Я считаю, что Коля уникален во всем. Занимался бы он математикой, писал бы полотна, сочинял бы музыку — все у него получалось бы замечательно. Но я и не предполагала, что, когда родится Андрюша, Коля станет таким великолепным отцом. После родов я тяжело заболела. Температура сорок. И на полтора месяца он остановил съемки фильма «Пока безумствует мечта» — сидел дома с ребенком. Он первый, кто пеленал Андрея, кормил его из бутылочки. Володя Васильев нам прислал (тогда же ничего не было в нашей стране) искусственные смеси — датские, голландские, даже какие-то американские потом привозил. Коля их разводил, кормил Андрея. Аня Сидоркина, царство ей небесное, жила рядом с нами, тогда еще на улице 26-ти Бакинских комиссаров, и показывала ему на кукле, как надо пеленать ребенка, как ему сосочку давать, как градусник в попочку вставлять. А я еле-еле просыпалась, у меня бред, температура не спадает, и вижу сквозь пелену, как Коля Андрюшку кормит, пеленает, купает. И первое слово, которое сказал сыночек, было «папа».

Притом, что Коля всегда был безумно занят, учитывая его невероятную работоспособность, плюс желание сделать все, что только можно, все успеть в этой жизни, он, конечно, уникальнейший отец. Если только он слышал, что «сыну надо», он готов был горы свернуть. Он мог его водить в бассейн, на теннисные корты, делать с ним уроки, ходить в школу и совершенно этого никогда не стеснялся. В 2000 году у Андрюши случился приступ аппендицита. В этот вечер у Коли был концерт в Кремлевском Дворце съездов, а по окончании концерта — банкет. Я пришла со спектакля, и вижу: дверь странно приоткрыта. Вхожу — свет везде горит. Вижу, лежит Андрюша на нашей кровати, зеленого цвета. Я подхожу: «Андрюша, что с тобой?» Поднимаю одеяло, а он лежит в пальто и в ботинках. То есть ему так стало плохо, что он как упал, так встать уже не мог. Только набрал телефон жены, а Ирочка вызвала неотложку. Сразу за мной подъехала скорая помощь, они его тут же положили на носилки и увезли. А я на своей машине рванула за ними. Звоню Коле: «У нас беда!» Он говорит: «Что?» (А у них уже банкет вовсю.) — «Андрей в больнице». — «Я выезжаю!» Он приехал, надел халат и стоял всю операцию рядом с хирургом. А я вернулась домой, налила себе джина, плеснула туда минералки. Меня всю била дрожь: я почему-то боялась этой, в общем-то, обычной операции. Коля мне звонит: «Все нормально. Сын пришел в себя». Неприятно видеть, когда человек выходит из наркоза — судороги ужасные. Коля говорит: «Я его положил на койку, а он открыл глаза и первое, что сказал: «Папа, я не подвел тебя?»

Для Коли есть понятие «семья» и нет ничего дороже — ни слава, ни успех. Я иногда спрашивала: «А ты мог бы бросить из-за нас театр? Из-за нас с тобой, из-за меня?» Он отвечал: «Конечно». — «А если я уйду из театра?» — «Я тоже уйду с тобой».

