На следующее утро я проснулся в том же состоянии, в каком ложился спать: мне было не по себе. Меня не оставляло ощущение, что я нахожусь не в Риме, а в каком-то чужом городе, и от этого мне становилось страшно. Ночью я помочился в горшок, чтобы не ходить в туалет, общий для всех постояльцев, и теперь мне предстояло его вынести. Мысль о том, что я предстану в пижаме перед незнакомыми людьми, меня тоже не слишком радовала, так что я долго выжидал, прежде чем выйти из комнаты.

Следуя совету Смита номер два, я отправился в Ватиканскую библиотеку навестить падре Сансовино. История с ядом не давала мне покоя, я боялся, что Юнио может отомстить. Падре Сансовино меня не принял. Он ограничился тем, что передал мне через одного из скрипторов записку, гласившую: «Увидимся сегодня днем, в четыре часа, в крипте собора Святой Цецилии. Если вы не сможете прийти, сообщите об этом подателю сей записки».

Поскольку остаток утра у меня был свободен, я решил выполнить поручение принца как можно раньше. Взяв курс на Борго, я перешел через Тибр по мосту Сант-Анджело, свернул налево, чтобы попасть на виа деи Коронари и добрался до дома номер 23, того самого, куда мне предстояло передать посылку, полученную в аптеке. Это было обычное здание, такое же, как и все, расположенные по соседству. Я продолжил путь и двинулся на корсо дель Ринашименто.

Аптека находилась напротив книжного магазина, так что я задержался, разглядывая витрину, прежде чем решился войти. Я сделал это для того, чтобы дождаться, пока в магазинчике не останется посетителей.

— Che cosa desidera? [43]— услужливо спросил помощник.

— Я ищу дона Оресте.

— Un attimo [44], — ответил он, не скрывая своего разочарования.

Он отправился в подсобное помещение. Через мгновение оттуда вышел мужчина средних лет, плотного телосложения, казавшийся скорее спортсменом, нежели аптекарем, несмотря на белоснежный халат.

— Вы меня звали?

— Я пришел забрать заказ принца Чимы Виварини, — сказал я.

— Я ждал вас, — проговорил он, доставая из кармана халата маленький пакет, размером не более пяти сантиметров в длину и двух с половиной в ширину, завернутый в упаковочную бумагу. — Вот.

— Это все?

— Положите в карман пиджака, — ответил он.

Когда я очутился на улице, у меня возникло искушение открыть сверток, но я сдержался, опасаясь, что мой поступок откроется. Потом я снова отправился на виа деи Коронари. Оказавшись перед домом, я на мгновение остановился, рассматривая его. Я хотел удостовериться, что мне не уготована ловушка. Устав ждать, пока что-нибудь произойдет, я вошел внутрь и с максимальной предосторожностью поднялся на третий этаж. Звонка не было, и я постучал в дверь костяшками пальцев. Ответа не последовало, и я снова постучал, на сей раз громче. Через минуту открылся глазок, через него я рассмотрел прозрачный женский глаз с накрашенными ресницами. Потом глазок закрылся, и дверь приоткрылась настолько, что женщина смогла просунуть в щель руку, в которую я вложил сверток. Рука уползла обратно, словно змея, и дверь захлопнулась. Тогда я услышал в квартире мужской голос, несколько раз повторивший одну и ту же фразу на иностранном языке, быть может, на немецком. Мне показалось, я разобрал слова «Mein Gott». На этом все кончилось.

Я некоторое время бесцельно бродил по пьяцца Навона и виа дель Говерно Веккьо, потом решил отправиться в кафе. Моя изначальная энергия уступила место какому-то оцепенению, и я долго сидел над чашкой капуччино, не притрагиваясь к нему. Я не понимал, что происходит, и не мог представить, что находилось в пакете, полученном мной в аптеке. Быть может, в том доме живет немец, по неизвестной причине вынужденный прятаться? Или речь идет о больном? И какое отношение ко всему этому имеет принц? Я решил при первой же возможности поделиться своими сомнениями как с Монтсе, так и со Смитом номер два.

