Мы же когда поехали года три назад вместе в Испанию, это впервые за десять лет. Как по приговору. «Ладно, ладно, поедем отдыхать, заодно будем с Виталием книгу писать. Поиграем в теннис». Я говорю: «Коль, возьми меня в Аргентину, в Уругвай, ну возьми меня. Возьми меня в Австралию». — «Что ты там будешь делать? Я еду работать. Зачем тебе мотаться? А вот на отдых мы поедем вместе». Я: «Когда?» А сейчас он все время говорит: «Девонька, сядь так, чтобы я тебя видел». Я говорю: «Ну ты же спишь». — «Мне нужно, чтобы я открыл глаза и тебя видел». — «Смотри в окно». — «А на что мне смотреть в окно?» Я говорю: «В каком смысле на что? Я смотрю обычно на небо, когда засыпаю». — «Я тогда буду на деревья смотреть». Он должен все время думать, должен фантазировать, чтобы был в нынешней жизни какой-то интерес. Дверь открывает: «Ты где?» Я говорю: «Да здесь я, здесь я». А каково мне ночью приходится — он же плохо спит и не просто поворачивается, а с одной стороны перекладывается на другую: «Где ты?» Я говорю: «Да здесь я». Сейчас с него снята прежняя маска закрытости: маска супермена, которую он надел, казалось бы, навсегда. Я ему как-то сказала, когда он сопротивлялся лечению у Шкловского: «Коленька, ну что же ты все время хулиганишь?» Он отвечает: «Но ты же знаешь, какой я нежный и ранимый». А он действительно всегда был нежный и ранимый, но умел и успевал скрываться под маской. А сейчас не успевает. Когда я говорю: «Коля, к тебе пришли люди», — он чаще всего отвечает: «Я не хочу никого видеть». — «Почему?» — «Потому что я себе не соответствую». — «Что значит не соответствуешь? Не можешь надеть свою маску супермена? Да и не надевай, ты сейчас гораздо интереснее». — «Ты так думаешь?»

Здорово досаждала нам «желтая» пресса. Она вела себя, как вор: подкупала медсестер, давала деньги, чтобы Колю сфотографировали в реанимации… Репортеры прятались в кустах в парке при Склифе, когда мы гуляли, чтобы потом рассказать, показать всему миру, как он немощен.

Мы нанимали охранников. Они выходили с нами гулять, охраняли нашу палату. Мы жили вообще с охраной. На похоронах моей мамы было двенадцать охранников, которые разгоняли папарацци. А те ажиотаж страшный раздули. Они прямо в гроб лезли. Там такая драка была! Понимаете, я маму хороню, Коля третий день в коме, и неизвестно, выживет ли… Врачи говорят: перспективы вообще никакой, он вот-вот должен умереть… А я, чтобы могли пронести мамин гроб к месту захоронения, вынуждена была давать сигнал охранникам, чтобы отгоняли папарацци, которые окружили нас плотной стеной и загородили проход. И все это было. Но сейчас я даже благодарна им. Я собрала всю эту «желтую» прессу: фотографии, информацию и в подробностях увидела, как Коля восставал буквально из пепла — от беспомощного, лежачего, живого трупа до коляски, потом от коляски до уже ходячего… На даче они перелезали через забор и снимали, как он учится ходить. Они, конечно, много врали. Например, о том, что Коля с невесткой идет париться в баню. В какую баню?! Когда ему перепад температур категорически запрещен! Но все равно они фиксировали все эти разные моменты его долгого возрождения, эти маленькие шажки, которыми Коля шел, чтобы вернуться в жизнь. Я так им, честно говоря, благодарна, потому что в нормальных газетах посчитали бы не тактичным делать то, что они делали. А эти просто упивались. Сейчас я все это собираю.

В прошлом году, летом, они напечатали мою фотографию со скорбным лицом и написали, что Николаю Караченцову не хватает денег на реабилитацию, чтобы поехать на Рижское взморье, в санаторий.

И вот мое утро началось с того, что звонит мне директор нашего театра Марк Борисович Варшавер и говорит:

— Людмила Андреевна! Разве мы мало вам выплачиваем зарплаты? Что такое?

— А что случилось?

— Да вот в газете опубликована статья, о том, что Коля в деньгах нуждается…

— В какой газете?

— В «Экспресс-газете», кажется.

— Марк Борисович! Я таких газет не читаю!

— Я тоже, но наша секретарша читает.

