— После похорон много воды утекло.
— Ты помнишь, о ком вы говорили на поминках в людской? О лесниковой сестре.
— Не мы, а жалкий простофиля Ларс!
— Простофиля, говоришь? Да этот простофиля оказался умнее тебя.
— Что-что? — вылупился на Лизу Йорген. — Уж не ее ли собрался взять в жены хозяин?
— Ну, оглашения брака пока что не было, но если оно не состоится, ни она, ни ее братец тут будут не виноваты.
— Почему ты так решила, Лиза?
— Да мельник каждую свободную минуту бежит к ним в лес, а потом ему вроде как стыдно передо мной… он будто и не хочет туда ходить, и молчит про это, а мальчишка все разбалтывает. Только и слышно его стрекотание про тетю Ханну и «милую Енни»…
— А кто такая Енни?
— Да ручная косуля, которую лесникова сестра… Ух, как я ненавижу эту бестию! И мальчишка к нему пристает, дескать, уже целых две недели не ходили туда… А она вовсе не дура, эта сестрица, сразу поняла, что привораживанье надо начинать с сына.
— Я знал, что тебе будет трудно с Хансом, он ведь не больно тебя жалует.
Лиза одарила его не самым добрым взглядом: напоминание об этом недруге задело ее.
— Ладно, а хозяин-то что?
— Что, что! Ходит с ней и со смотрителем в лес, а потом сидит у них в гостиной, слушает ейную игру на фортепьянах. Фрёкен Кристенсен у нас настоящая дама!
— Ну, это понятно. А дальше что? Он в нее влюблен?
— Влюблен! — презрительно фыркнула Лиза. — О влюбленности тут навряд ли речь… но жениться на ней он хочет… так мне, во всяком случае, кажется. Потому что тогда он освободится от меня.
— Освободится от тебя? — непонимающе воззрился на нее Йорген. — Но я думал… он что, больше не… Разве он не предпочел бы?..
— Покрутить со мной любовь или что-нибудь такое — это он пожалуйста. А вот в жены взять — очень сомнительно… тем более что ребенок ко мне плохо относится… и мельник уверен, что мачеха из меня выйдет никудышная. Зато та, другая, не чета мне… Настоящая фрёкен, даже на фортепьянах играет… Куда лучше бедной прислуги, которая умеет только горбатиться по хозяйству.
Лиза умолкла и, закусив нижнюю губу, потупилась, предалась жалости к самой себе; это чувство, которое нередко охватывало служанку, по крайней мере доказывало наличие у нее воображения.
Несколько минут в помещении слышались только постукивание деревянной ложки о тарелку, грохот вала, приглушенный скрип и скрежет мельницы. Но вот Йорген встал, чтобы подсыпать зерна в воронку жернова.
— Да, нехорошо. Что ж теперь будет) Лиза?
Внезапно подбодренная унынием Йоргена, она откинула назад голову и засмеялась, раскрыв рот в белозубой улыбке.
— Ничего, я его еще приберу к рукам.
Засим она снова опустила взгляд и принялась водить пальцем ноги по мучной пыли на полу.
— Больше всего мешает мальчишка. Мельник, черт бы его подрал, везде таскает сына за собой, и не подступишься. А тот зыркает на тебя своими сердитыми глазищами… Я уж ему и леденцы подсовывала, и носки связала… Шерсть, между прочим, на собственные деньги купила… А если пеку блины, так непременно зову его и угощаю с пылу с жару. Ну чем мне его еще ублажить?!
Отбросив черпак на кучу зерна, Йорген засунул руки в карманы и изобразил важную позу и назидательную мину, которые бы приличествовали глубине размышлений, коими он собирался поделиться со служанкой, размышлений, свидетельствовавших о его знании людей.
— Видишь ли, Лиза, с ним такие уловки не пройдут, тебе его не одолеть. Скажу больше: был бы он лет на десять постарше, ты бы могла вскружить ему голову, как… как кружишь нам всем. Но сейчас тебе с Хансом не справиться.
Тихий смешок Лизы подтвердил Йоргенову правоту; к злости служанки по поводу того, что Ханс неподвластен ей, примешивалось лестное чувство удовольствия от безоговорочного признания ее власти над всеми взрослыми мужами.
— Ну что за вздор ты несешь! — воскликнула она. — Лучше б пораскинул мозгами и помог мне… Чем-то его наверняка можно взять, — добавила она в убеждении, что каждый покупается, надо только знать, какой ценой.
