Проводив взглядом отъезжавший грузовичок с лишними мешками, Холмогоров поднял воротник плаща и направился по зебре к тополям на другой стороне улицы, где во дворе близнеца того дома, из которого он вышел, была детская площадка, стояли грибки и лавочки. Он сел на одну из них и поискал глазами окна Пчелкиных. Павел Викторович наверняка сидит себе у телевизора и ругает правительство. Холмогоров поплотнее запахнул плащ, надвинул шляпу на лоб и задремал.

Во сне ему привиделся сам Господь Бог Ветхого завета — Саваоф. Причем они оба висели в черной, абсолютно беззвездной бездне, одетые в черные же похожие на рыцарские доспехи космические скафандры с поднятыми забралами. Кожей лица он ощущал приятный холодок. Гравитации не было вообще, что порождало ощущение удивительной свободы… Больше всего Холмогорова поразило отсутствие света как такового и то, что он, несмотря на это, видит Бога. Как физик он понимал, что это невозможно.

— Хочешь, я покажу тебе Большой взрыв? — спросил его Саваоф, но у Юрия Ростиславовича почему-то больно сжалось сердце от дурного предчувствия…

Он хотел крикнуть, что нет, ни в коем случае не хочет, но откуда-то издали на него пахнуло жаром, большой взрыв сорвал с него шляпу, а его самого прижал к спинке скамейки. В лицо ударила горячая волна песка и пыли.

Одновременно со всех сторон понеслись звуки сирен сработавшей автомобильной сигнализации. Он открыл глаза, и увидел на месте дома Пчелкиных плотные клубы пыли…

Когда Юрий Ростиславович, а за ним Колян с его тростью в руке вошли в офис Фонда Реставрации, больше всего Шмидта поразило то, что старый Холмогоров двигается, как сомнабула. По нему было видно, что он не ориентируется ни во времени, ни в пространстве, и вообще находится где-то далеко отсюда. Шмидт вопросительно взглянул на Коляна, и тот со значением покрутил пальцем у виска.

— Где ты его нашел? — растерянно поинтересовался Дмитрий.

— В ментуре на Гуриевича, он без документов был, его участковый нашел на улице. Менты пытались выяснить, кто он и что, снять показания, но он полностью отключился, ты же видишь. Пришлось дать на лапу, не хотели его отпускать. Я говорю, нужна вам лишняя головная боль, особенно сейчас. А они мне — это важный свидетель…

Оба одновременно посмотрели на академика, с безразличным видом стоявшего посреди комнаты.

— Что будем делать? — спросил Колян Шмидта, положив на стол связку ключей. — Это все, что у него было.

— От его квартиры, — догадался Дмитрий. — Давай вот что сделаем, берем старика и дуем к нему на Ленинский проспект. Завтра найдем сиделку, организуем ему призор. На ночь оставим кого-нибудь из наших, Чилонова, например. Не бросать же деда…

Директриса интерната «Сосновый бор» Шубина решила, что не стоит травмировать детей кошмарными подробностями взрыва жилого дома на улице Гуриевича. И так первые репортажи, которые ученикам позволили посмотреть, вызвали у девочек истерику.

Федеральные каналы по ее приказу были отключены, а вместо новостных программ по кабелю непрерывно крутили фильмы — в основном комедии и фэнтези. В учебное время преподаватели обрушили на детей лавину заданий. Лучшее средство от горя и переживаний — работа.

Занятия шли, как и в других учебных заведениях, по программе, словно по накатанной колее. Но колея тут все-таки была немного другая. Бела она как бы в гору. Лариса Генриховна не уставала повторять коллегам:

— Сегодня вы учите тех, кто будет назначать вам зарплату и выплачивать пенсию завтра. И чтобы потом не бить себя в грудь, учите их так, чтобы им и спустя годы хотелось платить вам как можно больше!

И эту концепцию директор интерната подкрепляла универсальным средством: жесткой, но честной внутришкольной конкуренцией.

Эффект от ее слов был не так велик, как хотелось бы. Но все-таки был. Даже обструганные государством училки на конкретном примере были способны понять взаимосвязь качества своей работы и оплаты за нее.

