Стены школы-студии МХАТ притягивали нас к себе. Даже завершив учебу, было трудно разорвать ее ауру, люди оканчивали институт, а все равно приходили в проезд Художественного театра, как к себе домой.

В пору моего студенчества началось повальное увлечение гитарой. На лестничных клетках студии стояли людской ор и гром гитар. Боря Чунаев, кстати, был одним из первых моих учителей на гитаре. Тогда пользовались большей частью семиструнными гитарами, потом, когда я начал более или менее записываться, мне пришлось переходить на шестиструнную. Уже с ней покатилась моя концертная деятельность. На семиструнной у меня по молодости репертуар был полублатной, а в начале профессиональных выступлений, естественно, стали появляться песни, которые зазвучали по радио, на телевидении. Я бегал к нашим ленкомовским музыкантам за советом: «Как взять этот аккорд? А как этот? Переведите их на мою семиструнку».

Период перехода получился нелегкий, я начал забывать старое, а новое еще не выучил, и у меня то не туда, то не сюда рука попадала. Кошмар. Потихоньку я освоил на шестиструнке какие-то три аккорда примитивные, но в них я более или менее ориентировался и мог песню типа «Кленовый лист» исполнять без дикого напряжения. Теперь-то я все могу сыграть. Более того, теперь у нас есть минусовые фонограммы, когда оркестр весь записан, нет только моего голоса. Я в нее еще вплетаю и свою гитарку, аккомпаниатор играет на фоно живьем, и, наконец, мой собственный голос, вот и получается нормальное объемное звучание.

…Заходил к нам на лестницу Володя Высоцкий, он окончил школу-студию лет на десять раньше меня. Но тогда Володя еще не был никаким «Высоцким», а был просто хорошим артистом с Таганки. Володя приводил с собой товарища, был у него такой Жора Арутюнян. Помню, сидят они у окна, что-то цыганское поют. Причем, мне казалось, что Арутюнян поет лучше. Тем не менее я им наставительно говорю: «Не так поете и играете». Я же в Щелыкове изучил, как исполняют «Цыганочку», мне ее показывал Саша Никольский — великий актер эпизода — из Малого театра.

Если кто не видел его в театре, то хотя бы смотрел фильм «Анна на шее». Саша Никольский там играл отца Анны. Грандиозный мастер. Иногда вечерами в Щелыкове его удавалось «раскрутить», и тогда из него фонтаном били воспоминания, рассказы, байки, при этом он перебирал струны гитары и неожиданно мог запеть цыганские романсы. Ему-то их показывала легендарная Ляля Черная. Вот почему я вылез: «Не так надо». Высоцкий мне: «Ничего ты, пацан, не понимаешь». И тогда мы с Мишей Езеповым, тем, что попал в «Маяковку» вместо «Ленкома», не пошли на лекцию, а заперлись в шестой аудитории, и там в течение полутора часов Володя Высоцкий двум соплякам с первого курса показывал всякие заходы игры на гитаре, даже ногами цыганочку изображал. Вот такие отношения. Сказка!

Я озвучивал «Приключения Электроника». В перерыве стоял, курил, вдруг кто-то меня сзади ударил по спине. Повернулся — Володя Высоцкий. Он мне рассказал какой-то анекдот и пошел в соседний павильон озвучивать «Место встречи изменить нельзя». Когда появилась эта картина, я все хотел ему позвонить, жена говорила: «Позвони, Коля, не забудь. Артистам так редко говорят теплые слова, а он же классно сыграл». Я пару раз набирал его номер, не дозвонился. А вскоре он умер.

Помню, мы с Людой пришли на «Гамлета». Нас пригласил на Таганку Веня Смехов, мы раздевались в их общей с Высоцким гримерной. Входит Володя: «Ты что, на спектакль пришел? Тебе что, делать больше нечего?» Артисты, даже самые мужественные с виду, — все равно немножко женщины, все равно немножко кокетки.

…Сколько всего случалось в родной школе-студии! Мы с Борей Чунаевым попали в драку, нас замели в милицию, посадили в КПЗ. Протокол. Ректор института Вениамин Захарович Радомысленский, папа Веня, приехал в милицию. Является в дежурку, объявляет, что в камере сидят две надежды русской драмы, отличники театра, у которых сейчас дипломный спектакль, — и нас отпускают. Перед этим в шесть утра к моей мамочке заявился Киндинов и попросил мой паспорт. Мама ночь не спала, потому что, где ее Коля, никто не знал, тут Женя и сообщил: «Колю забрали в милицию, и там требуют паспорт». Мама трагически: «Я так и знала».

