать назад, возложили усопшего бедолагу и навеки забыли!?

— А…, а это, могила что ли!?

— А что же ты хотел докладывать капитану, мой удивительный друг…, а!? Что мы нашли секретный штаб преступной банды с бывшим главарем, ныне почившим в бозе…

— Ну, что у тебя за язык такой поганый! — не выдержал Гоша, но любопытство перебороло и, пересилив себя, добавил: — А как…, ну, как он там лежит?…

— Думаю, дорогой товарищ, он там хорошо лежит…

— Опять за свое! — дернулся Гоша. — Слушай, Максим, ну почему ты такая заноза!? Так и лезешь под кожу, так и норовишь в ухо или по зубам получить! Тебя ведь били за язык, признавайся?!

— Били, мой большой друг, и еще как били, — опять сморщился Максим.

— Вот видишь, и опять зарабатываешь на пару плюх, — повеселел Гоша.

А тем временем стало еще темнее, и редкими, белыми комарами вяло полетели снежинки. Они раскачивались из стороны в сторону, кружились, плавно ложились на голые ветки, шинель, винтовку.

— Во природа дает! Скоро лето, а здесь все еще зима прячется.

— Не-ет, Гоша, — опять не стерпел Максим, — это твой старичок куражится, непогоду на нас напускает, хочет…

— Все, шабаш, терпелка лопнула! — Гоша с самым решительным видом попер на напарника, который к этому моменту уже наполовину был мокрый и походил на усохший гороховый стручок.

— Э…, Гоша, ты куда! — Максим схватился за края своей шинели и заскакал по снегу. Он рванул в самую гущу старого ельника, хлюпая размокшими ботинками, спасая свою шею от крепкой руки сердитого сослуживца.

Так дурачась, кружа вокруг деревьев, они совсем неожиданно выскочили на небольшую площадку, где и замерли, перестав, кажется, даже дышать!..

На другой стороне площадки прямо на них безглазо глядели деревянные истуканы. Остроголовые, безрукие, они смотрели твердо, зло. Их грубо вырубленные лица были густо вымазаны чем-то бурым.

И в этот самый момент снег, будто дождавшись, когда же люди выйдут на открытое место, повалил с такой силой, как, пожалуй, и зимой-то не шел! Семь истуканов, стоявшие в разных наклонах, вмиг преобразились от мельтешения снежинок и… пошли… враскачку… безного! Заиграла мимика на их бесстрастных физиономиях, показывая то еще большую злобу, то зверскую улыбку, то опять гнев.

Мурашки поползли по затылку Максима.

«…Отче наш. Иже еси на Небесех! Да святится имя Твое!..» — услышал он еле слышимый шепот за спиной. «Боже мой…, Гоша молится!» — Максим не верил ушам, но и не хотел поворачиваться, он зачарованно продолжал смотреть на истуканов. Впервые именно здесь, в тайге он обратил внимание на удивительное явление — эффект мнимого движения от густо идущего снега.

А снег все валил и валил.

— Максим… Мальцев…! — осторожно, уже более громким шепотом вновь напомнил о себе Гоша. — Слушай, что это!?…

— Лучше не спрашивай, дружище, — не оборачиваясь, с какой-то вдруг возникшей новой неприязнью к сослуживцу ответил Максим. Он все еще был поражен поведением напарника. Отказывался верить, что кандидат в комсомольцы — поповец, верит в Бога! Это чудовищно! Вот в таких ситуациях и выясняется, кто есть кто.

— Я серьезно, Мальцев…, я ничего не понимаю…, — хрипло продолжал Гоша.

«А не понимаешь, какого хрена бухаешься в ноги религии, носишь в себе этот опиум!» — хотелось бросить в лицо сибирскому бугаю с дореволюционным сознанием.

— Мы с тобой в далеком прошлом, товарищ. Мы с тобой попали в языческие времена. В царство духов, идолов и полного невежества.

— Опять ты за свое…, — миролюбиво, но с обидой пробубнил Гоша.

— А если еще серьезнее, любознательный ты мой, то эти вот деревянные изваяния, эти идолы называются мэнквами, то есть злые лесные духи или воины, охрана одним словом.

— Как охрана…, а что они охраняют-то тогда!?

— А охраняют они, милый человек, то, что мы хотим у них украсть, отобрать, ну то, что мы уже делаем.

— Как это!?… — Гоша округлил глаза.

— Это, приятель, тебе уже не понять, — устало отозвался Максим, чувствуя, что простуда все же успешно вселилась в него.

— Ладно, не понять! Говори, не выделывайся или опять врешь, как сивый мерин?! — настаивал напарник.

— Во, во…, а ты, чудило, уши развесил. — Максим сломал несколько еловых лап, смахнул снег с трухлявой колодины, и, разложив на ней ветки, присел. — Сигналь капитану, красноармеец Епифанов.