— Так редко теперь видишь, чтобы женщина умела наслаждаться едой. Обычно мои гостьи едва к ней притрагиваются, будто боятся, что их могут здесь отравить.

Старик улыбнулся, очень довольный. Эмма, однако, была смущена. А что, если у него составится впечатление, что она обжора? Но поняв по его ласковому взгляду, что он говорил искренне, она взяла ломоть дыни. Что ж, если умение наслаждаться едой входит в число желательных качеств будущей невестки, она может стать победительницей конкурса. Эмма поглядела на Луиса, тот улыбнулся в ответ. Он явно в приподнятом настроении, так что можно чувствовать себя спокойной.

Когда она вернулась в комнату принять душ после скачек и полезла в сумочку за кремом, там обнаружился возвращенный паспорт. Да, Луис и этим как бы просит у нее прощения. Эмма решила и в отношении него вести себя соответственно. И нет лучшего способа угодить Луису, чем «блистать и пениться» в обществе его дедушки. Ясно, что дон Рафаэль привязан к земле, и она завела с ним беседу на сельскохозяйственные темы, которая продлилась бы до вечера, не появись Мария и не уведи старика отдохнуть. Неукоснительная испанская сиеста.

— Ты и впрямь хочешь изучить процесс производства хереса? Или просто стараешься сделать ему приятное? — справился Луис, не скрывая своего удивления, когда дон Рафаэль ушел. Нехорошо: у него сложилось впечатление, что она два часа лицедействовала.

— Я с удовольствием туда наведаюсь, когда будет удобно.

— Вот сейчас самое удобное время. Мы не будем беспокоить Карлоса. У меня есть побочная машинка для таких рейсов.

— Да. Только я забегу в туалет.

Сказав это, она глянула на Луиса с беспокойством. Может быть, у девиц из общества не принято называть вещи своими именами. Надо было, наверно, сказать «пойду попудрю нос» или как-нибудь в таком духе. Неужто им не противно прибегать к таким эвфемизмам? Тут она подумала о некоторых куда более грубых выражениях, которые слетали частенько с губ ее подруг. Интересно, Луис не упал бы в обморок, если бы их услышал?

— Встречаемся у главного входа! — перечеркнул ее мысли Луис.

Еще поднимаясь по ступеням, Эмма уже увидела эту самую побочную машинку — голубой с красным «порше». Она едва не расхохоталась. Луис показался ей смущенным, и ей от этого стало еще веселее.

— Не догадываешься, что у меня на уме? — спросила она. Луис пожал плечами. Они были еще на пути к Хересу-де-ла-Фронтера, когда она решила объяснить: — Видишь ли, когда человек говорит «машинка», то он обычно имеет в виду то, что стыдно назвать автомобилем. А ты бедным людям втыкаешь шип в задницу, говоря так про свой «порше».

Луис вежливо улыбнулся, и она решила сменить тему разговора. Он, несомненно, обладал чувством юмора и не раз выказывал его, но создавалось впечатление, что но просто не знает, какими категориями мыслят другие люди.

— А ты любил Аманду? — вдруг спросила Эмма. Вопрос этот вращался в ее мозгу со вчерашнего дня — и вот она решилась его задать. Луис глянул на нее с укоризной и сделал вид, что внимательно следит за дорожными знаками. Она, впрочем, успела заметить, с какой силой он сжал рулевое колесо. — Ну так ответь: любил?

— Ты мне напоминаешь щенка, который у меня был в детстве. Если ему удавалось проникнуть в какую-нибудь из нижних комнат и украсть подушку, он не унимался, пока не вытряхивал из нее все до последнего перышка.

— А как его звали?

Луис расхохотался.

— Со всеми ты такая или именно меня тебе нравится провоцировать?

— А ты мне не ответил.

— Пикаро его звали. Сущая был бестия. Никто с ним не мог справиться.

— Это второй вопрос. А предыдущий?

— Аманда безупречная красавица. Она во всем соответствовала идеалу, который я себе живописал. Все как будто бы шло к идиллии. Мы даже обдумали имена наших будущих крошек. Ну, что тебе еще сказать?

Они надолго умолкли. Эмма чувствовала, что ему больно. А может быть, и хорошо, что так вышло? Однако такого вопроса она ему не посмела задать.

