Соломатин понимал, что Алексей завел разговор, чтобы отвлечь свои мысли от предстоящей операции. Он поспешно сказал, что со своей стороны всемерно поддержит идею больницы для работников «Океанрыбы».

Они проходили мимо палаты, где шла операция. Соломатин сказал:

— Я звонил в милицию. Тот дом оцеплен, прибыли саперы. Возможно, еще найдут снаряды под развалинами. — Он хмуро добавил: — Не могу отделаться от чувства вины. Давно, давно нам пора было покончить с руинами! И могли бы, если приложили больше старания…

Из операционной вышел Тышковский и бодро сказал:

— Все хорошо! Подробней расскажет Мария Михайловна. Он явно не хотел вдаваться в детали. Сестра выкатила стол на колесиках.

Юра был весь укутан, виднелось только лицо — осунувшееся, с закрытыми глазами.

— Благополучно? — спросил Алексей у Марии, и сам не узнал своего спокойно-бесстрастного голоса.

Она ответила тоже спокойно:

— Лев Захарович сделал мастерскую операцию, даже не одну, а несколько в разных местах. Пойдем ко мне..

— Я поеду, — сказал Соломатин и поспешил за главным хирургом.

В комнате дежурного врача Мария остановилась у окна. В окно был виден тесный дворик — каменная площадка в колодце каменных стен.

Алексей, помолчав, сказал тем же чужим голосом:

— Лев Захарович мне не хотел рассказывать…

Мария повернулась, спрятала лицо на его груди, вся тряслась. Прошла долгая минута, прежде чем он заговорил вновь:

— Значит, Юра умрет?

— Будет жить, будет! — простонала она. — Но не знаем, не останется ли он калекой!

Он молча гладил ее волосы.

Кантеладзе вернулся из Москвы один. Луконин остался в министерстве утверждать план промыслового поиска на всей акватории Атлантического океана. В управлении «Океанрыбы» всегда хватало работы, сейчас ее было так много, что управляющий распорядился срочно отозвать с промысла и Березова.

— Один ум хорошо, два лучше, — сказал Кантеладзе Соломатину. — Не обижайся, дорогой, но без Николая Николаевича трудно. Ты хороший рыбак, хороший, а морского опыта у Березова побольше. Весь океан охватываем — какой проницательный взгляд нужен!

Соломатин и сам понимал, что — ученик Березова — он много знаний и умений получил от своего наставника, но отнюдь не стал ему равен. Без Березова, и вправду, было трудно. Промысел в Северной Атлантике надо было временно прекратить, там к лету перестала идти стабильная сельдь. Зато, по прогнозу промразведки, на отмелях Северо-Западной Атлантики ожидалось появление весной и летом крупных масс сельди. Надо было переводить промысел сюда. От капитанов, начавших здесь добычу, пришли первые радиограммы — уловы шли неплохие, недели через две-три они должны были стать обильными.

Березов вышел с промысла в порт на плавбазе «Тунец», заполнившей все свои трюмы добычей. С плавбазой шел отряд траулеров, закончивших рейсовый срок, — «Ока», «Анадырь», «Волхов», в их числе и «Кунгур», на котором Соломатин проплавал несколько лет. Еще недавно это судно считалось первым в тресте, одним из лучших в стране, сейчас ни в чем не опережало другие суда — типичный промысловый середнячок, без удачи и без провалов.

Уже с полгода в порту не появлялось сразу столько судов, они теперь приходили чуть ли не каждый день, чуть ли не каждый день уходили. Управляющему хотелось устроить промысловому отряду торжественную встречу, он поручил организовать ее Соломатину.

База и траулеры, по расписанию должны были показаться в канале около четырех часов дня. В этот день Соломатин поехал на обед в машине Алексея. Алексей хотел навестить сына, он всегда посещал больницу в свой обеденный перерыв. Соломатин был так хмур и неразговорчив, что Алексей с удивлением спросил, не случилось ли чего?

— Ничего не случилось, — недовольно сказал Соломатин. — Не умею я парады организовывать, вот и вся причина.