Потом звонит Никита Михалков, причем звонит аж из Италии, где он монтировал картину.

— Люда, что, Коле не хватает денег? Сколько, сколько прислать?

Я уж не говорю о том, что Слава Зайцев звонит (в главе о Щелыково Коля рассказывает, что это его друг детства и штаны ему когда-то сшил — за рубль ткань купили), предлагает помощь и услуги своего лечащего врача.

— Людка, слушай! Слушай! Мой врач, который меня восстанавливал, сейчас звонит и говорит, что он готов помочь Коле!

Звонит друг из Лондона, звонит друг из Америки. Они все в Интернете прочитали, куда эта информация тоже быстро просочилась.

Звонит Борис Громов:

— Люда, чем надо помочь, только скажи…

Я говорю:

— Что ж вы все читаете эту «желтую» прессу?!

А они не то чтобы такой прессой интересуются. Они просто ищут информацию, что о Коле нового написали и часто оказываются жертвами газетных «уток». И вот, как только прочитали, тут же все откликнулись и кинулись помогать.

И я им всем, и Никите Михалкову очень благодарна.

— Нет, — говорю ему. — Нет, Никита Сергеевич, помощь не нужна!

А он мне:

— Я никогда к тебе не заходил и не говорил. Я очень люблю Колю. Я в общем хоре не участвую, но у меня есть Христианский фонд, и я хотел бы перечислить деньги на счет Коли, на его лечение.

— Никит, спасибо! У нас есть деньги! Клянусь, я правду говорю.

Он же не успокаивается:

— Сейчас идет пост (тогда шел Петровский пост). Можно я сделаю в христианский пост доброе христианское дело?

— Можете.

И он сделал.

Я потом все это Коле рассказала, и он говорит:

— А, Никита! Мы с ним очень хорошо на кинофестивале пели песни — то он у меня гитару возьмет, то я у него. Мы здорово повеселились.

А совсем недавно в прессе было сообщение, что Коля потерял сознание, а в действительности у него просто давление упало. Но это заставило вновь забеспокоиться его друзей. Телефон просто раскалился от звонков.

Коле звонят со всего света люди, предлагают помощь, чего только не шлют: какие-то травы, снадобья. Я говорю: друзья, хватит уже, прекратите! У него все есть! Я просто была поражена, что все — как его друзья, так и коллеги по работе — все готовы откликнуться. Андрюша Соколов, с которым мы работали в театре, привез Коле показать одного человека, капитана, нет, майора ФСБ, у которого было тяжелейшее ранение, и он был парализован, а теперь полностью здоров. Он, можно сказать, вернулся с того света. Андрюша привез этого человека, чтобы показать: вот смотри, Коля, каким он стал через три года! Я Андрюше за это очень благодарна. Он сказал: «Я привез этого человека, потому что верил, что Коля тогда поймет, поверит, что он тоже сможет полностью восстановиться, и он непременно восстановится!»

Перед глазами до сих пор стоит эта сцена: мужчина с огромным шрамом на лице что-то говорит, а Коля не отрываясь смотрит на него и слушает…

А сколько писем с пожеланием скорейшего выздоровления приходит в его адрес! А какие стихи: искренние, трогательные! У меня этим стихами забита вся электронная почта. Эта дружеская поддержка очень важна. И даже когда Коля лежал в глубочайшей коме, мы ему эти письма читали. А потом, когда он уже пришел в себя, то мне написал (тогда он еще не мог говорить): «Неужели это правда, что они меня так любят?» — «Конечно, вот тебе очередное письмо прислали». Я читаю ему письмо. «Да это какая-то глупость, неужели меня так любят?» — «Конечно, тебя любят безумно». — «Смешные какие».

Коле присылали свои стихи не только неизвестные поэты-любители, но и такие мэтры, как Женя Евтушенко и Андрей Вознесенский. Среди этих писем были послания из Европы, Америки, Японии и даже из Китая (честно говоря, я не знала, что у него есть друзья и поклонники даже в Поднебесной). Пришло сообщение и из Софии от одной женщины-астролога. Она писала: «Дорогой Николай! Я не знаю, как зовут вашу жену, поэтому пишу вам, хотя и знаю, что вы в тяжелом положении. Я прекрасно помню Ваши гастроли в Болгарии. Вся моя семья посетила ваш спектакль. Вы для нас стали самым близким и дорогим человеком…. Хочу вас уверить, что все будет хорошо — вы будете жить, работать. Прошу вас связаться со мной».