И не удивительно. Я оставила госпожу де Миран в печали; госпожа Дорсен, прощаясь со мной, уронила слезу: мой неверный жених сам был потрясен — достаточно было видеть, как он вышел из гостиной. Судьба моя тревожила три сердца, которые я любила, которыми я дорожила больше всего на свете, и их тревога была для меня драгоценна. Они страдали за меня — значит, я уж не так жалка; есть на свете кому за меня вступиться; и нельзя безнаказанно заставить меня проливать слезы; нашлись души, настолько дорожившие моей душой, что их печалила моя печаль, и они корили себя за то, что причинили мне страдание Подобные мысли так утешают нас! Мне даже кажется, что я плакала не столько от горя, сколько от умиления.

Но к делу. Вечер я провела с моей благожелательницей монахиней; пора рассказать вам наконец ее историю.

Нетрудно догадаться, что с мадемуазель Вартон мы больше не встречались и о дружбе, связывавшей нас в последнее время, уже не могло быть и речи. Но она оценила великодушие, проявленное мною у госпожи де Миран, и сочла нужным выразить свою признательность.

На другой день, часов в десять утра, одна из послушниц принесла мне записку. Я развернула ее с некоторым беспокойством, но в ней было лишь несколько слов: мадемуазель Вартон благодарила меня за проявленную накануне сдержанность, сколько помню, в следующих выражениях:

«Вы были так великодушны ко мне, что я считаю долгом поблагодарить вас. От вас одной зависело открыть, что я виновница вашего горя; но вы, несмотря на свое волнение, не сказали ничего, что могло бросить тень на меня. Вы поступили благородно, и скоро я вам докажу, как я тронута. Прощайте, мадемуазель».

Сейчас вы узнаете, какие именно доказательства своей благодарности она собиралась мне дать.

Я тотчас же написала ответ и передала его через ту же послушницу:

«Благодарю вас за любезные слова, мадемуазель; но вам благодарить меня не за что. Зачем хвалить меня за то, что я не была злой? Я поступила так, как велит моя натура, вот и все; и никакой награды за это я не прошу».

Госпожа де Миран накануне обещала приехать ко мне и сдержала слово. Не буду подробно пересказывать нашу беседу, мы говорили о мадемуазель Вартон; все мои старания выгородить Вальвиля ни к чему не привели, и мне пришлось рассказать, каким образом я узнала о его неверности. Но я старалась щадить свою соперницу и ничего не сказала об истинных ее намерениях. Во время этого разговора я всплакнула, вместе со мной плакала и госпожа де Миран. Не могу описать ее нежное отношение ко мне, а также чувство безграничной любви, переполнявшее мою душу.

Она не имела сообщить мне ничего нового о Вальвиле, так как не видела его с тех пор, как он ушел из гостиной. Правда, он вернулся поздно вечером, но утром опять уехал — не то в пригородное имение не то в Версаль.

— Видимо, он меня избегает,—добавила она,— ему стыдно показаться мне на глаза.

Она уже собиралась уходить, когда совершенно неожиданно вошла мадемуазель Вартон.

— Сударыня,— обратилась она к моей матушке,— я хотела писать вам; но мне сказали, что вы здесь, и я предпочла переговорить с вами лично, не утруждая вас чтением письма. Объяснюсь в двух словах: господин Вальвиль изменил свои намерения; вы полагаете, что причиной этому я; у меня тоже есть основания так думать; но виновата ли я? И вы и все должны это знать. Мне бы не хотелось, сударыня, чтобы на этот счет пошли кривотолки, и я расскажу в точности, что произошло. Господин де Вальвиль впервые увидел меня здесь в тот день, когда, прощаясь с моей матушкой, я упала без чувств; вы, по доброте своей, пришли мне на помощь, он тоже принял во мне участие. Меня поселили в монастыре с мадемуазель Марианной, с которой я тогда только познакомилась; мы подружились; но она ничего не рассказывала мне ни о вас, ни о вашем сыне и оставила в полном неведении о своей помолвке с ним.

