В поезде я спросила Кэтрин Александер, согласна ли она разделить со мной комнату в Бельвю-Страффорде. Она не возражала. Я совсем ее не знала — так, привет-пока. Мы отправились в театр репетировать и договориться насчет грима. Репетицию проводили мадам Дейкарханова и Аким Тамиров, очень похожий на грека. Они показались мне совершенно неподготовленными. Я не могла поверить, что спектакль в самом деле состоится. Вернулась в гостиницу. Кэтрин сказала, что ей снова надо выйти в город. Я предложила пойти вместе. Она отказалась, сказав, что пойдет одна. Позже я узнала, что и ей предложили 500 долларов. Но, очутившись в театре, она почувствовала что-то неладное. Поэтому она вернулась и заявила, что не явится больше на репетицию, пока ей предварительно не заплатят вперед. И они заплатили. Я же не была настолько умна. Мне и в голову не могло прийти, что могут вовсе не заплатить.
Начался спектакль. Бланш Юрка очень много времени проводила на полу, сидя на коленях, и сильно испачкала себе руки. Потом она прикладывала их к лицу и по мере продолжения спектакля становилась все грязней и грязней. Лицом, костюмом — всем. Наконец представление окончилось. Мне сказали, что деньги перечислены. Я расплатилась с Лили. Но 500 долларов за один сыгранный вечер так и остались мифом.
Дэвид Селзник и Джордж Кьюкор искали девушку на роль Сидни Фейрфилд в фильме «Билль о разводе» Клеменса Дейна. В Нью-Йорке ко мне пришла агент Мириам Хауэлл, работавшая на Леланда Хейварда из «Американ плей компани». Не соглашусь ли я попробоваться на роль? Я ответила, что с удовольствием. Роль была чудесная. К тому же партнером должен был стать Джон Бэрримор. Агент предложила мне для пробы сцену, но я сказала, что предпочла бы использовать для показа свой собственный материал из «Праздника». Она не возражала. Их сцена показалась мне не слишком удачной. А кроме того, я чувствовала, что просмотр одного и того же отрывка в исполнении каждый раз новой девушки должен наводить тоску и раздражать. Я попросила Алена Кемпбелла быть моим партнером во время пробы, сказав, что вовсе не обязательно утруждать себя разучиванием роли: пусть сидит в откидном кресле, спиной к залу и просто читает по ходу сцены свой текст. Я слышала о случае, когда именно тот, кто присутствовал на чьей-то пробе в качестве партнера, получил работу. Мне не хотелось оконфузиться таким образом. Ален Кемпбелл согласился.
Потом он женился на Дороти Паркер. И был моим хорошим другом — актер, чуткий и скромный парень. Ей повезло с мужем. Повезло и мне. Итак, он выполнил мою просьбу. Сидел в откидном кресле, и я благодаря этому сохранила хладнокровие.
Некто Эдди Зенц наложил мне грим. У меня было такое ощущение, будто я искупалась в пудре — девственно-белой; губы — красные-прекрасные, веки — тяжелые-претяжелые — закрывались сами собой.
На пробе присутствовала агент Мириам Хауэлл, и мы с нею договорились, как должна сниматься сцена. Это был отрывок из «Праздника»: сцена, в которой Линда Сетон слышит, как ее отец объявляет о помолвке своей сестры с Джонни Кейсом. Затем следует сцена разговора с ее братом. Она слушает, держа в руке стакан. Очень медленно опускает стакан и ставит его на пол.
Линда.Как насчет напиться, Недди?
Недди.Вопрос — как напиться?
Линда.Хорошо и допьяна.
Я знала эту сцену досконально, поскольку дублировала ее в течение шести месяцев. И боялась, что буду очень волноваться, потому мне не хотелось использовать материал, на котором легко можно было провалиться.
Я сняла весь тот немыслимый грим и сделала свой, к которому привыкла в театре. Почувствовала, что стала похожей на самое себя. Зачесала назад волосы, как носила их в обыденной жизни. Вообще я была полна решимости оставаться самой собой. Спустя несколько дней увидела пробу. Ну что ж, подумала я, недурно. Потом, десятью годами позже, видела ее еще раз. Впечатление было жуткое. Слишком возбужденная, я выглядела полной идиоткой в своем гриме и с зачесанными назад волосами. А ведь тогда мне казалось, что я совершенно бесстрастна.
