— Сколько нам еще мучиться без своего рыбного порта? — сказал он с досадой. — Пока разговоры да разговоры, утрясают ассигнования, уточняют проект, а строителей и не видать. Хоть бы площадку расчищали, все было бы как-то легче.

Он показал рукой на противоположный берег канала. Ольга Степановна тоже смотрела в ту сторону. Во всем Светломорске, вероятно, не было места более унылого, чем тот низкий, захламленный, заболоченный берег. Темная вода накатывалась пенными валами на пустынный песок. Ольга Степановна знала, что там собирались выстроить самый крупный в стране рыбный порт — километровой длины молы, бетонные пирсы, гигантские склады, клубы и скверы. Но никаким усилием воображения она не могла оживить эту городскую окраину, эту болотистую пустошь противоположного берега. А Березов и Муханов заговорили о еще несуществующем рыбном порте, как о чем-то реальном, Березов не соглашался с намеченной емкостью складов, складов не хватит для приема всей привозимой из океана продукции, да и пирсов будет маловато, надо бы удлинить причальную линию хотя бы на полкилометра. Он с таким оживлением доказывал недостатки проекта, так тыкал рукой то в одно, то в другое место, словно и не было в той стороне низкой пустынной окраины, а стояли дома и тянулись высокие молы и пирсы. Они с увлечением говорили об этих несуществующих постройках, как о чем-то реальном, а она видела только низкий, серый берег, темные волны, накатывающиеся на песок…

— Ты прав, конечно, — сказал Муханов. — Но подумай и о том, что любая новая переделка проекта задержит его выполнение. Синица в руках лучше журавля в небе! Тем более, что и обещанное нам — грандиозно. — Он посмотрел на часы. — Уже, идут по каналу, скоро появятся передовые суда. Идем к трибуне. Ты с нами, Оля?

— Нет, у меня свое место, всегда встречаю Сергея там.

Березов и Муханов направились к маленькой трибуне, возведенной на причале, где расположился оркестр, а Ольга Степановна еще некоторое время ходила вместе с другими встречающими. Затем толпу охватило возбуждение, с дальних причалов закричали, что показались суда. Все стали тесниться к воде, а Ольга Степановна отошла назад, перебежала мостовую, поднялась на прибрежный холм. Отсюда ей хорошо был виден канал. Она знала, что и с подходящих судов этот холм виден. Из канала выплыл первый траулер, в толпе закричали, что идет «Звенигор» Бродиса. В кильватер «Звенигору» вымчалась «Березань» Новожилова. А затем показался третий траулер, его появление встретили дружным криком: «Соломатин идет, Соломатин!» У Ольги Степановны забилось сердце, она высоко подняла букет, радостно махала цветами, упоенно повторяла вместе с другими: «Соломатин идет!»

Оркестр грянул марш.

Поезд не подъезжал, а подползал к городу. Прокофий Семенович Муханов с сыном молча глядели в окна. Открывавшийся за окном пейзаж угнетал. С левой стороны поблескивало болото, с правой громоздились развалины заводских корпусов и жилых домов. Приближавшееся здание вокзала тоже не радовало: вокзала, собственно, не было, было переплетение ферм и колонн, железный каркас некогда стеклянной крыши, продырявленные снарядами стены. Только очищенная колея светила полосами рельс, да на перроне выбоины были заделаны кирпичом.

Впечатление разрухи пропало, когда поезд остановился. На перроне суетились встречающие с цветами. Их было так много, оживленных, празднично одетых мужчин и женщин, они так толкались, протискиваясь к своим, восклицания были так громки, что ничего уже не замечалось, кроме радостно гомонящей толпы. Так встречают только поезда дальнего следования.

Миша заметил среди встречающих Алексея и прыгнул на перрон.

— Чертушка! — кричал Миша и в восторге то тряс, то обнимал брата. — Ну, такой же, не переменился!. Алексей поцеловался с братом и отцом. Прокофий Семенович опросил, где стоят такси, вещей много, надо бы и носильщика.

— Вот еще — носильщика! — возмутился Миша. — А мы с тобой на что? И Алеха вроде с руками!

Он влетел в вагон и появился с чемоданами. Прокофий Семенович вытащил два баула. У вагона выросла горка багажа. Алексей огорченно смотрел на вещи.