Алексей догадывался; что дело не в одном неумении организовывать празднество. Он сказал:

— А что организовывать? Народ придет на встречу сам, оркестр ты заказал, а говорить будем мы с Шалвой Георгиевичем, еще один капитан и один матрос — вот и вся торжественная встреча.

У дома Соломатин вышел, Алексеи поехал дальше. Соломатин снял пальто, скинул ботинки, надел комнатные туфли — и делал все это не торопясь. Нужно было совладать со скверным настроением. Он уже не раз поступал вот так же — задерживался в прихожей, придавал лицу веселый вид, чтобы войти в комнату с улыбкой. Ольга Степановна в последнее время легко огорчалась, он остерегался расстраивать ее хмурым выражением лица.

— Давай есть, Оля, я проголодался, — сказал он весело. Ольга Степановна быстро накрыла на стол и села обедать с мужем, потом понесла на кухню посуду, он прилег. Вернувшись, она присела рядом с ним.

— Поспишь, Сережа, или поболтаем?

Он сокрушенно поглядел на стенные часы.

— Отличное бы дело — поспать, да не выйдет. Скоро собираться на пристань. Ты сегодня была у Юрочки. Как он?

— Все так же. Состояние пока неопределенное. Слушай, ты читал стихи Шарутина в «Маяке»?

— Конечно. А почему ты о них спрашиваешь?

Она взяла со стола газету и развернула на третьей полосе.

— Они попались мне на глаза, я снова перечла их. Многое мне кажется странным. Например, заглавие: «Большой воды мечтатели». Какой смысл вкладывается в эту фразу? Имеет ли она вообще смысл?

Он пожал плечами.

— Поэты любят говорить по-своему, пооригинальней. Я так толкую название его новой книги: стихи о тех, кто любит океан, кто мечтает об океане, кому тесно в море.

— Тесно в море? — переспросила она с изумлением. — А какая разница — океан или море? Вода везде одинаковая. В океане, в море ли — на всех сторонах вода сливается с небом, горизонт везде один и тот же.

Он засмеялся, обнял жену, ласково привлек ее к себе. Она никогда не ходила ни в море, ни в океан, она не может понять, что испытывает моряк, когда выходит на открытый простор из сдавленного берегами бассейна. Все меняется! Да, разумеется, поверхностному восприятию картина кажется неизменной — вода до горизонта и все тут! А куда она простирается за горизонт? Как далеко отодвинулись берега? Что у тебя под килем — десяток метров или километры? Какая волна качает тебя — мелкая, короткая, или водяной вал на сто метров? И даже если картина физически и одинакова, психологически она воспринимается по-иному. В море знаешь — день хорошего хода, где бы ни находился, обязательно достигнешь берега. А в океане — недели мчись великой водной пустыней, великолепной пустыней зелено-синей воды — нет берегов, один ты на этих гигантских просторах! Ощущаешь величие мира, сам становишься сопричастен величию того удивительного явления, которое называется «планета Земля, а пять четвертых ее — океан».

— Ты тоже заговорил поэтическим языком, Сережа!

— Вероятно, поэтический язык — самый точный для выражения того, что чувствует в океане человек.

Она сказала задумчиво:

— Видимая глазу картина — одна, а чувствами воспринимаешь ее по-разному. Можно доказать, что так бывает?

— Вероятно, можно, но я не берусь. Просто устанавливаю факт. Могу привести лишь пример. Корова и человек видят один и тот же пейзаж, но воспринимают его по-разному. Корова ест траву, и если она в разных местах одинаковая, пейзаж для нее — один. А человек пейзажем любуется, он в каждом новом месте видит иные картины.

Ольга Степановна посмотрела в окно.

— Пора одеваться, Сережа, Твоя машина пришла.

Он зевнул, без охоты надел пиджак. Она вынесла из спальни букет цветов. Пораженный, он уставился на них. Она со смехом сказала:

— Ты, кажется, удивлен. Приходят твои товарищи, Твой друг и учитель Березов. Как же их встречать без цветов?

Он вышел первый, сел в машину впереди. По мере приближения к порту, на улице становилось больше прохожих. На площади перед «Океанрыбой» машина остановилась, дальше надо было идти пешком. Толпа валом валила на пристань. У первого причала Соломатин вдруг остановился. Она потянула его за руку, он не шевельнулся.