Я и сам понятия не имел, о ком конкретно говорю; думаю, я сказал это просто потому, что так принято. Но нельзя было позволять Юнио добиться своего. Теперь речь шла уже не о ревности, а о принципах.

— Я потеряла веру в любовь, — оправдывалась она.

— Значит, действуй без веры. Может, ты считаешь, что Юнио верит в любовь? Нет, ему и так есть чем заняться: заказывать убийства, совершать кражи, угождать нацистам.

— Ну хорошо, я постараюсь взять себя в руки, — согласилась она наконец.

В чем нельзя было отказать Монтсе — так это в оптимизме и веселом характере, и я понял, что она вскоре придет в себя и снова станет хозяйкой положения.

Я встретился со Смитом в Е-42, квартале, который Муссолини строил на юге Рима, чтобы разместить там Всемирную выставку, намеченную на 1941–1942 годы, — после войны он стал называться ЭУР [34]. В этом колоссальном проекте были задействованы лучшие архитекторы того времени. Джованни Гуэррини, Ла Падула и Романо спроектировали Дворец цивилизации и труда, впоследствии превратившийся в символ неудавшейся попытки воскресить былую славу Рима в середине XX века; Адальберто Либера занимался Дворцом конгрессов, а Миннуччи осуществлял работы по строительству Дворца администрации — ему суждено было стать невралогическим центром Е-42. Многие архитекторы участвовали в этом строительстве, и все они сознавали, что недостаточно будет воздвигнуть комплекс оригинальных зданий, способных удивить мир: дуче требовал от них воплотить в жизнь преимущество фашистской идеологии. Этот проект должен стать эффективным средством политической пропаганды. Всемирная выставка 1942 года не состоялась, но факт остается фактом: во времена фашистской диктатуры здания ЭУРа так никто и не занял. Так что возведенные строения очень верно отразили суть итальянского фашизма: внешняя монументальность и внутренняя пустота. Сегодня правительство опять заговорило о необходимости вдохнуть в проект новую жизнь, но ЭУР навсегда останется ярким примером феномена, известного как «архитектура власти», или «эфемерная архитектура».

Однако в то утро, в конце мая 1938 года, Е-42 был всего лишь малышом, который делал свои первые шаги, опираясь на руку государства. Экскаваторы ворочали тонны земли и складывали штабелями травертинский мрамор. Сотни рабочих, не жалея сил, изображали жизнелюбие и дисциплинированность, коих требовал от них режим, а толпы любопытствующих собирались там каждое утро и интересовались: не будут ли в этом «третьем Риме», столь далеко отстоящем во времени от первого (императорского) и в пространстве от второго (папского), строить дешевое жилье. Прохвосты, в чьи обязанности входила пропаганда режима, отвечали без колебаний:

— Здесь будут квартиры с видом на море.

И если люди относились к подобным заявлениям с недоверием и задавали новые вопросы, учитывая, что море находилось в десяти километрах от Е-42, плут пояснял:

— На все воля дуче, он может все. Пока что могу лишь сказать, что существует план, согласно которому Рим протянется до самого Тирренского моря. И в столице такой империи, как наша, должны быть квартиры с видом на море, — и указывал пальцем на парящих в небе чаек.

Дошло до того, что дуче велел поместить на фасаде Дворца администрации следующую фразу: «La terza Roma si dilaterà sopra altri colli lungo le rive del Fiume sacro sino alle spiagge del Tirreno» — «Третий Рим протянется на холмах вдоль берегов священной реки до пляжей Тирренского моря».

Скопление рабочих, поставщиков и зевак было столь огромным, что я счел Е-42 подходящим местом для встречи со Смитом номер два. Предполагалось, что после смерти Смита номер один я должен наведываться в пиццерию и ждать там инструкций от Марко, однако оказалось достаточно заикнуться о встрече, как мое предложение приняли.