— Я знаю,— прервала ее госпожа де Миран,— Марианна только что рассказала мне все это; она ни в чем вас не винит. Сын мой посетил вас в приемной, передал от меня поклон и оставил письмо, якобы написанное мною. Могли ли вы догадаться? Всякая другая на вашем месте тоже взяла бы это письмо. Наконец, вы не сделали из этого тайны и показали письмо мадемуазель Марианне, лишь только узнали, что оно близко ее касается; вам не о чем тревожиться. Если мой сын счел вас достойной любви и посмел сказать вам об этом — не ваша вина; вы виноваты лишь тем, что милы и красивы; не спрашивать же с вас за это! Сама Марианна так говорит.

— Это делает ей честь; другая на ее месте, возможно, не была бы столь справедлива,— сказала мадемуазель Вартон, едва удерживаясь от слез и досадуя за это на себя,— прошу лишь об одном: передайте, пожалуйста, господину де Вальвилю, чтобы он не искал более встречи со мною; все его попытки ни к чему не приведут и будут крайне неделикатны.

— Вы правы, мадемуазель,— согласилась госпожа де Миран,— это было бы непростительно. Я передам ему ваши слова. Не подумайте, что я не рада была бы его браку с вами; напротив, такой союз весьма лестен для нас, но сын мой не достоин подобной чести. Меня страшит его непостоянный нрав; если бы даже он имел счастье понравиться вам, я, право, боялась бы оказать вам плохую услугу, дав столь ненадежного мужа. Насчет его посещений не беспокойтесь; я объясню ему, насколько они вам неприятны, и надеюсь, вам больше не придется на него жаловаться.

Вместо ответа мадемуазель Вартон сделала реверанс и удалилась.

Она, вероятно, думала, что я высоко оценю ее решение не видеться больше с Вальвилем и почту это первым залогом обещанной ею признательности. Но я отнюдь не обольщалась: я угадала, что все это — одно притворство.

Что она теряла, отказавшись от свиданий с Вальвилем в стенах монастыря? Разве не было у нее в запасе дома госпожи де Кильнар? Разве Вальвиль не был знаком с этой дамой и не являлся завсегдатаем ее гостиной? Или мадемуазель Вартон отказывалась у нее бывать? Весь этот парад благородных чувств был только притворством и ничего не значил. В дальнейшем вы увидите, как правильно я судила. Но об этом еще рано говорить. Вернемся ко мне.

Очевидно, я рождена была для неожиданностей; судьба рассыпала их на моем пути щедрой рукой: сейчас наступила передышка, но ненадолго.

Госпожа де Миран продолжала навещать меня. Вальвиль больше не показывался. С мадемуазель Вартон мы довольно часто встречались в монастыре, но в разговор не вступали и только раскланивались.

Прошло дня четыре или пять после обеда у госпожи де Миран, как вдруг однажды утром ко мне явился довольно необыкновенный посетитель; но сначала надо рассказать вам, чему я была обязана этим визитом.

В то самое утро к моей матушке приезжала госпожа Дорсен и застала у нее старинного друга их дома — офицера, человека уже в летах [17], из самого лучшего общества. Очень скоро он сам приехал в монастырь, чтобы представиться мне.

Человек этот был много наслышан обо мне, знал, что произошло со мной у министра, и при каждой встрече с госпожой де Миран не забывал спросить, как поживает Марианна, причем не скупился на похвалы, хотя судил обо мне лишь с чужих слов.

Новость о разрыве моем с Вальвилем уже распространилась; все знали, что он меня покинул. Может быть, он сам рассказывал это кому-нибудь из своих близких друзей за то время, когда не жил дома, а те передали другим знакомым. Словом, офицер пришел к госпоже де Миран, чтобы удостовериться, насколько правильны слухи.

— Сударыня,— обратился он к моей матушке,— верно ли то, что говорят о господине де Вальвиле? Он будто бы разлюбил эту достойную девушку, покинул ее и отказался от намерения жениться на ней? Возможно ли, что он больше не любит ту самую Марианну, в которую был так влюблен и которая была так достойна любви? Я не верю своим ушам; не сплетня ли это?

— Увы, это правда, сударь,— с горечью сказала госпожа де Миран,— и я безутешна.

— Конечно! — воскликнул он (госпожа де Миран сама передала мне этот разговор).— Еще бы! Для вас было бы приятно стать свекровью этой милой девушки; она могла бы оказаться утешением вашей старости. О чем думает господин де Вальвиль? Или он боится быть чересчур счастливым?