Оба офицера встали и знаком предложили Габриэлле последовать их примеру. Она не сопротивлялась. Она устала, точнее – валилась с ног от усталости, более того, она не была уверена, что, оставшись здесь, сумеет убедить полицейских в реальности совершенного у клуба «Ла нотте» преступления. Едва переставляя ноги, она в сопровождении Джейми и двух полицейских покинула участок. Уже на парковке ее окликнул молодой офицер:

– Мисс Максвелл?

Она обернулась к мужчине, стоявшему в полосе света от прожектора, добросовестно освещавшего участок.

– Отдыхайте, а потом кто-нибудь из наших заедет к вам поговорить о сегодняшнем происшествии. На свежую голову.

Габриэлле не понравилось, что он говорил с ней тоном, каким обычно разговаривают с больными. Но у нее не было сил, чтобы отказаться от его предложения. После того, что она видела сегодня ночью, она с радостью готова была принимать у себя дома полицейских и даже позволить им опекать себя. Габриэлла кивнула и направилась к Джейми, ожидавшему ее в машине.

В темном углу канцелярии полицейского участка сидевший за столом человек нажал клавишу компьютера. Лазерный принтер у него за спиной заурчал и выдал один-единственный листок. Человек вылил в рот остатки холодного кофе из кружки «Red Sox»[2] с отбитыми краями, поднялся с обшарпанного, шаткого стула и небрежно взял распечатку.

В участке царила тишина – полночный короткий перерыв на отдых. Но если бы даже здесь кипела бурная деятельность, никто не обратил бы ни малейшего внимания на замкнутого, неуклюжего студента медицинского колледжа.

В этом была вся прелесть его роли.

Именно для нее он был избран.

На работу в полицию направили не только его. Он знал, список был длинный, но он держался в секрете. Так надежнее. Что касается его самого, он не мог вспомнить, как давно познакомился с Хозяином. Но теперь он знал, что живет ради служения ему.

Держа в руке листок, он вышел в коридор в поисках укромного местечка. В комнате отдыха в любое время суток толклись люди, вот и сейчас там сидели два секретаря и Карриган, который на следующей неделе должен был выйти на пенсию. Он самодовольно рассказывал о каком-то случае, происшедшем с ним где-то во Флориде, женщины слушали его вполуха и уплетали куски глазированного торта, запивая его низкокалорийной колой.

Пригладив светло-каштановые волосы, парень прошел мимо открытой двери и направился в конец коридора. Там он постоял, держась за ручку, у двери мужского туалета, как бы невзначай оглянулся. Никого. Он шагнул к двери кладовки. По инструкции она должна была запираться на ключ, но это правило соблюдалось редко. Красть здесь все равно было нечего, кроме дешевой туалетной бумаги, моющих средств и коричневых бумажных полотенец.

Он повернул ручку и толкнул старую стальную дверь. Оказавшись внутри темной кладовки, он закрылся и вытащил из нагрудного кармана форменной рубашки телефон. Нажал кнопку быстрого набора единственного сохраненного в памяти номера. Два гудка, затем зловещее молчание, означавшее – Хозяин слушает.

– Сэр, – с благоговейным трепетом выдохнул парень, – у меня для вас информация.

Он говорил быстро и тихо, докладывая о ночном визите Максвелл, о ее заявлении, о подробностях убийства. Он услышал в трубке негромкое ворчание и шипящий выдох Хозяина и почувствовал бешеную ярость в этих тихих звуках. Мурашки побежали у него по спине.

– Я нашел для вас все ее данные, сэр, все… – Подсвечивая телефоном, он зачитал с листа адрес Габриэллы, номер телефона и некоторые факты ее биографии, подобострастно желая услужить своему Хозяину – ужасному и всемогущему.

Прошло два дня.

Габриэлла честно пыталась забыть ночной кошмар у клуба «Ла нотте». Зачем помнить? Все равно ей никто не верит. Ни полиция – они обещали прислать детектива, но так и не прислали, ни Джейми и Меган, которые видели тех парней в коже, но утверждали, что парни совершенно мирно ушли из клуба. Кендра была увлечена Брентом, которого в тот вечер подцепила в клубе, и ей все происходившее там виделось в розовом свете. Все, кого опросили полицейские в «Ла нотте» в ту ночь, говорили одно и то же: короткая стычка в баре, но никакой драки не было ни в клубе, ни у входа.