Наконец я перекусил и отправился в Трастевере, держась берега реки, напоминавшей бурую веревку, которой кто-то пытался задушить город.

Прежде чем спуститься в крипту церкви Святой Цецилии, я остановился, разглядывая статую святой работы Стефано Мадерно. Это capolavoro [45]удивительной красоты; по традиции, мученица запечатлена в той позе, в какой ее нашел в могиле кардинал Сфрондати во времена правления папы Клемента VIII. При взгляде на нее наибольшее внимание привлекают руки с тремя вытянутыми вперед пальцами, символизирующими таинство святой неделимой Троицы. Я подумал, что благодаря войне в Испании и Гитлеру в Европе снова настало время мучеников.

Когда я наконец спустился по лестнице в крипту, то с удивлением обнаружил перед собой римский домус [46]3 века до н. э., над которым во 2 веке н. э. надстроили инсулу [47]. На какое-то мгновение мне показалось, будто я попал на одну из гравюр Пиранези, висевших в кабинете синьора Тассо. Я пошел вперед по широкому коридору, который освещали небольшие слуховые окна, выходившие в церковь; по сторонам от него темнели помещения, источавшие затхлый и неприятный запах. В одном из них я разглядел семь резервуаров из необработанного кирпича, служивших для окрашивания тканей, и нишу с барельефом Минервы, богини-покровительницы дома; в другом находились пять римских саркофагов редкой красоты; в третьем были свалены колонны и остатки первоначального пола. Справа, во мраке, угадывались контуры котла, в котором святая на протяжении трех дней терпела муки, прежде чем ее обезглавили. В глубине коридора, под алтарем церкви, находилась комната, превосходившая размером остальные — неоготический стиль, полы в стиле Космати и дюжина нарядных колонн, где покоились урны с прахом святой Цецилии и ее супруга, святого Валериана. Я словно бы перепрыгнул с гравюры Пиранези в декорации к опере Рихарда Вагнера. На решетке, ограждавшей помещение, виднелась надпись: «Работа Дж. Б. Джовенале, по поручению кардинала Мариано Рамполлы-дель-Тиндаро. 1902 год».

Падре Сансовино опоздал и, как и в тот день, когда он явился в академию, интересуясь местонахождением Юнио, с трудом переводил дыхание.

— Простите, что заставил вас ждать, Хосе Мария, но, полагаю, за мной уже несколько дней следят, поэтому мне пришлось воспользоваться circolare rossa [48].

Священник имел в виду трамвай, ходивший в пригороде Рима. Я решил, что за падре Сансовино шпионят люди Смита, как мы и договаривались, и не придал этому ни малейшего значения.

— Ну как, есть новости о нашем друге? — спросил он, когда отдышался.

— Случилось нечто ужасное, — начал я. — Немецкие ученые, занимавшиеся поисками способа развернуть Карту Творца, мертвы. Кажется, папирус был отравлен микробами антракса.

Выражение лица падре Сансовино внезапно изменилось.

— Когда же мы, люди, поймем, что ответы на наши вопросы нельзя найти во мраке? Когда мы осознаем, что убийством не успокоим своих тревог? Когда же мы сообразим, что враг находится у нас внутри и что именно с самим собой нужно вести ожесточенную борьбу? Боже, пожалей нас! — Это был крик души опечаленного священника.

— Юнио считает, что за отравлением стоите вы, — добавил я.

— Принц ошибается, хотя сейчас это и не важно, — заметил падре Сансовино. — Вы помните скриптора, продавшего Карту Творца Юнио? У него в кармане нашли лист бумаги с изображением восьмиугольника, на каждой из сторон которого значилось имя Иисуса, с надписью: «Я готов принять боль и муку во имя Господа». Это девиз средневекового католического кружка, носившего название «Общество восьмиугольника». В него входили фанатики, готовые защищать католическую религию любой ценой, даже путем насилия, их всегда было восемь. Истоки этой секты следует искать в эпохе религиозных войн, шедших во Франции в конце шестнадцатого — начале семнадцатого века. Вы слышали о монахе по имени Равальяк?