Она все ближе и ближе. Оула замер. Ожидая нападения девушки, он предвкушал, какой восторг вызовет у нее его «испуг». Но с другой стороны к нему приближались еще чьи-то упругие, гулкие шаги, слышалось знакомое всхрапывание…. Да это же авка! Давно взрослый и могучий хор с огромными, ветвистыми рогами, но с прежними, такими же детскими, чуточку грустными и влажными глазами, в которых и ночь, и день, и небо с облаками, и тундра с озерами. Олень быстро подошел, упёрся рогами в плечо и затормошил хозяина.

Оула открыл глаза. «Солнце» стремительно сжалось в маленький огонек керосинки. Темная фигура, склонившаяся над ним, перестала трясти за плечо и тихо проговорила: «Пора…». Оула вскочил. Ему стало неудобно, что сморился в теплом командирском блиндаже. В помещении стало тесно, появились новые люди, одетые во все белое, как привидения. Даже пояса, перетягивающие их поперек, и ножны, и винтовки были белого цвета. Прибыла оперативно-диверсионная группа, в составе которой ему и предстояло теперь воевать.

Отрывисто прозвучала команда построиться, и «привидения» через минуту уже вслушивались в тихий и усталый голос командира. Для Оула все было необычно. Где-то далеко погромыхивало, даже как-то мирно, как летом далекий гром.

После приказа Оула познакомился с группой. В основном это были такие же, как и он, молодые и крепкие парни. Рукопожатия короткие и сильные. Чувствовалось легкое волнение, поскольку для всех это был первый бой!

Выходя в ночь, бойцы попадали под колпак черного вязкого неба, а на фоне темно-бледного снега они — белые быстро растворялись. Некоторое время еще слышался легкий перестук лыж, скрип да осторожный шепот. И все.

Идти в темноте оказалось сложно и непривычно. Перед ним прерывисто мелькали темные полоски лыж и маячил силуэт впереди идущего…. Ни единого лишнего звука, лишь собственное дыхание и глухие удары сердца. Вдруг впереди мягко хлопнула и ярко вспыхнула ракета, нарисовав на снегу подвижные тени от деревьев и людей. Сначала тени поползли, удлиняясь в одну, потом в другую сторону и медленно погасли, утонув в общей темноте.

Шли долго. До испарины на спине.

Неожиданно Оула натолкнулся на впереди идущего. Все. Теперь без лыж, ползком. Где-то совсем рядом противник. Легкий озноб пробежал от затылка и вниз по спине. Руки плохо слушались, то и дело шарили, проверяя снаряжение и оружие. Снег сухой, рыхлый. Ползти трудно. Казалось, что барахтаешься на одном месте. Легкая поземка не давала смотреть вперед, сыпала и сыпала мелким, колким снегом прямо в лицо.

«Фу-у, что это?! — Оула поднял выше голову, втянул в себя воздух, не обращая внимания на секущие лицо снежную крупку. — Вроде пахнуло дымком и еще чем-то терпким. Ах, да, куревом, махорку курят».

Шуршание снега от ползущих впереди подбадривало, но не настолько, чтобы чувствовать себя увереннее. «Это пройдет, — утешал себя Оула, — второй раз будет легче».

Вдруг ветер принес издалека обрывки каких-то непонятных слов. И опять тихо, лишь снег с упрямой настойчивостью осыпал и осыпал Оула, он словно удерживал, мешал, не пускал его туда, где смертельная опасность. Начало даже немного трясти. Пытаясь рассмотреть, что там впереди, Оула приподнимался на руках, но видел лишь своих, упорно ползущих вперед.

С мягким хлопком вновь вспыхнула ракета. Оула воткнулся в снежный колючий песок. Слушал, как огненный шар шипел над головой, раздраженно потрескивал и, прогорев, выпустив из себя всю силу, умирал тихо, по-стариковски.

Вот и «колючка» на кривых столбах. Оула предпоследним прополз через проход, проделанный первой парой. Значит скоро уже траншеи русских.

Напарник поравнялся с Оула и показал знаком, что всё — пришли. Теперь ждать. Их задача — прикрывать отход основной группы, которая ушла глубже в оборону противника. И потянулись минуты ожидания, похожие на часы. Отчетливо, то в одном, то в другом месте слышался говор людей, словно соседи переговаривались через улицу вяло, лениво. Вспыхивали и гасли ракеты.

