Под жалобные завывания за окном все тяжело уснули.
Первым очнулся Василий: «Никак завалило!?.. Почему так тихо!?». Он выскочил на улицу, но там было еще тише. Ни единого звука. Остановился воздух. Василий услышал, как стучит собственное сердце. Вернулся в избу.
— Как папа? — тихо со своего места спросил Никита. — И что там с погодой?
Отец ровно, спокойно дышал.
— Спит, — коротко и так же шепотом ответил Василий и добавил огня в лампе. — На улице абсолютная тишина и чистое небо. Иди, ногу посмотрим.
Вместе с пожухлыми листьями алоэ и желтоватой дрянью на бинте белели маленькие, острые косточки. Опухоль была едва заметной.
Василий долго смотрел на брата, который, сладко зевнув, счастливо улыбался во всю ширь своего скуластого лица.
— Ох, и упрямый же ты Никита!.. — и дал ему шутливый подзатыльник.
— Как там, доктор? — с надеждой спросил больной. По голосу чувствовалось, что ему значительно лучше.
— Жить будешь, — сурово ответил Василий.
— Зудится, спасу нет!
— Вот и хорошо. Значит заживает.
— А… резать…, выходит, резать… не будешь!?…
— В следующий раз…
Засветилось окно… Никита вышел на улицу. Его, как и Василия, поразила тишина. Природа словно стыдилась и оправдывалась за вчерашнюю дурь. Она точно наказывала себя обетом молчания. Стояла, не дыша и не двигаясь. Никаких признаков жизни. Тяжелые, лиловые волны снега лежали тихо, покорно. И тем не менее во всей этой тишине чувствовалось какое-то торжественное напряжение. Это напряжение, казалось, едва уловимо звенело. Как в момент ожидания… чуда…
«Что происходит!» — закрутил головой Никита, пока не взглянул в ту сторону, откуда приходит день. Там вставало солнце! Его еще не было видно. Еще ни один его лучь не коснулся земли, а каждая веточка, каждый кустик, все, что не заморозила, не сломала, не завалила снегом зима, все тянулось к нему. Неожиданно и сам Никита встал на чурбак и, затаив дыхание, вытянулся, чтобы поймать тот первый луч, что приносит удачу.… И дождался, застал мгновение, когда часть быстро растущей ярко-огненной сферы, пройдя через густые реснички ближайшего леса, выскочила, ослепила его, ударила по глазам с такой силой, что Никита едва удержался на своем постаменте.
И сразу пронесся вздох облегчения. Появилось движение. Вспыхнули бесчисленными радугами снежинки на сугробах и ветках. Где-то рядом профуркали куропатки….
— Василий, Васька, я знаю, что папе нужно, — выпалил Никита, ввалившись в избу, — давай вынесем его… на солнце!
Ох, как «ЕЙ» не понравилась то, что сказал Никита! Заметалась «ЕЕ» незримая тень из угла в угол, бросилась к ушам Василия и зашептала…
— Да ты что придумал, Никита, мы ж его застудим! — повторяя за Ней, проговорил вслух Василий.
— Все будет нормально доктор!
— Нет, Никита, это авантюра…, — говорили его губы, но в душе Василий одобрял предложение брата.
— А ну, все за лопаты! — это относилось к пацанам.
— Помнишь, — Никита опять обратился к брату, — он всегда любил на солнце глядеть!? Сядет удобно, подставит ему лицо, глаза закроет и улыбается…
— А еще шептать начнет, будто говорит с ним, — добавил Василий.
Оула почувствовал, как на лицо легла теплая мягкая ладонь. Нежные, невесомые пальчики, еле касаясь, забегали по глазам, носу, губам. Они разглаживали морщины, осторожно и нежно скользили по правой щеке, прикасались к векам, словно пытались их разжать.
И… веки дрогнули. Раз, другой, едва заметно затрепетали и раскрылись.
Сыновья и внуки, неотрывно следившие за дедом, наверно впервые увидели цвет его глаз. Кому-то они напомнили незрелую, бурую черемуху, кому-то цвет чая средней заварки, а кому-то цвет сосновой коры у комля. Но главное, глаза деда были открыты и смотрели, не мигая на солнце.
Шевельнулись спекшиеся сухие губы.
— Капа…, ты!? — едва слышно проговорил Оула. — Ну…, здравствуй родная!? — добавил он громче.
— Деда, это мы! — не удержался Ромка. — Это мы, деда!
