Заячья вдова весьма сочувственно выслушала историю о происходящем на мельнице, но, поддакивая, одновременно прикидывала: коль скоро Лиза того гляди возвысится из прислуг в хозяйки, почему бы и ее Ане не попробовать добиться того же, если удастся вывести соперницу из игры? Посему вдова склонна была отказаться от планов с пасторской усадьбой и предпочесть вариант с мельницей, тем более что служба у пастора ни в коем случае не обещала такого возвышения, как мельница.

Дабы ковать железо, пока горячо, отправили за мельником подпаска. Мельник не замедлил явиться, ведя за руку Ханса…

И вот теперь они сидели за ужином, а когда первый голод был утолен, мадам Андерсен выступила со своим предложением, горячо рекомендуя зятю Зайку-Ане как совершенно незаменимую прислугу. Дракон посчитал нужным подкрепить материнскую рекомендацию одобрительным бормотанием, которое он издавал, продолжая жевать, а Заячья вдова слезливым голосом заверила всех, что ее Ане будет выкладываться изо всех сил, поскольку и не желает себе лучшего места, нежели на мельнице.

Хотя мельник кивками и междометиями выразил полное признание достоинств Зайки-Ане, он явно не торопился соглашаться на это предложение. Позволяя другим высказываться, сколько душе угодно, он упорно молчал, не отводя взгляда от тарелки и с машинальной старательностью нарезая кубиками бутерброд.

Настроение у Якоба было прескверное. Он понял, что это наступление на Лизу. Выпады против нее случались и раньше, но теперь речь шла о хорошо подготовленной, решительной атаке. Уступи он, и на мельнице появится постороннее лицо, которое устроит слежку, а при одной мысли об этом Якоба бросило в жар. С другой стороны, атака исходила от весьма уважаемого им человека — матери покойной Кристины и бабушки Ханса, которая имела право на свое мнение; к тому же в ее словах была немалая доля истины.

В разговоре возникла пауза, нарушенная Хансом, который в продолжение беседы переводил сияющие глаза с одного ее участника на другого.

— Значит, когда появится Ане, Лиза уйдет?

Мадам Андерсен обменялась с Заячьей вдовой понимающим взглядом, что еще более обеспокоило и раздосадовало мельника. Однако Дракон, обычно пребывавший в блаженном состоянии обособляющей от других тупости, вероятно, захотел по доброте душевной утешить мальчика: пускай, мол, не боится, Лиза никуда не уйдет, ведь Ане тоже вряд ли потянет на себе всю мельницу. Последнее подтвердила и вдова, заметив, что, конечно же, как Ане ни сильна и проворна, ей всех дел не потянуть, особенно в первое время.

К глазам мальчика подступили слезы разочарования.

— Да что ж ты, Ханс, сразу распускаешь нюни! Сказано, она не уйдет. Никуда Лиза не денется, она останется на мельнице и дальше. Слышишь?

Ханс прекрасно слышал и потому заревел:

— А я как раз не хочу, чтоб она оставалась. Пускай будет Ане…

Неожиданный протест настолько обескуражил дядю, что тот, откинувшись на спинку стула, выпучил глаза на племянника.

— Что за ребенок! Только что хныкал, что Лиза уйдет, а теперь знать ее не хочет… Удивительное создание… Матушка, налейте-ка ему киселя, может, успокоится.

Пока мадам Андерсен следовала этому хозяйственному совету, который, кстати, возымел действие, мельник объяснял, что он никак не возьмет в толк, зачем ему кормить и поить двух работниц (да еще платить обеим жалованье), если имеющаяся у него одна прекрасно со всем справляется.

Его шурину это соображение показалось настолько очевидным, что он даже удивился, как оно не пришло в голову ему самому. Отложив нож, он стукнул кулаком по столу.

— Ты совершенно прав, Якоб. Действительно, какого черта!

Впрочем, укоризненный взгляд матери дал ему понять, что он сморозил глупость и вообще не разбирается в предмете разговора. Дракон пристыженно умолк, запил свое смущение водкой и, несмотря на сопротивление мельника, налил и тому: дескать, нет ничего лучше стопки датского самогону, чтоб шибал сивухой, вот он берет за живое, не то что всякие ихние аквавиты, а закусить хорошо краюхой черного хлеба с тминным сыром — такого сыра, как делает матушка, ни у кого не сыскать.

— Ты вот говоришь, что со всем справляется одна прислуга, — продолжила свои рассуждения мадам Андерсен, — но некоторые вещи, наверное, не мешает и улучшить. В ту пору, когда за кухней и подвалом приглядывала покойная Кристина (при этих словах Дракон глубоко вздохнул, а Заячья вдова покачала головой), кое-что на мельнице, пожалуй, было иначе… Да и за ребенком сейчас приглядеть бывает некому, к Лизе у него доверия мало, а ты не можешь вечно ходить за ним по пятам. Особо экономить на еде и жалованье тебе, слава Богу, не надо, если же в доме будет больше порядка и заботы — это, между прочим, тоже дорогого стоит.

— И то правда, — подхватил Дракон, стремившийся всячески загладить свою оплошность, — матушка говорит очень верные слова. Ты бы, Якоб, подумал над ними.