Оула всматривался в бледную серость вражеской стороны, вслушивался в чужую речь и удивлялся. Ухали глухие удары, будто где-то далеко хлопала тяжелая дверь. Словно кузнечик стрекотал далекий пулемет. «Видимо и там кто-то из наших тревожит неприятеля» — Оула помаячил напарнику, тот утвердительно кивнул. Пахло сырым дымом. Кое-где, почти прямо от земли вырывались бойкие снопики искр. «Топят печки» — буднично и не зло отмечал про себя Оула.

Время остановилось.

Но вот впереди возник и стал быстро нарастать шум. Встревоженные голоса перекрыл выстрел, словно сломался крепкий еловый сук. За ним — второй, третий. И пошло. Вразнобой и сполошно. Одна за другой, прошелестев, взмыли ракеты и лупоглазо уставились на изрытую внизу землю, маленьких, снующих в панике людей. Оула с напарником уже не прятались, напротив, чуть привстав, вглядывались туда, где был слышен шум и стрельба. Едва ракеты погасли, как впереди рвануло и Оула подбросило…. Кроваво-огненно полыхнул смерч. Ударил второй взрыв и еще один, и еще. Опять повисли ракеты, освещая не только землю, но и низкие тучи, лес, разбрасывая по земле подвижные тени. Близко застучал пулемет. Оула трясло, хотя лицо горело словно в лихорадке.

— Идут…, — облегченно выдохнул напарник, — все кто в черном — отсекаем….

Оула только сейчас заметил, что прямо на них, как белые тени неслышно несутся свои. Он встал на колено и поднял винтовку. Длинно, словно захлебываясь в лае, раздражался и злился пулемет. Оула не обращал внимание на «вжиканье» шальных пуль. «Главное — пропустить своих и удержать преследование» — билось у него в голове.

— Уходим, уходим! — скомандовал старший группы, едва поравнявшись с прикрытием. — Не стрелять, себя раскроем!

Пригнувшись, Оула последним бросился вслед уходящей группе, которая уже достигла прохода в «колючке». Он бежал от яркого света ракеты, прямо по собственной тени, почти черной. За спиной усилились стрельба и крики. Взрывы прекратились, но было хорошо слышно, как бушевал огонь, веселясь и довольно урча на ветру, разбрасывая по снегу и деревьям желто-оранжевые отсветы. Паутинный забор из колючей проволоки приближался. Оула закрутил головой: «Где-то здесь спасительный проход, и тогда можно будет перевести дух, а там где-то и лыжи».

Последний патрон в обойме, поджатый снизу пружиной, дождался своей очереди и заскочил в затвор, который плавно, масленно послал его немного дальше вперед и аккуратно уложил в патронник, его «прокрустово ложе». Взвелась мощная боевая пружина. И наступила пауза. Ствол винтовки, воткнутый в темноту, одноглазо шарил по ней, высматривая очередную жертву. Медленно, с терпеливостью охотника поворачивался то в одну, то в другую сторону, цепко прощупывая каждый метр своего сектора.

Прошуршала, недовольно пофыркивая, очередная ракета, далеко отбрасывая темноту, обнажая поверхность земли. Ствол замер. Его пустой глаз, наконец-то высмотрел цель — ярко-белую на сером. Он замер и кровожадно уперся точно в нее. А цель прыгала, торопливо удалялась вслед за такими же, но уже менее заметными, совсем короткими, прижатыми к земле. Спусковой крючок привел в действие ударный механизм. Боек точно влетел в самый центр капсюля. Свинцовая девятиграммовая пуля, одетая в тонкую, латунную оболочку под гигантским давлением вспыхнувшего пороха оторвалась от патрона и стремительно понеслась дальше по стволу, закручиваясь вокруг собственной оси.

Едва покинув тесный ствол, который оставил на ней свои отметины в виде продольных швов с шершавыми краями, пуля захлебнулась от восторга. Разгоряченная от трения, опьяневшая от свободы, через мгновение она уже впивалась в эту цель, вкладывая всю свою силу. Пробив сукно, кроваво-мышечную ткань, хрупкую кость, пуля крутилась волчком, наворачивая на себя все, что цеплялось за маленькие зазубринки на своих боках. И, выскочив вновь на волю, разбрасывая все, что к ней пристало, она почти тут же юркнула в снег и устало ткнулась в мерзлую землю. Затихла, отдавая последнее тепло, покрываясь тоненькой ледяной корочкой.