Лефкович записал в блокнот одно слово. Я молил Бога, чтобы это было «насилие».

А Томасси все говорил.

— Из вашей вступительной речи присяжные должны четко уяснить, что искушение не играет здесь никакой роли. Разумеется, жертве двадцать семь лет и она не девственница. Ее моральные принципы полностью соответствуют взглядам большинства молодых людей ее возраста, что подтверждается соответствующими статистическими выкладками, и сильно отличаются от взглядов более старшего поколения, к которому относятся присяжные. Вам сильно повезет, Лефкович, если в составе присяжных окажется хоть один тридцатилетний. Она деловая женщина. Образованная. Живет одна по собственному выбору. У нее не было оснований подозревать, что сосед, которого она неоднократно встречала на лестнице, обманом проникнет в ее квартиру, далее это будет доказано показаниями свидетелей, а затем силой навяжет свои сексуальные желания женщине, которая не хотела иметь с ним ничего общего. Я убежден, если вам удастся донести эти положения до присяжных, они, слушая Брейди, будут воспринимать его слова с учетом того, что услышали от вас.

Жаль, что Лефкович почти ничего не записывал. Такой, как Брейди, мог сожрать его с потрохами.

— Я не сомневаюсь, что большую часть сказанного мною вы и так намеревались включить во вступительную речь.

— Да, но, пожалуйста, продолжайте, — откликнулся Лефкович. — Всегда полезно послушать другого человека, пусть он и говорит близкое к тому, что хочешь сказать ты сам.

Я с трудом скрыл улыбку. Этот молокосос уже успел кое-чему научиться.

— Отлично, — кивнул Томасси. — Не стоит нам забывать о том, что обыкновенные мужчины и женщины не очень-то понимают глубину тех переживаний, что приносит с собой изнасилование.

Допустим, вы попытаетесь донести до присяжных мысль, которую каждый постоянно слышит, но как-то пропускает мимо ушей. По закону два преступления относятся к разряду тяжких: убийство и изнасилование, но почему-то все полагают, что убийство — это ужасно, а изнасилование — предмет для дискуссии с движением за права женщин.

Почему так разнится отношение к убийству и изнасилованию? Вы должны дать ответ и на этот вопрос. Мы привыкли к убийствам. Вся литература, которую мы читаем с детства, напичкана убийствами. Начните с Библии, Каин убивает Авеля. Если надо, перескажите присяжным всего Микки Спиллейна. В нашем воображении убийство обыденно. В десяти заповедях прямо сказано: не убий. Когда же дело доходит до сексуального насилия, заповеди молчат. Ты не должен возжелать жены ближнего своего. Однако время от времени каждый желает жену соседа. Суть проблемы — насилие. Заповеди, возможно, обходят этот момент стороной, закон — нет. Изнасилование и убийство остаются равными по тяжести преступлениями. Вы должны вдолбить эту мысль в головы, присяжных.

Некоторые судьи позволяют прокурору или адвокату защиты порассуждать. Давайте этим воспользуемся. Предположим, на земле не осталось никого, кроме жертвы, но убийство все же возможно в форме самоуничтожения, самоубийства, которое по закону тоже является преступлением. Но изнасилование, если исчезнут все люди, невозможно в принципе. Остается лишь мастурбация, а это не преступление. В случае изнасилования мы должны сфокусировать всеобщее внимание на другом человеке. В нашем случае ясно, кто это. Козлак. Он твердит, что не насиловал. Поэтому мы максимально развиваем тему насилия.

Я подумал, что, слушай я такую лекцию на юридическом факультете, у меня возможно, возникло бы желание предложить несколько иной подход. Закон, как букет идей на форуме власти? Но учеба для меня давно закончилась. Томасси продолжал излагать свою точку зрения. Я не мог позволить себе пропустить хоть слово.

— Вы еврей, не так ли? — обратился он к Лефковичу. — Что ж, давайте попробуем обыграть и это.