— Помолчи! — строго одернул племянника Никита.
А дед продолжал смотреть на солнце, приходя в себя. Выступившие от яркого света две слезины сорвались и медленно покатились вниз. Одна запуталась в щетине, другая закатилась в глубокую морщину и уже по ней убежала дальше.
— Тебе не холодно, папа!? — наклонясь к отцу, тихо спросил Василий.
Оула медленно закрыл глаза, а на губы опустилась едва заметная улыбка:
— Не-ет, спасибо!
Глава третья
Через два года судьба вновь забросила Виталия Богачева на Ямал. Вместе с художником журнала «Северные дали» Анатолием Барыкиным ему довелось сопровождать группу ученых-биологов из Финляндии.
Маршрут и программу поездки редакция журнала взялась подготовить сама. А поскольку Виталий имел некоторый ямальский опыт, то ему и поручили свозить иностранцев на Север.
Не раздумывая, Виталий предложил совхоз «Полярный» во главе с Андреем Николаевичем Бабкиным. С которым вскоре созвонился, и они договорились о сроках и программе.
Поездка удалась. Зарубежные гости остались очень довольными. Наметились некоторые соображения дальнейшего сотрудничества по линии оленеводства и фермерского звероводства.
Удачно сочетая в себе природное радушие и предпринимательскую жилку, Андрей Николаевич наряду с делами приготовил для дорогих гостей отменную русскую баню. После бани, роскошный стол с изобилием даров ямальской тундры, водкой и шампанским. В общем, все как в лучшие времена.
Оформляя командировку, Виталий заодно оформил и свой очередной отпуск. Он планировал, не заезжая в Москву, отправиться в Омск, погостить у своего давнего друга и сослуживца Павла Васильева. Но гостеприимный Бабкин переманил, соблазнил его невиданной рыбалкой на осетра и ряпушку, которая вот-вот должна пойти и тогда хоть ведрами ее черпай из местной реки. И Виталий остался.
Тепло простясь с гостями прямо у вертолета, Виталий с Андреем Николаевичем вернулись в контору и разлили по пятьдесят грамм «Арарата».
Когда разливали по второй, в дверь осторожно заглянул, а потом довольно смело вошел… Олег Нилович Саамов!
От неожиданности Виталий едва не пролил свой коньяк. Он непроизвольно вскочил со стула и сделал шаг навстречу…
— Олег Нилович, здравствуйте!.. Вы помните меня?! — взволновано начал Виталий.
Тот мельком взглянул на него и нетерпеливо обратился к Бабкину:
— Андрей Николаевич, — начал он немного растерянно, — а эти… гости ваши…, на самом деле иностранцы…, из… Финляндии!? — он заметно проглотил слюну, выдавая волнение.
— Да-а, а тебе-то зачем, Нилыч!? — Бабкин расплылся в широкой белозубой улыбке. — Присаживайся с нами. Ты как попал в Крутоярск, на чем? Вроде не было борта с Лаборовой!..
— А они что, уже уехали?! — задал встречный вопрос гость и рассеянно оглядел кабинет.
— Слава Богу, только что проводили. Да ты рассказывай, дорогой, что случилось!? На кой они тебе!? Две недели околачивались, а уехали, тебе вдруг понадобились.
— Ну, ладно…, раз уехали, то уехали… — Нилыч устало выпрямился, отсутствующим взглядом оглядел красные знамена в углу за Бабкиным и, развернувшись, медленно пошел к двери.
— Погоди, Олег Нилыч! — Бабкин тоже встал из-за стола. — Скажи, что хотел?… Во дает!.. — он с выражением крайнего удивления взглянул на Виталия, мол, ты только посмотри, какая простота эти тундровики. — Нилыч, да погоди ты, ей Богу!
Оула и сам будто только что опомнился. Действительно, со стороны выглядело не серьезно, какое-то мальчишество. Столько добираться, а зачем!?… Ну, увидел бы их и что?… А ничего, просто посмотрел бы на своих земляков и все…. Почему, собственно, и нет!? Пятьдесят лет он ничего не знает о доме! А они, если интересуются оленями, то, стало быть, и в его местах бывали…. Вдруг довелось бы поговорить!
— Извини ты меня, Андрей Николаевич. Я так…, извини…, хотел посмотреть, какие они эти иностранцы, — через плечо проговорил Нилыч и взялся за дверную ручку.