— Машины не будет, отец. Моя служебная в ремонте, а такси вряд ли поймаем, их у нас пока мало.

Муханов покачал головой. Алексей стоял сутулый, серьезный, у него было виноватое лицо. Прокофий Семенович ласково дернул старшего сына за плечо.

— А далеко ли до тебя?

— На площади сядем в автобус. Живу я, в общем, далековато.

Толпа приехавших и встречающих валила в туннель. По опустевшему перрону прохаживался милиционер, носильщиков не было. Прокофий Семенович со вздохом взял чемодан потяжелее. Миша отнял чемодан и вручил отцу баул. Алексей спустился в туннель. В туннеле было темно и сыро, сквозь трещины в стенах просачивалась вода. Муханов спросил, неужели и здесь шли сражения — повреждения словно бы от взрывов. Алексей ответил, что бои в городе шли в воздухе и на земле, в подвалах и на крышах.

На вокзальной площади повторилось, только в обратном порядке, впечатление, испытанное, когда поезд остановился у перрона. Сперва Мухановы попали в людской водоворот — и снова ничего не видели, кроме радостных лиц и негромко рычащих машин. Высокий мужчина зычно кричал в мегафон: «Кто по переселению, прошу в наши автобусы!» Один за другим два автобуса наполнились и отъехали. В другой стороне взывала женщина: «Товарищи с курортными путевками, сюда, сюда, в машину санатория!» — к ней тоже шли. Через несколько минут площадь стала пустеть.

И тогда Мухановы увидели, что вокруг изуродованного вокзала громоздятся руины домов. И противоречие между радостной толпой, сновавшей по площади, и грядой мертвых зданий, окаймлявших площадь, было так кричаще, что Прокофий Семенович опустил, пораженный, наземь баул. Последние машины отъехали, уже никого не оставалось перед вокзалом, а Муханов все осматривался.

Потом он сказал с упреком:

— А писал — хороший город! Где город, Алеша? Кладбище зданий…

Алексей пожал плечами.

— Этот район еще не восстанавливали. Там, где я живу, лучше.

— А трамваи у вас ходят?

— Ходят вообще-то…

— Что значит — вообще ходят? А конкретно?

— Час назад движение трамваев через главный мост прекращено. Воинская часть ведет неподалеку какие-то раскопки. Автомашинам предписано идти в обход по дальним мостам.

— Ты сказал — сядем в автобус здесь на площади.

— Я не ее имел в виду. У нас имеется другая, главная — площадь Победы. Все ее зовут просто площадь. Там центральная автобусная станция.

— Значит, пешком до нее? Если в километрах, то сколько? Пять, шесть?

— Ну, зачем же? Километра два.

Мухановы шли по узкой улице. Когда-то ее образовывали многоэтажные дома. Сейчас это был туннель между их остовами и грудами битого кирпича. Брусчатая мостовая, чистенькая, прочеркнутая двумя трамвайными узкоколейками, опускалась вниз. Шальная зелень покрывала нагромождения щебня и бетона, на стенах, лишенных крыш, покачивались молодые березки. Ветер шумел в развалинах. Прокофий Семенович сказал, что город разрушен, но не грязен — идеально подметенные руины!

Алексей объяснил, что дожди смыли пыль, а что осталось, то защищено от размыва разросшейся травой. Сейчас они идут по бывшему центру, здесь не было ни деревьев, ни садов — склады, храмы, доходные дома. Зато и разрушения здесь огромные: английские самолеты дважды превращали этот район в сплошное пожарище.

— Больших боев в центре было немного, — закончил Алексей. — По этой улице я после захвата вокзала проскочил на бронетранспортере без выстрела до набережной. А у реки сражение шло трудное…

— Сколько камней наломали! — Отец вздохнул.

Алексей рассеянно оглянулся по сторонам — и видел, и не видел руины. Расспросы отца возродили воспоминания о том, как он впервые вышел на эту улицу. Он сказал, что проскочил ее без выстрелов, и верно — выстрелов не было. Зато было пламя, перекрывшее улицу. Пламя рвалось из окон, мощные языки выбрасывало как под давлением. Бронетранспортер остановился, Алексей всматривался в огненную завесу. Надо ехать дальшей, а что там? Широк ли очаг пожара? Удастся ли проскочить?