Мадемуазель Вартон поднялась. Ответ ее не обещал быть кротким, мои реплики — еще менее; к счастью, моя добрая утешительница, милая монахиня, вошла в комнату. Мы обе замолчали, но она успела услышать часть нашего разговора, и по взгляду, какой она бросила на мою соперницу, видно было, что поведение той весьма ей не понравилось.

— Фи, мадемуазель! — сказала она спокойно, но немного высокомерно.— Фи, что за тон! В чем вы смеете упрекать вашу подругу? Чем перед нею кичитесь? Своими деньгами и некоторыми преимуществами, доставшимися вам без всякой вашей заслуги? Слишком высоко ценя эти преимущества, вы признаете, что с утратой их утратили бы и все свое превосходство, что вам нечего предложить взамен, если бы случай лишил вас состояния. Знайте же, мадемуазель, что надменность роняет людей, вызывает презрение к ним и лишает их уважения; кто требует почестей, тот показывает, что жаждет их, но отнюдь не заслуживает.

Этот выговор, судя по всему, не произвел особого действия на мадемуазель Вартон. Не ответив ни слова монахине, она повернулась ко мне и сказала:

— Марианна, я пришла сюда, чтобы просить вас передать госпоже де Миран следующее: странные понятия ее сына я считаю для себя оскорбительными; когда моя матушка захочет выдать меня замуж, она сама выберет мне жениха, и сильно сомневаюсь, чтобы выбор ее остановился на господине де Вальвиле. Попросите этих людей от моего имени вычеркнуть меня из памяти и забыть, что они когда-либо видели меня. Вы поняли, Марианна?

— Поняла, мадемуазель, поняла,— ответила я.— Но ничто не обязывает меня исполнять ваши поручения. Вы можете исполнить их сами.

Она бросила на меня взгляд, которым хотела выразить презрение, но выразила лишь ярость и досаду, несмотря на все свои усилия. Затем она присела перед монахиней и вышла вон, даже не кивнув мне головой.

Как только она ушла, мне стало много легче: я избавилась от одного огорчения, но лишь для того, чтобы отдаться другому. Вальвиль приходил, и я не приняла его. К чему приведет этот неслыханный шаг? Я решила спросить мнения моей милой монахини, и она дала мне хороший совет. Но прежде чем приступить к описанию самой интересной полосы моей жизни, позвольте мне передохнуть. По правде говоря, маркиза, меня пугает обилие событий, о которых надо рассказать; как изложить их на бумаге? Необходимо хорошенько все обдумать, а пока прощайте.