— Тут, можно сказать, счастливый случай, — продолжила матушка, — не каждый день представляется возможность нанять дельную работницу.

— Уж будьте уверены, Ане будет трудиться не покладая рук.

— Еще бы, постоянная работа сейчас на дороге не валяется, — вставил Дракон.

— Ладно, я поговорю с Лизой. Может, она и сама захочет помощи, если ей предложить.

— Не знаю, зачем тебе спрашивать Лизу, — колко заметила мадам. — А уж чего она хочет, и так всем известно.

От столь прямого намека мельник покраснел и украдкой обвел взглядом остальных присутствующих. Вдова успела изобразить на лице полное неведение, шурин же многозначительно закивал, мол, и впрямь «всем известно», при этом лихорадочно и безнадежно маясь вопросом, что имела в виду мать и какого рожна хочет Лиза. Дело в том, что мать считала Хенрика непростительным болтуном, а потому не делилась с ним своей тревогой по поводу происходящего на мельнице.

Мадам Андерсен попыталась еще раз переубедить мельника, однако тот стоял на своем: он должен поговорить с Лизой, и если она по-прежнему хочет вести хозяйство одна, пускай ведет.

На этом он встал: пора домой. Небо затянуло тучами, в окна стучал дождь, но мельник не захотел пережидать его. Завтра ему рано вставать, дел невпроворот. Оказалось, что Ханс заснул, положив голову на бабушкины колени.

— Пускай мальчик переночует, смотри, как он сладко спит.

— Нет, я его забираю с собой.

— Ну что ты его потащишь под дождь сонного!

— Ничего, не растает за две минуты, небось не сахарный… Ханс!

Наполовину проснувшийся и уловивший последние фразы мальчик принялся тереть глаза, бормоча, что хочет остаться у бабушки. Мельник нервно поскреб бороду, затем взял со стула свою шляпу и Хансову шапку.

— Нет, Ханс, пойдем. Тебе лучше быть дома…

Все трое, стоя у окна, смотрели, как отец с сыном идут по рябиновой аллее. Высокая фигура мельника пошатывалась, в его осанке и походке чувствовалось какое-то безволие. Мальчик, которого он держал за руку, бойко вышагивал чуть впереди, и создавалось впечатление, будто это он ведет отца, а не тот его: один раз он обвел мельника вокруг большой лужи. Постепенно их фигуры растворились в пелене дождя.

— Ну, сами видите! — глубокомысленно закивала мадам Андерсен. — Он даже не посмел… у него просто потребность иметь при себе ребенка.

— Да, было заметно… Он вроде как боится, — согласилась Заячья вдова, снова упрятывая двойной подбородок в силки шляпных завязок.

— Во-во, он у нас такой… Якоб всегда был боязливый, это мы знаем, — подтвердил Дракон, хотя для него оставалось загадкой, что за чушь несут пожилые дамы.

Однако пожилые дамы вовсе не несли чуши, они говорили правду. Мельник боялся Лизы, но пуще того боялся себя, своего страстного волнения, своей алчущей любви, которая в последнюю неделю разгоралась все сильнее и сильнее. А он было подумал, что она затухла. При этом взгляд его все равно был устремлен к будущему браку с Лесниковой Ханной, браку, который казался ему делом решенным. Брак был как бы предначертан, скреплен обещанием перед умирающей и возвещен рукой привидения. Разве дух Кристины уже не сосватал его в дом лесничего? Его обитатели, вероятно, не подозревают тайного смысла сего знамения, поскольку Якоб еще не поведал им, в каком качествевиделась Кристине в последнее время сестра лесничего. И все же у мельника создалось ощущение, что Ханна благоволит к нему; ему даже казалось, что они с братом тоже считают их свадьбу само собой разумеющейся, хотя предположительные супруги еще не обсуждали ее и ни тот, ни другая не осознали окончательно такого решения. Вот почему Якобу приятно было захаживать в окруженный лесом гостеприимный домик, наслаждаясь там благотворным покоем и воскресной тишиной, что приносили отдохновение и обещали со временем стать неотъемлемой принадлежностью мельника, выгодно приобретенной земельной собственностью, на которой можно построить добротный дом для себя, которую можно возделать и в виде доходного наследства передать сыну. Увы, все это было не более чем фантазией, причем фантазией, порожденной внешними желаниями Якоба, его чувством долга и воспитанным в нем здравомыслием; и пока воображение добросовестно подкидывало все новые подробности скучной идиллии из добропорядочности и уюта, его внутренние, первобытные желания рисовали порочные картины бурных любовных утех, жизни между сомнением и надеждой, жизни, подхлестываемой ревностью, полной счастливых сюрпризов и внезапных разочарований, находящей беспокойный роздых в жаре сладострастья. Ведь в мельнике жила (неиспользованная и только начавшая осознаваться) огромная чувственность, которой отнюдь не хотелось и во второй раз удовольствоваться подменой — законченным супружеским счастьем; это было все равно что натянуть на себя удобное домашнее платье — вместо оперения, коего требовала натура, чтобы пуститься в опасный полет.