— Прямо не знаю… Разве что… да нет, это глупо…
— Очень может быть, — отвечала Лиза, сев на мешке подальше и получив возможность болтать ногами в синих бумажных чулках. — Может, и глупо, а ты все-таки скажи.
Йорген покосился на две ножки, которые, изогнувшись в воздухе, словно ласкали подошвами друг друга. Ему и впрямь хотелось дать Лизе дельный совет.
— Просто я подумал… мне пришло в голову, что Ханс очень привязан к Дружку…
— Ага! Значит, я должна теперь пресмыкаться перед дворнягой?!
— Нет, просто я… конечно, это глупо…
— Погоди, это совсем не глупо… даже здорово…
Она задумчиво кивала головой.
Йорген, приятно удивленный сим признанием, уселся обратно на мешок и принялся свистеть, одновременно выскребая трубку на пол, а потом набивая ее.
— Кончай свистеть! Неужели не можешь посидеть тихо? — прикрикнула на подручного Лиза, после чего уморительно сжала губы и наморщила лоб, давая понять, что сосредоточенно думает.
— Знаешь, что я сделаю, Йорген? — наконец проговорила она уже безо всякого напряжения на лице, как человек, разрешивший сложную проблему. — Я попрошу своего брата Пера пристрелить Енни.
Сначала тупо вылупив на нее глаза, Йорген вдруг расхохотался во всю глотку, словно посчитал Лизины слова забавной шуткой.
— Чего гогочешь?
— Ты что, всерьез? — опешил Йорген. — Какой тебе прок с того, что несчастная тварь будет убита?
На миг бросив взгляд в дверь, мимо Йоргена, Лиза надменно надула губки — другого ответа молодой человек не удостоился, тем более что ответить ему было непросто. Как могла Лиза объяснить, что в ее необузданной женской фантазии, не ограничиваемой рамками здравого смысла или соображениями логики, проснулись первозданные мифотворческие способности, породившие представление о таинственной связи между косулей Енни и ее госпожой, связи, благодаря которой через зверя можно было задеть хозяйку, так что убийство косули означало бы конец Ханниной власти над мельником? Лиза ведь немного лукавила, говоря Йоргену, что мельник, кажется, хочет жениться на Ханне, дабы освободиться от ее собственных пут; и если она действительно не считала хозяина влюбленным в его возможную невесту, то своей соперницы она боялась, а в мельнике видела человека, подпавшего под ее чары, причем чары эти были иного свойства, нежели те, что исходили от самой Лизы: Ханнино пленительное колдовство в старину называли белой магией, тогда как Лизино совершенно очевидно принадлежало к черной, а мурлычащий кот с горящими глазами исполнял при ней роль spiritus familiaris,то есть духа — хранителя. Теперь же дух-хранитель соперницы, кроткий, пугливый лесной зверь, мех которого хранил в себе свежий аромат травы, а в бездонных глазах которого таилась тень нависших над прудом дерев… — в общем, теперь зверь будет уничтожен, и посмотрим, что из этого выйдет! Чем черт не шутит…
Оба молчали: Лиза углубилась в свои фантазии, которых не могла бы выразить словами; Йорген продолжал ломать свою бедную голову над тем, почему Лизе выгодно убийство Енни. Он даже забыл зажечь трубку, и они долгое время сидели тихо под привычный шум мельницы, сегодня настолько слабый, что им почти не приходилось при разговоре повышать голос.
— На ней ошейник, отделанный новым серебром… он блестит в лунном свете… и еще звенит колокольчик, — проговорила служанка и снова умолкла.
Йорген украдкой посмотрел на Лизу, огорченный безмятежным ходом ее мыслей, которого он совершенно не понимал. Он видел, как она похорошела, стала иной: в ней появилось нечто чужое и высокомерное, некий отпечаток большей духовности, отчего созерцание ее было мучительнее прежнего: ну вылитая йомфру Метте!
Он не мог отвести глаз.
Помещение все больше заливалось потоками красного вечернего света, через регулярные промежутки пересекаемого тенями от крыльев, которые попадали и на Лизино лицо: на свету оно разгорячалось и становилось все более манящим, а в торопливой тени — все более угрожающим. В открытую дверь виднелся кусок свинцово-серого неба над белыми копнами жита и переливающейся тополиной рощей. На припорошенной мукой галерее стали появляться черные пятна — с легким стуком, точно о деревянный настил шлепались какие-то жуки.