Никто не видел того кровавого безобразия, о котором рассказывала она. Ни в больницу, ни в морг никто из прилежащего к клубу района не поступал. Никто из таксистов не сообщал о разбитом у клуба лобовом стекле.

Ничего.

Но как такое может быть? Неужели это была галлюцинация?

Выходило так, что в ту ночь только одна Габриэлла смотрела на мир открытыми глазами. Получалось, либо она одна видела драку, либо сошла с ума.

Возможно, и то и другое.

Габриэлла не могла разобраться в этих хитросплетениях вероятностей и нашла отраду в единственном занятии, доставлявшем ей истинное удовольствие. За плотно закрытой дверью темной комнаты, оборудованной в подвале таунхауса, Габриэлла погрузила в лоток с проявителем лист фотобумаги. Из белой пустоты начало проступать изображение. Габриэлла увлеченно наблюдала, как из ниоткуда рождается ироничная красота упругих жгутов плюща, скользящих по кирпичам и облупившейся штукатурке старого приюта в готическом стиле, который она случайно обнаружила на окраине Бостона. Получилось даже лучше, чем она предполагала. Ее фантазия художника сможет воспеть тему заброшенности в целой серии снимков. Габриэлла отодвинула фотографию и положила в проявитель новый лист фотобумаги. Показалась снятая крупным планом молодая сосенка, пробившаяся сквозь расщелины полуразрушенной мощеной дорожки на территории заброшенного склада пиломатериалов.

Габриэлла улыбнулась и повесила фотографии сушиться. Наверху на ее рабочем столе подобных снимков лежало не менее дюжины – извращенное единоборство упрямства природы и человеческой глупости, жадности и высокомерия.

С раннего детства Габриэлла чувствовала себя в жизни аутсайдером, молчаливым наблюдателем. Причину этого она видела в своем сиротстве. У нее не было семьи, если не считать пару, удочерившую ее в самом остром переходном возрасте. Тогда ей было двенадцать лет, и ее, как мячик, перекидывали из одной приемной семьи в другую. Максвеллы, люди среднего достатка, бездетные, прониклись к ней жалостью и взяли в свой дом, но даже они держали ее на расстоянии. Очень быстро сплавили в школу-интернат, каждое лето она проводила в каком-нибудь лагере и, наконец, поступила в университет, находившийся за пределами штата, где жили ее приемные родители. Вскоре они погибли в автокатастрофе.

Габриэлла не присутствовала на похоронах, но объектами ее первой серии фотографий стали два мраморных надгробия на городском кладбище Маунт-Оберн. Именно там началась ее карьера фотографа.

Габриэлла выключила в лаборатории свет и направилась наверх приготовить себе ужин. Но не успела переступить порог кухни, как в дверь позвонили.

Джейми великодушно провел в ее доме две последние ночи, чтобы помочь ей справиться с переживаниями. Он заботился о ней, как старший брат, которого у нее никогда не было. Джейми уехал утром, обещая вечером вернуться, но Габриэлла убедила его, что успокоилась, что с ней уже все в порядке. Ей нужно было побыть одной, и неожиданный звонок в дверь вызвал у нее легкое раздражение – сегодня вечером она никого не хотела видеть.

– Иду! – крикнула Габриэлла из прихожей.

По привычке она глянула в глазок, но вместо белокурого Джейми обнаружила незнакомого темноволосого мужчину с брутальными чертами лица. Мягкий желтоватый свет газового фонаря на дорожке у крыльца окутывал незнакомца золотистым плащом. Что-то зловещее было в его светло-серых глазах, они смотрели прямо в глазок, и казалось, он тоже видит ее.

Габриэлла открыла дверь, но цепочку из благоразумия не сняла. Мужчина шагнул к двери и опустил взгляд на разделявшие их толстые звенья. Когда их взгляды вновь встретились, он снисходительно-рассеянно улыбнулся Габриэлле, словно давая понять, что, если он захочет войти, такие преграды ему не помеха.