— Увы! Уверяю вас, что вы предупредили мое желание,— ответила я.— У меня не было намерения скрывать от вас причину своего горя; у моего сердца нет никаких тайн от вас, но я еще так недавно убедилась, что у меня есть основания печалиться! Однако сегодня я обязательно открылась бы вам, я не могла бы отказать себе в этом утешении. Да, дорогая,— продолжала я, прервав свои признания тяжким вздохом,— да, у меня большое горе. Я вам рассказала большую часть своей истории; болезнь помешала мне закончить ее, и сейчас я сделаю это в двух словах. Госпожа де Миран — та самая дама, которую, как вы, наверно, помните, я встретила на своем пути; вы видели, как она относится ко мне,— ее можно принять за родную мою матушку, и с первого же мгновения нашей встречи она всегда так обращалась со мной. Это еще не все. Господин де Вальвиль, который приходил к вам на днях...

— А что, господин де Вальвиль идет против вас? — спросила она, не дав мне времени договорить.— Он недоволен, что его мать так расположена к вам?

— Нет, совсем не то,— ответила я.— Выслушайте меня. Господин де Вальвиль — тот самый молодой человек, о котором я вам тоже говорила, тот самый, к которому отнесли меня, когда я упала на улице; с того дня он воспылал ко мне самой нежной страстью, и в искренности ее я не могла сомневаться. Больше того, госпожа де Миран знает, что он любит меня, знает, что он хочет на мне жениться, и, несмотря на постигшие меня несчастья, она дала согласие на наш брак; свадьба должна была состояться в ближайшие дни, но по воле случая она отсрочена, а может быть, уже никогда и не состоится; по крайней мере, я вполне могу это думать, судя по тому, как поступает сейчас со мною господин де Вальвиль.

Мадемуазель Вартон больше не прерывала меня; она слушала с мрачным видом, опустив голову и даже не глядя на меня; я видела ее только в профиль, и необычные ее повадки приписывала удивлению, какое вызвал у нее мой рассказ.

— Вы знаете, как тяжело была я больна,— продолжала я,— ведь я едва избегла смерти; до моей болезни Вальвиль к каждой, самой коротенькой записочке, какую его матушка посылала мне, всегда приписывал что-нибудь от себя. И этот самый человек, которого я привыкла видеть таким нежным, таким внимательным ко мне, который мог думать, что потеряет меня, и, казалось бы, должен был тревожиться, зная о моем состоянии, человек, у коего, как я опасалась, не хватило бы сил вынести страх за мою жизнь, этот человек теперь должен бы ликовать, радуясь, что я вне опасности,— но, поверите ли, дорогая, он больше не подает мне вестей о себе, не написал мне ни единого слова. Разве это естественно? Что я, по его мнению, должна думать об этом? И что думали бы вы на моем месте?

Я остановилась на минутку, мадемуазель Вартон последовала моему примеру, но она держалась чуть-чуть впереди меня и стояла молча, не поворачивая головы.

— Ни одного письма! — повторила я.— Меж тем он забрасывал меня письмами в случаях менее важных. Позвольте еще раз спросить: как это возможно? Неужели ослабела его нежность? Неужели у него непостоянное сердце? Неужели я потеряла его любовь, хотя предпочла бы лишиться жизни? Боже мой, как я волнуюсь! Послушайте, какая мысль мне пришла,— уж не болен ли он? Госпожа де Миран знает, как я его люблю, и, может быть, скрывает от меня его болезнь. Ведь она тоже очень любит меня и, возможно, боится меня огорчить. Может быть, и вы, по доброте своей, поступаете так же, как она? Вы говорили, что господин де Вальвиль навестил вас; уж не упросили ли вас прибегнуть к притворству, чтобы я не заподозрила истину? Право, я не могу допустить мысли, что он способен пренебрегать мной, и уверяю вас, мне легче было бы услышать от вас, что он болен. Он молод, он поправится, мадемуазель, но если он страдает непостоянством, от этого нет лекарства, и такая причина беспокойства для меня страшнее всего. Признайтесь же, что он заболел, заклинаю вас,— вы меня этим успокоите; признайтесь, ради бога; я вас не выдам.

Мадемуазель Вартон ничего не ответила.

Встревоженная ее молчанием, я остановила ее за руку и повернула лицом к себе, чтобы заставить ее заговорить. Но каково же было мое удивление, когда вместо всякого ответа я услышала лишь горестные вздохи и увидела, что лицо ее залито слезами.

— Боже милостивый! — побледнев, воскликнула я.— Вы плачете, мадемуазель, что это значит?

Но сердце мое уже угадало то, о чем я спрашивала, предчувствие вдруг охватило меня. Глаза мои открылись, мне вспомнилось то, что было во время ее обморока, и мне все стало ясно.

Она бросилась в кресло, около которого мы остановились, я села подле нее и тоже заплакала.