— А ты, guapa, на один мой вопрос захотела бы ответить? —

Эмма встрепенулась. В это время она была погружена в раздумья о том, как оценивает случившееся Аманда.

— Ты все же на мой вопрос не ответил, — продолжала она теребить все ту же струну. — Он ведь был о любви.

— О любви… — Луис постучал по рулевому колесу тыльной стороной руки. — Может ли честный и правдивый человек положа руку на сердце поклясться, что у него есть любовь? Как можно это знать?

Эмма рассмеялась.

— Ты блестяще ответил на мой вопрос.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты обидишься, если я скажу тебе.

— Нет, я не буду обижаться.

— Если ты должен задумываться и спрашивать себя, значит, любви наверняка не было.

— Ты такой большой специалист в этой области?

— Я же говорила, что обидишься! — После этого они надолго замолчали.

На окраине Хереса Эмма от восторга чуть не подскочила на сиденье. Каждый второй дом здесь, казалось, имел винный погреб, так как был снабжен световой рекламой дегустации хереса и других вин. Они вышли из машины.

— Интересно, сколько бочонков здесь хранится?

Луис замедлил шаг, чтобы повернуть в направлении огромного белоснежного дома с фамильным гербом Кеведо на фасаде.

— В погребах Хереса постоянно запасено больше миллиона бочек.

— Можно устроить хорошую пьянку.

Он улыбнулся. Похоже, она прощена.

— А почему так много погребов в Хересе, ведь виноградники в Андалусии повсюду? — поинтересовалась она.

Темные глаза Луиса сощурились, и он опять улыбнулся. Эмма почувствовала, что угодила ему, затеяв разговор о близких его сердцу вещах. Он растолковал Эмме, что в Испании один-единственный регион, известный как херес-треугольник, где гроздья произрастают на самой верхушке лозы. Вот из этого винограда выходит самый вкусный херес.

Черты его лица ожили, жесткость пропала, глаза загорелись. Эмма, очарованная таким преображением, стала засыпать его вопросами. Производство хереса было одним из тех предметов, о которых она прежде не думала ни секунды. Но к тому времени, как они оказались в погребах Кеведо, Луис понял, что заразил ее своим энтузиазмом.

Ее заставили продегустировать вино разных сроков хранения. А потом Луис пригласил ее на обед в изумительный ресторан, расположенный в лесу под Хересом.

— Должно быть, это замечательно — заниматься делом, которое любишь, — говорила Эмма за обедом. — У меня была совершенно жуткая работа на фабриках, в магазинах, в пабах. Все же я заставляла себя полюбить самый процесс. Но только вернуться к прошлому я бы ни за что не хотела. Когда я устаю писать эссе, я напоминаю себе о прошлом и говорю, что, может быть, мне всю жизнь придется быть упаковщицей варенья или убирать за туристами. После этого я начинаю упорно заниматься, чтобы получить степень, а значит, и приличную работу.

Луис вертел в пальцах рюмку и понимающе кивал. Ободренная тем, как уютно она себя чувствует в его обществе, Эмма продолжала:

— Ведь я всем этим обязана только маме. Она стольким пожертвовала ради моего образования. И очень надеется, что я приобрету то, чего она лишена. Я не смею ее разочаровать. Иначе кто я буду такая?

Луис, прежде чем ответить, долго изучал ее.

— Когда я буду расплачиваться с тобой за услуги, обещаю премию.

— Что? — понадобился миг, чтобы осознать смысл его слов. Когда до нее это дошло, она была уязвлена сильнее, чем если бы он опять стал сводить с ней счеты. Она стукнула рюмкой об стол, и по чистейшей, белоснежной скатерти растеклось красное пятно.

— Ты что это обо мне подумал? Ты в самом деле решил, будто я плачусь и вымогаю у тебя деньги? Услуги! Даже слова другого не сумел найти! Спасибо тебе, Луис! А еще спасибо, что напомнил мне… Я ведь в твоих глазах и теперь остаюсь puta, проституткой — не знаю, как тебе больше нравится называть этот род занятий.

Эмма устроила в ресторане настоящую бурю. Она мало утешилась, увидев в зеркале, что щеки у нее горят как имитация углей в мамином камине. Так еще никто ее не унижал. И поделом ей. Сразу надо было понять, с кем она имеет дело.