Бесстрастностью там и не пахло. Такой я, в сущности, и была — девчонкой, безрассудно рвущейся в кино. На лице это было просто написано. Эта проба не сохранилась.
Потом я позвонила на студию «Парамаунт» и сказала мистеру Солсбери, что сделала пробу для РКО [2]. Не хочет ли он, чтобы я попробовалась и у них? Он согласился и попросил, чтобы я сыграла отрывок из «Супруга воительницы». Я сделала пробу — не очень удачную. Но обещание свое я выполнила.
Проба для «Парамаунта» хранится в «кунсткамере» Лос-Анджелесского университета. Материал был слабоват. Просто я сделала то, что мне велели. Но теперь, по прошествии многих лет, ясно, что в моей игре не чувствовалось нерва — не было настоящей жизни.
Джорджу Кьюкору, которому предстояло снимать «Билль о разводе», понравилось, как я опускаю на пол стакан на пробе. Мне предложили роль. Спустя годы Ларри Оливье рассказал мне, что его первая жена Джил Эсмонд также пробовалась для «Билля о разводе». Они были очень разочарованы, когда роль получила я.
Потом начались торги с Селзником. Он предложил 500 долларов в неделю, потом 750, потом 1000, потом 1250, наконец 1500 — именно столько, сколько я и просила. Он предлагал 1250 с четырехнедельной гарантией. Я согласилась на 1500 с трехнедельной гарантией. Кроме того, я настаивала на предоставлении пауз для работы в театре и для возможности просматривать материал. Во всяком случае, чтобы со мной обязательно советовались относительно материала. При моем успехе контракт становился для них невыгодным.
Спектакль «Супруг воительницы» сняли с репертуара. Прежде чем уйти, я настояла на своем праве доиграть свою норму в пьесе «Невеста в солнечном свете». Мы отыграли неделю в маленьком театре в Оссининге. В пятницу Генри Халл сообщил мне, что в четверг сбежал продюсер и заодно прихватил с собой всю выручку. Все, что осталось, лежало у него в шляпе. Он отдал мне мою долю. И я поехала на станцию в Хэрмон, откуда на экспрессе «Двадцатый век» добралась сначала до Чикаго, а потом на экспрессе «Супер Чиф» — до Лос-Анджелеса, где намеревалась искать свою удачу. Лора Хардинг, моя подруга, решила ехать со мной. Вдвоем все-таки веселей; мне это, конечно, было только на руку. И вот Лора сидит в поезде со всеми своими пожитками и с моими тоже. Она везла с собой двух собак: Джейми, шотландскую овчарку, и Твига, шельбурнского терьера.
Надо рассказать о Лоре Барни Хардинг.
Первой настоящей подругой, которую я обрела в Нью-Йорке, была она. Как я уже писала, мы познакомились с ней у Фрэнсис Робинсон-Даф. Лора тоже брала уроки по сценической речи и надеялась сделать карьеру в театре. Она объявилась в Нью-Йорке на несколько лет раньше меня. Ее отцом был Дж. Хаорс Хардинг, финансист. Она жила со своими родителями на Пятой авеню, № 955. Подрабатывала дубляжем, а годом раньше ездила летом на актерские курсы в Стокбридж. Она была очень веселой, добросердечной, умела ладить с актерами.
В первый свой приезд в Стокбридж Лора встретила там Джеймса Кагни. Именно он рассказал мне историю о том, как Лора устроила вечеринку для всех неотягощенных славою актеров, которые тем летом побывали в Стокбридже. Начало вечеринки назначили на пять часов. Джеймс и его жена пешком добрались до Пятой авеню. Отыскали дом номер 955. Но не поверили своим глазам: огромный каменный дом. Не может быть, но факт. Действительно, дом 955 — один из нескольких «мертвых домов». Его друзья с Ист-Сайд называли эти здания «мертвыми домами», потому что, проходя в Центральный парк поиграть в теплую погоду, всегда наблюдали одну и ту же картину: эти дома на Пятой авеню закрыты ставнями и затемнены.
Чувствуя себя маленькой мышкой, он позвонил в колокольчик. Дверь открыл Парк — облаченный в униформу лакей ростом в 185 сантиметров.
— Добрый день, сэр. Прошу вас подняться по этой лестнице. Следуйте за мной, пожалуйста.