Все обязательные и необязательные предметы: русский, английский, математику, физику, семейную и деловую психологию, основы права и прочие предметы, — преподавали для каждого класса как минимум два учителя, на выбор. А экзамены принимали комиссии из приглашенных со стороны известных педагогов и ученых.

И учащиеся, зная, что от правильного выбора преподавателя зависят их оценки, а следовательно, и деньга-шишки, и степень свободы, и привилегии, ходили на занятия тех, кто учил лучше: понятнее, интереснее и толковее.

Ну, а чем больше учеников, чем лучше их успехи, тем весомее зарплата преподавателя, чем меньше — тем вероятнее увольнение. Таковы суровые законы конкуренции. С другой стороны, если кто-то из детей и сам не успевал, и другим мешал, таких безжалостно отчисляли под каким-нибудь благовидным предлогом, вроде чрезвычайной одаренности к рисованию, которая требует срочного перевода в художественную школу.

На таких жестких условиях найти учителей было не так-то просто. Выпускники пединститутов в подавляющем большинстве предпочитали жаловаться на мизерные ставки в школе, а не вкалывать и зарабатывать деньги там, где можно было это сделать.

Но уж если кто приживался в «Сосновом бору» — учитель или ученик — для него это место делалось в полном смысле родным домом и альма-матер…

Несмотря на малолетство, а Иван был почти самым младшим, он быстро уловил здешнюю специфику.

И, получив отказ от директрисы, к которой он набивался в курьеры, начал доставать наставников вопросом, почему Лариса Генриховна не взяла его на работу?

Юный хитрец не делал этого публично, на уроках. Ему не хотелось, чтобы одноклассники восприняли его как неудачника, которому все во всем отказывают. Он отдавливал преподов в коридоре или на улице, задавал вопрос и, пытливо глядя в глаза, ждал ответа. Но почему-то они все как один увиливали от ответа.

Учитель психологии, очень ласковый, добрый дядечка в бороде, как у Карабаса-Барабаса. ниже пояса, дружелюбно посмотрел с высоты своего двухметрового роста и улыбнулся:

— Все зависит от постановки вопроса. Того, кто так ставит вопрос, брать на работу невыгодно, понимать?

Ваня насупился:

— А как это… Как его надо ставить?

— Это долго объяснять, а у меня сейчас перерыв. Старшеклассников спроси, — посоветовал бородач и удалился, усмехаясь в усы: мальчишка на верном пути, пусть сам выяснит то, что его интересует.

Ага, «спроси». Иван уже знал, что тут принято за все платить и еще раз платить. Никто за спасибо его консультировать не станет. Либо шишки потребуют, либо сортир за кого-то мыть придется. Тут такое правило: не умеешь работать головой, зарабатывай реками.

Иван выбрал место неподалеку от косметического кабинета, присел на корточках у стены и стал ждать. Высмотрев среди старшеклассниц самую добрую на вид, Ваня хлюпнул носом и потер кулаками глаза. Но облюбованная им толстая круглолицая деваха проплыла мимо, даже не покосившись в его сторону. Зато рядом присела на корточки чернявая, невысокая и тощая девчонка, похожая на Каркушу из детской передачи:

— Ты чего тут на жалость бьешь? — поинтересовалась она.

— Не знаю, как вопрос правильно задать, — тут же перестав притворяться, объяснил Иван.

— Что за вопрос?

— Почему меня на работу не взяли?

Он объяснил, как было дело, и с надеждой посмотрел на старшеклассницу.

— Понятно. А тебе что интереснее, выпрашивать шишки или их зарабатывать?

— Не знаю, — подумав, честно признался Ванька.

— А-а… Ну, пошли, — она взяла его за руку и отвела к расписанию уроков.

— Ну ты и тормоз, — сказала она осуждающе. — Кто ж это должен знать по-твоему? В общем так, смотри, вот через пять минут в десятом «А» начнется семинар «Закон Парето и чувство ответственности». Если послушаешь, может, и поймешь что к чему. Это как раз лекция Ларисы Генриховны. Он разрешает свободное посещение. А мне, извини, надо бежать.