Посреди площадки, заполненной строителями и зеваками, фигура Смита номер два ярко вырисовывалась на фоне голубого неба. Он походил на подрядчика в пальто из верблюжьей кожи и оглядывался по сторонам, как будто его интересовало то, что он видит. Подойдя ко мне, он подмигнул, словно ожидая, что я вручу ему конверт с деньгами, полученными в результате шантажа, или что-то в этом роде.

— Что происходит? — спросил я.

— Происходит многое. Что конкретно вы имеете в виду? — Он поднял лацканы пальто, словно защищаясь от несуществующего холода.

Лязганье бурильных машин и бетономешалок вдруг показалось мне отголоском войны, шедшей в Испании, хотя можно ли было сравнить этот шум со свистом пуль и грохотом пушек.

— Принц Чима Виварини передал Карту Творца немцам, — сказал я, сразу переходя к сути дела. — Он подкупил скриптора Ватиканской библиотеки, а потом приказал убить его. Это случилось второго мая, однако ни одно из средств массовой информации не сообщило о случившемся.

— А чего вы ждали, если на следующий день должен был приехать Гитлер?

— Как насчет «Оссерваторе романо» и радио Ватикана?

— Муссолини не позволил папе устроить еще один скандал во время визита Гитлера. Можно сказать, то обстоятельство, что Пий Одиннадцатый покинул Рим, дабы не встречаться с Гитлером, стало каплей, переполнившей чашу. Так что если его святейшество захочет заявить об этом дуче, он сделает это sottovoce [35], через своих нунциев.

В объяснениях Смита номер два была своя логика, и, хоть они не убедили меня до конца, я решил продолжить свой отчет.

— Кажется, немцы не смогли развернуть карту, потому что она сильно пострадала от времени. Гитлер приказал Гиммлеру отвезти ее в замок Вевельсбург, чтобы там ею занялись ученые. Рейхсфюрер, со своей стороны, считает, что, как только им удастся ознакомиться с содержанием карты, они получат ключи, которые позволят им попасть в центр земли и оттуда управлять миром.

На лице Смита номер два появилось неподдельное изумление.

— В центр земли? Какого черта понадобилось немцам в центре земли?

— А чему вы удивляетесь? Ведь это вы посвятили меня в суть сумасбродных идей рейхсфюрера. Гиммлер убежден в том, что наша планета внутри пуста и в сердцевине ее живет цивилизация высших людей. Карта Творца является для него средством добраться до них.

— Понятно.

— Боюсь, он верит не только в это, — продолжал я. — Он организовал сеть «предприятий по репродукции», где молодые арийцы и арийки создают «высшую расу». Для выполнения этой задачи Гиммлер нанял шофера принца, венгра Габора.

— «Лебенсборн» является частью доктрины Lebensraum [36], выдвинутой профессором Хаусхоффером, — объяснил мне Смит номер два. — То есть для занятия жизненного пространства необходима раса, соответствующая величию проекта, поэтому крайне важно, чтобы народ был способен к самовоспроизводству и рождению большого количества здоровых детей. Обучая детей в специальных воспитательных центрах, нацисты пытаются создать не столько высшую расу, сколько расу, верную самой себе. Для Гитлера народы, отказывающиеся сохранять расовую чистоту, одновременно отказываются и от своей духовной цельности. Он высказывал эту мысль уже в «Майн кампф», когда писал, что государство, которое в эпоху смешения рас будет работать со своими лучшими с расовой точки зрения представителями, однажды завоюет мировое господство.

— Следовательно, в Германии тоталитарный режим контролирует также и любовь, — заметил я.

— Они даже изучают способы борьбы с возрастными явлениями, которыми награждает нас природа, чтобы таким образом увеличить число детей.

— Очень похоже на ферму с курицами-несушками.

— Они также рекомендуют членам СС способствовать реинкарнации древних героев Германии, занимаясь сексом на старых кладбищах. Журнал СС «Дас шварце корпс» даже опубликовал список наиболее подходящих для этого некрополей, — закончил свой рассказ Смит номер два.