Мы с Колей смотрели «Фигаро» с участием Лии Ахеджаковой. Спектакль этот поставил Кирилл Серебренников. Марселина из Ахеджаковой получилась великолепная — нам было смешно до слез! Серебренников осовременил Бомарше, переложив его на новый лад. Актеры выходят на сцену в современных костюмах и говорят привычным нам языком. Сюзанна — девочка из провинции, мечтающая завоевать столицу, граф Альмавира — крутой бизнесмен. Фигаро, которого играет Женя Миронов, — интеллектуал, вынужденный пойти на службу к богатею, потому что он из бедной семьи и у него нет ни копейки. И хотя Миронов играет замечательно, мы, надо сказать, с Колей остаемся приверженцами старой актерской школы. И для нас Фигаро все равно был и остается Андрей Миронов, а князем Мышкиным — Юрий Яковлев, но никак не Женя. До уровня игры своих предшественников он, к сожалению, не дотягивает. Вот взять хотя бы нашумевший телесериал по роману Достоевского, поставленный нашим другом Владимиром Бортко. Несмотря на отдельные актерские удачи (как всегда хороша Инна Михайловна, убедительны Басилашвили в роли ее мужа-генерала и Петренко — Иволгин), в целом экранизация не сравнима с шедевром Пырьева, в котором блистают Яковлев и Борисова. Ну нет в телесериале той же глубины и силы! Настасья Филипповна вообще кажется красоткой из «мыльной оперы» и даже Женя Миронов — хотя я очень ценю его многие работы — явно не тот князь Мышкин, каким, по-моему, его написал Достоевский. В исполнении Жени не хватает той невыносимой боли, трагизма, глубины, которая была в игре Яковлева. Мы с Колей так плакали, сопереживая его Мышкину. Понятно, что это не фильм, а сериал, но я все равно считаю: все дело в исполнителях. Когда Яковлев-Мышкин в сцене, где Ганя дает ему пощечину, произносил: «Как же вы потом будете жить? А как же вам потом будет стыдно!», мы не могли удержаться от слез. Такая невыразимая боль стояла в его глазах, сквозила в его голосе — он переживал не за себя, а за Ганю, за его изломанную душу.

«Гамлет» — единственная театральная постановка Андрея Тарковского, и мы благодарны судьбе, что осуществил ее он именно в нашем «Ленкоме». В главной роли выступил Толя Солоницын. Гертруду играла Маргарита Терехова, Инна Михайловна Чурикова — Офелию, а Володя Ширяев — Клавдия. На роль Лаэрта Андрей вначале пригласил Олега Янковского. Но тот отказался — мечтал только о роли Гамлета (в дальнейшем он и сыграл его у Панфилова, лет через пятнадцать). Тогда Лаэрта стал репетировать Коля.

Спектакль был совершенно сюрреалистический. На сцене возникала параллель: Гамлет — это Христос. Главный герой воплощал христианскую идею всепрощения. Он бездействовал не оттого, что у него не хватало темперамента, физических и умственных сил, а потому что считал, что сделать ничего нельзя. Он всех прощал, в том числе и Клавдия — убийцу его отца… В то время мы все еще не до конца понимали идею этого новаторского спектакля. Тарковский, опережая свое время, устремлялся вверх. У спектакля был потрясающий финал. На сцене — гора трупов, неподвижные тела лежат друг на друге. Первым падает на сцену сраженный Лаэрт, на него опускается Гертруда, на нее — Клавдий, потом — Гамлет. Понятно, что в самом низу этой кучи малы всегда оказывался Коленька. Нетрудно было догадаться, как не сладко ему приходилось. Он даже шутил иногда: «Когда же кончатся эти бесчисленные смерти, эти трупные дела!» В самом конце пьесы Тарковский воскрешал Гамлета. Когда тот медленно поднимался с пола, раздавалась какая-то нездешняя, небесная музыка Артемьева. Звуки флейты были так чисты, так возвышенны — казалось, сама Богоматерь запела — такой они были пронзительности и чистоты. И под эти звуки восставший из мертвых Гамлет пристально вглядывался в зал, потом подходил к горе мертвых тел. Сначала он поднимал Клавдия, целовал его в уста и смотрел ему в глаза… Затем оживала Гертруда. Он тоже целовал ее в губы и смотрел в глаза. Все это молча — текст-то шекспировский уже закончился. Последним Гамлет поднимал с земли Лаэрта. И потом они стояли — все в крови. Он смотрел каждому в глаза, держа за руки: «Мол, что делать, как жить дальше?» И это была такой силы сцена, что зал молчал, никто даже не мог аплодировать….

Незабываема работа с этим великим режиссером. Помню, на репетиции он сидит и пьет белое вино, а за ним — Маша Чугунова. Она буквально глядела ему в рот, записывала каждое его слово, потому что он был уже мастером с мировым именем.

А самой запомнившейся его фразой была такая: «Вам не хватает класса… Не хватает класса… Добавьте класса, пожалуйста!»