Многое мы не можем высказать присяжным напрямую. Каждый адвокат имеет свой набор приемов. Тут и язык жестов, интонации, намеки, внушение. Я уверен, что вы изыщете возможность вспомнить историю человечества. Адвокат жертвы армянин по происхождению. Возможно, этот адвокат особенно предубежден против изнасилования, потому что армяне, первая христианская нация на свете, в начале столетия подверглась форменному геноциду со стороны турок, когда счет изнасилованиям и убийствам шел на десятки и сотни тысяч. Необходимо упомянуть и о том, вы найдете способ сделать это, не вызывая возражений судьи, что вы, представляя интересы народа в этом зале, не можете забыть, что в этом столетии, когда было уничтожено шесть миллионов евреев, многим женщинам, особенно, симпатичным, предлагался выбор — многократное изнасилование в эсесовских борделях или смерть. И, познав на себе, что такое изнасилование, большинство выбрало смерть. Таким образом вы затронете и христиан, и евреев, если вам удастся обойти протесты Брейди, то есть всех присутствующих в зале суда, включая и присяжных. И достигнете поставленной цели: присяжные поймут, что изнасилование далеко не пустяк, а в исторической перспективе еще ужаснее, чем смерть. После того как вам это удастся, Брейди уже не сможет низвести случившееся до бытового уровня. Я убежден, что вы с этим справитесь.

Лефкович налил себе воды из кувшина.

— Мистер Томасси, я уважаю ваш опыт, но неужели вы думаете, что судья позволит мне все это изложить?

— Все зависит от того, как вы к этому подойдете. Послушайте, во-первых, можно гарантировать, что среди присяжных не будет ни жертв изнасилования, ни тех, у кого насиловали близких родственников. Брейди наверняка заявит им отвод. Таким образом, вы обязаны, думаю, вы сможете убедить в этом судью, проинформировать присяжных о преступлении, зовущемся изнасилованием, поскольку они практически ничего об этом не знают.

— Я намеревался избежать эмоциональности в своей вступительной речи, — заметил Лефкович.

— Эмоциональность просто противопоказана, — кивнул Томасси. — У вас достаточно опыта, чтобы скрыть чувства от слушателей. Ваша задача — изложить исторические факты. Предельно хладнокровно. Эмоции вы должны вызвать у присяжных.

Похоже, старания Томасси не пропадали даром. С каждой фразой молодой человек чувствовал себя все увереннее. Наконец он повернулся ко мне и спросил, как мне показалось, несколько снисходительно:

— Мистер Уидмер, вы стали адвокатом намного раньше нас. На чем еще я должен заострить свое внимание?

Я мог бы предложить ему постоянно помнить о своей молодости и о том, что он тоже смертен.

— Мистер Лефкович, как вам хорошо известно, моя практика не имеет ничего общего с тем, чем занимается мистер Томасси. В зале суда я не произнес и слова. Я лишь нахожу, что прокурору на этом процессе придется нелегко.

— Мистер Уидмер, за два года я приобрел немалый опыт по части криминальных процессов, и процент обвинительных приговоров, как по тем делам, что я представлял в суде, так и по тем, что я помогал готовить, достаточно велик.

Я видел, что Франсина не питает больших надежд в отношении Лефковича, но Томасси взглядом запрещал ей произнести хоть слово. Я не сомневался, что свое поведение на совещании они обговорили заранее.

— Я думаю, что во вступительной речи целесообразно обговорить еще два момента. Убийство — это разовое действие. Человек умирает, и на этом все кончается. Жертвы изнасилования, если их оставляют в живых или если они уступают насильнику, чтобы остаться в живых, до конца своих дней сохраняют в памяти ужас и отвращение от случившегося с ними. Изнасилование — преступление, растянутое во времени, потому что оно сохраняется в голове жертвы.

— Дельная мысль, — вставил я.

— Превосходная, — поддакнул Лефкович.

Хотелось бы мне знать, что он записал в блокнот.

— И последнее, — продолжил Томасси. — Необходимо подчеркнуть важность данного процесса. Время от времени нашему округу приходится сталкиваться с насильником, жертвой которого становятся подростки десяти, двенадцати, четырнадцати лет. Когда его ловят, мать не разрешает ребенку давать показания. Она ведет его к психиатру, а тот выносит заключение, что публичные показания могут еще более травмировать ребенка. Его не волнуют те показания, что дает ребенок лично ему, потому что называется сие психотерапией и он получает за это деньги. Так вот, мы все ненавидим насильников и в ярости от того, что виновник избегает наказания, потому что жертве не разрешают дать показания. Но беда в том, что большинство изнасилованных женщин ведут себя точно так же, как матери детей, подвергшихся насилию, они не хотят публичных слушаний, не хотят, чтобы их личная жизнь становилась достоянием гласности, не хотят унижения, всей грязи, что связана с таким процессом. Они не поднимают шума. А в нашем случае присяжным выпадает возможность услышать все от самой жертвы, удивительной женщины, нашедшей в себе мужество дать показания, не желающей перекладывать ответственность на все человечество. Не надо выставлять ее Жанной д’Арк. Донесите до присяжных мысль о том, что она прежде всего заслуживает уважения. Вот слово, которое надо записать: уважение.