Я тихонько высвободился из-под пряной тяжести двух женских тел и пошел в ванную. Посмотрел в зеркало. На меня оттуда выглянуло глуповатое лицо с карими глазами чуть навыкате. Многодневная небритость делала человека в зеркале немного похожим на колумбийца. Тогда среди местных мачо была мода на щетинистые лица. Я ненавидел себя. Я понимал, что меня использовали, причем, использовали по назначению. Эти две девицы вполне могли завалить меня в лесу и взять себе мои миллионы. Но вместо этого они бросили деньги возле ванной и взяли меня самого, как хотели. Взяли мой член, словно купили его в дешевом колумбийском секс-шопе. Не купили даже, а украли.

Стало душно. Я не спеша оделся и вышел на улицу. У входа в гостиницу стояло несколько складных столиков под матерчатым навесом. Я сел за ближайший и стал ждать официанта. В гостиничном ресторанчике, кроме меня, был еще один посетитель, плотная спина которого нависала над столиком. Даже со спины что-то выдавало в нем иностранца.

Официант долго не подходил, но меня это не раздражало. Я смотрел, как ветер раскачивал светящуюся гирлянду над входом в отель. По пустынной улице невдалеке от гостиницы туда-сюда прохаживался полицейский. Он, то и дело прикрывая рот, шептал какие-то глупости в трубку мобильника. Явно тратил служебное время на личные разговоры. Гирлянда над входом в гостиницу внезапно потухла. И одновременно с темнотой наступила пронзительная тишина. Заглох генератор. Вот как, а я уже настолько привык к шуму двигателя, что перестал его замечать. Полицейский перед гостиницей включил фонарик.

«Fuck» — тихо выругался я по-английски.

Луч фонарика метнулся ко мне и перепрыгнул на единственного, кроме меня самого, посетителя этого заведения. Спина зашевелилась. Человек развернулся ко мне. Лица я не успел разглядеть, оно оказалось в темноте, как только полицейский фонарик потерял к нему интерес.

«Американец?» — спросил меня сосед. Судя по произношению, он увидел во мне соотечественника.

«Нет, но тоже гринго,» — ответил я уклончиво.

«Почему гринго?» — переспросил голос из темноты.

«В этой стране все иностранцы гринго».

«Да, это верно» — услышал я понимающий вздох за соседним столиком. — «Выпьешь?»

«Я бы выпил, да никто не наливает.»

«Погоди, сейчас они перебросят свет на другой генератор, и официант освободится.»

Здесь, как видно, в целях экономии официант выполнял еще и функции электрика. С генератором он управлялся, пожалуй, лучше, чем с посетителями. Вскоре двигатель затарахтел, набирая обороты, и лампочки снова ожили. На пороге гостиницы, вытирая руки о передник, появился курчавый парень.

«Cerveza?» — вопросительно кивнул он мне. — «Пиво?»

«Две сервезы,» — повелительно произнес мой сосед. — «Я плачу.»

Теперь я мог рассмотреть его лицо. Круглое, с большими отвислыми щеками, оно напоминало розовую грушу. Ее воображаемый хвостик прятался под джинсовой кепкой-бейсболкой, а широкая часть заканчивалась где-то на уровне груди, минуя стадию шеи. И все же, человека, который хотел угостить меня пивом, следовало, скорее, назвать крепышом, чем толстяком. Он был крупный и широкоплечий. За его плечами угадывались примерно пятьдесят лет простой, тяжелой и не всегда сытой жизни. Он явно любил поговорить за бокалом пива и сам располагал к общению. Люди моей профессии, как правило, стремятся ограничить общение с незнакомыми людьми. Но сейчас мне почему-то захотелось поговорить как раз вот с таким случайным собутыльником, погрузиться в чужую историю, и забыть на некоторое время о своей.

«Ричард. Ричард Крукоу,» — протянул он мне руку, как только переместился за мой столик вместе с двумя пинтами пива. Здесь его разливали в нестандартные по нашему представлению шестисотграммовые бутылки. Это соответствует, примерно, одной пинте. Почему в бывшей испанской колонии меряют пиво английскими мерками, для меня и до сих пор непонятно.

«Крукоу?» — повторил я за ним. — «Звучит, как русская фамилия. Крюков. Наверное, у тебя в роду были русские?»