— Договаривайте же,— сказала я,— ничего от меня не таите, да и не стоит труда скрывать, мне кажется, я поняла вас. Где вы встречались с господином де Вальвилем? Недостойный! Возможно ли, чтобы он разлюбил меня?

— Увы, дорогая моя Марианна! — ответила она.— Зачем не знала я раньше того, что вы мне сейчас сказали?

— Ну же,— настаивала я.— Что дальше? Говорите откровенно. Так это вы похитили у меня его сердце?

— Скажите лучше, что отдала ему свое! — ответила она.

— Что? — воскликнула я.— Так не только он любит вас, но и вы его любите! О, как я несчастна!

— Мы с вами обе достойны сожаления,— ответила она.— Он ни слова не сказал мне о вас. Я его люблю, но больше никогда в жизни не увижусь с ним.

— Это не вернет мне его любви,— промолвила я, проливая в свою очередь потоки слез.— Нет, не вернет! Ах, боже мой, как же это случилось? Что мне теперь делать! Увы, матушка, значит, я уже не буду теперь вашей дочерью! И напрасно вы были так великодушны! Как, господин де Вальвиль, вы изменили Марианне после такой любви? Вы покинули ее! И это вы, мадемуазель, отняли его у меня, вы, у которой хватило жестокости помочь мне выздороветь! Да почему же вы не дали мне умереть? Как же, по-вашему, могу я жить теперь? Я вам обоим отдала свое сердце, и вы оба убиваете меня. Да, мне не пережить такую муку, и я надеюсь на это. Бог смилуется надо мной и пошлет мне смерть, я чувствую ее близость.

— Не упрекайте меня ни в чем,— сказала мадемуазель Вартон с кротостью.— Я не способна на вероломство. Я все вам сейчас расскажу. Он обманул меня.

— Он вас обманул? — переспросила я.— А зачем вы его слушали, мадемуазель? Зачем полюбили его, зачем допустили, что он полюбил вас? Ваша матушка уехала, вы были в горе, но у вас хватило смелости влюбиться? К тому же ведь мы с Вальвилем не брат и сестра, вы это знали, вы с первого же раза видели нас вместе; он такой привлекательный, а я молода,— разве трудно было предположить, что мы любим друг друга? Ну, какие же у вас оправдания? Да и скажите же, наконец, где вы его видели? Вы, значит, были с ним знакомы? Каким образом вам удалось отторгнуть у меня его любовь? Никогда еще не было на свете такой нежной любви, как у него ко мне, и никогда не встретит он такой нежности, какую я питала к нему. Он пожалеет обо мне, но меня уже не будет на свете; он вспомнит, как я любила его, и будет оплакивать мою смерть. Тяжелая будет для вас картина!Совесть станет Упрекать вас за то, что вы предали меня, и никогда вам не знать счастья!

— Я предала вас? — воскликнула мадемуазель Вартон.— Марианна, дорогая Марианна, да как же мне было признаться, что я люблю его, если это для меня самой оказалось неожиданностью, если я стала жертвой обстоятельств? Постарайтесь успокоиться хоть на минутку и выслушайте меня. У вас такое доброе сердце, вы не можете быть несправедливой, а сейчас вы говорите несправедливо. Я все расскажу чистосердечно, и тогда вы это поймете. Я ни разу в жизни не видела Вальвиля до того дня, когда упала в обморок,— то есть до отъезда матушки; вы знаете, с какой готовностью он оказал мне помощь. Лишь только я очнулась, мне он сразу бросился в глаза — он стоял передо мной на коленях, он держал меня за руку. А обратили вы внимание, какие взгляды он бросал на меня? Я была тогда очень слаба, но заметила их, эти взгляды. Он очень привлекательный юноша, вы сами это сказали, я тоже нашла его таким; он почти не сводил с меня глаз до той минуты, как я вошла в монастырские двери и они замкнулись. Да, к сожалению, ничего не ускользнуло от меня. Я не знала, кто он такой. Из вашего рассказа о своей жизни я тоже этого не узнала, иной раз я думала о нем, но вскользь, уверенная, что никогда больше не увижу его. Через несколько дней после моего обморока пришли сказать мне, что от госпожи де Миран пришел какой-то человек (имени его не назвали) и хочет поговорить со мной. Я тогда была у вас в комнате, я спустилась в приемную, там ждал меня он. Увидев его, я покраснела; он смутился, и мне стало неловко, что я привела его в смущение. Улыбаясь, он спросил меня, узнаю ли я его, не забыла ли я, что не так давно его видела. Он сказал, что мой обморок очень его встревожил, что еще ни разу в жизни не был он так растроган, как в те минуты, когда я лишилась сознания; что эта картина всегда у него перед глазами; что она поразила его сердце; и тут же он стал умолять меня простить его за это простодушное излияние чувств.