Недавно праздновали юбилей Радомысленского, вечер памяти В.З. Мне позвонил его сын, Женя Радомысленский, режиссер и педагог, и попросил, чтобы я принял в вечере участие. А я в этот день должен был уехать из Москвы. Женя говорит: «Может быть, тогда ты о папе пару слов скажешь, а я тебя сниму на видеокамеру». Я, блин, ночь не спал. И на размер «Ты меня на рассвете разбудишь» придумал текст, посвященный школе-студии и В.З. Утром побежал записывать в нашей театральной тонстудии, напряг ребят, они сделали все, что могли, чтобы звук выглядел профессионально. Потом я эту песню перед камерой спел. Женя заплакал.

Я однажды поразился такому вот факту. Для меня В.З. всегда выглядел пожилым человеком. Прошло много лет после школы-студии, мы уже были актерами «Ленкома» со стажем, когда поехали с Людой отдыхать в санаторий «Актер» в Сочи. Там на пляже встретили В.З. На наших глазах он бросился в воду и поплыл. Во-первых, он красиво плыл. Во-вторых, быстро. В-третьих, он оказался подтянут, весь такой спортивный, а мне казался человеком грузноватым, даже массивным. Мы много вместе гуляли, беседовали. Оказалось, В.З. пришел в школу-студию МХАТ, по-моему, с Северного флота, что он по первой профессии моряк. И дальше — целая история, которая, как звено в цепочке, соединяющей все эти мхатовские легенды со стариками-мастодонтами, со всеми мхатовскими фантасмагоричными приключениями.

Я познакомился с Людой уже в театре. Она младше меня на пять лет, училась, как и я, в школе-студии, но у Массальского и Тарасовой. И о ней Тарасова писала в своей книге, считала ее первым появившимся за многие годы редким, причем мхатовским, талантом.

Пока Люда училась в школе-студии МХАТ, она считалась любимой ученицей Аллы Константиновны. И та собиралась, как говорили, передать ей свой репертуар. Амплуа героини, чем славилась Тарасова, как ни странно, очень редкое, а у Люды развитие в этом направлении шло хорошо. Есть документальный фильм о Тарасовой, а в нем фрагмент: урок Аллы Константиновны с ученицей, и эта ученица — Люда. Сюжет о том, как они репетируют одну из любимых ролей великой актрисы. Они часто работали у Тарасовой дома. У Аллы Константиновны муж ходил то ли в адмиралах, то ли в генералах. И вот они репетируют «Гамлета», когда принц датский в сцене с королевой Гертрудой кричит, что здесь «крысы завелись» и через занавес убивает Полония. В результате они дошли до вершин проникновения и полностью окунулись в суть образа, Тарасова у мужа спрашивает: «У тебя есть какая-нибудь шпага, сабля на худой конец, в общем, что-нибудь военное?» Он дал им свой кортик парадный. Потом переспросил: «А бинокль не надо?»

Люда, естественно, после школы-студии получила распределение во МХАТ. И одновременно начала сниматься в кино. По-моему, экранизировали Шекспира «Много шума из ничего». Мы тогда с ней даже знакомы не были.

В самом начале театральной карьеры ее подвел директор картины, сказав, что он договорился с дирекцией театра, и она может спокойно оставаться на съемках еще три дня. Она и осталась, поверив человеку. А он, оказывается, ничего не предпринимал, нигде и ни с кем не договаривался. Получился скандал, молодая актриса не явилась на спектакль. Все это произошло в те времена, когда Олег Николаевич Ефремов еще не набрал во МХАТе всей той силы, какую он получил потом. Ему полагалось на подобный проступок дебютантки для острастки остальных реагировать серьезно, поскольку он пригласил в труппу много молодых ребят, а тут такое ЧП. А еще живы старики, им тоже требовалось доказать свою принципиальность. Олег Николаевич Люду уволил. Но поскольку Алла Константиновна дружила с Ольгой Владимировной Гиацинтовой, то рекомендовала ей свою любимицу: есть чудная девочка, посмотри. Ольга Владимировна посмотрела, и Люду взяли в «Ленком». И почти сразу же в «Ленком» пришел Марк Анатольевич. Захарова утвердили главным режиссером, а Люда ввелась в спектакль «Музыка на одиннадцатом этаже» в постановке Владимира Багратовича Монахова, где я играл главную роль.