«Ни одного!» — гордо заявил мой новый знакомец. Хлебнул пиво прямо из горлышка бутылки и хмыкнул.

«Мой отец родился в Германии, еще до Гитлера.»

Судя по началу, история обещала быть долгой и запутанной, как исландская сага. Как раз именно это и было мне сейчас нужно. В течение последующих тридцати минут или около того я узнал, что отец Ричарда родился в семье немецких коммунистов в самый разгар классовой борьбы за светлое будущее. Победа коммунистической версии светлого будущего была не за горами, когда со своим проектом всеобщей справедливости на историческом горизонте появился Адольф. Этот проект показался немцам более успешным, чем то, что предлагали соотечественникам дедушка и бабушка Ричарда вместе с главным немецким коммунистом Эрнстом Тельманом. Конечно, вскоре немцы об этом пожалели. За любой хорошей рекламной компанией обычно стоит большое надувательство, но это было уже неважно. Гитлер успел отправить обоих прародителей моего собеседника в концлагерь. Те, впрочем, тоже успели сделать кое-что, а именно — договориться об отправке сына в Америку вместе с семьей еврейских бизнесменов, покидавших Германию по подложным документам. На этом месте я запутался в сюжетных линиях. Они слишком замысловато переплетались и в конце концов привели к нацистскому чиновнику, который за огромную взятку выправил отцу Ричарда новые документы, указав в бумагах местом рождения Лондон. А фамилию просто перевел с немецкого на английский. Видимо, язык вероятного противника нацист знал плохо: перевод столь красивой фамилии был сделан явно со словарем и вышел каким-то корявым.

«Понимаешь, он был Крюмайщ. Не Крюмайх, как часто произносят, а именно Крюмайщ, по-берлински. Знаешь, что это слово означает?»

Я мотнул головой.

«Корявый дуб!» — и Ричард гордо откинулся на спинку стула. — «Самая, что ни на есть коренная берлинская фамилия.»

«Звучит и впрямь коряво», — усмехнулся я.

«Не смейся», — пафосно заявил Крукоу.

Сейчас последует рассказ о кривом, как этот дуб, генеалогическом древе собеседника, мысленно вздохнул я. Но он не стал так глубоко вдаваться в историю своей семьи. И вернулся к сравнительной филологии.

«А этот фашист так и написал написал в бумажке по-английски. Кривой дуб. Крукоук, понимаешь? Согласись, звучит по-идиотски.»

Я согласился.

«Ну, вот. Приехал мой папа в Америку, отправили его там в приют, и со временем окончание фамилии само собой отпало. Вот так он стал Крукоу. И я теперь тоже Крукоу. Так она звучит намного лучше.»

Я опять с ним согласился.

«А, знаешь, как она будет звучать по-русски?» — говорю. «Krivodub.»

«Krivodub.» — принялся он пробовать ее на вкус. — «Krivodub. Krivodub.»

«Знаешь, „Krivodub“ тоже неплохо звучит. Так ты русский?» — воскликнул он.

«Ну, что-то вроде этого.»

«Русский. Нефтяник. Я вас таких сюда много перевозил. Но можете не дергаться.» — он наклонился ко мне поближе. — «Они вам тут не дадут развернуться. И наши тоже.»

Я никогда не интересовался нефтью, но слышал, что в этих краях работают американские нефтяные компании. Нужно взять на заметку. Если когда-нибудь придется сменить профиль.

«А причем тут ваши?» — спрашиваю его.

«Да они тут, в Колумбии, всегда причем. Акулы. Конечно, ФАРК им тут дает под хвост. Но наши не сдаются. Они здесь, как собака на сене. Сами не копают и других не пускают. Здесь не они хозяева,» — Ричард кивнул в сторону полицейского. — «И ФАРК не хозяева. Они только думают, что эта страна им принадлежит. А вот я тебе могу сказать, кому она принадлежит.»

Крукоу принялся загибать пальцы.

«Тексако, Эксон и Оксипетрол. Ну, немного Шеврон. И самая главная фирма, знаешь, какая?»

Ричард заговорщицки наклонился ко мне.

«ЦРУ,» — гордо прошептал он. — «И я всех их вожу.»

«Возишь. Это как?»

«Я пилот, парень. Причем, классный пилот. У меня одиннадцать тысяч часов в воздухе.»

Ого, становилось очень интересно.