Однако к одной теме он возвращался постоянно – кто его заказал? Выводы были неутешительны – скорее всего, это был кто-то из своих. Думать так ему не хотелось. Всякая борьба надоела и казалась теперь бесцельной, ибо каждая новая победа только умножала число врагов.

"Федя прав, – думал он, – когда утверждает, что в человеческом обществе каждый охотник рано или поздно сам становится предметом охоты". Белов так изменился, вернее, его взгляды так изменились, что он сам перестал себя узнавать. Ему было стыдно за историю с Кавериным, Бакеном, и множество других историй, в которых он вел себя, как животное. Одновременно он понимал, что эта перемена связана с тем, что он выпал из обоймы, из системы, из всех систем, освободился от них. Он "подсел на волю", как и большинство живущих на свалке бомжей.

Как-то раз в разговоре с Витысом Саша заметил, что убивая себе подобных, человек сам теряет право на жизнь. Они как раз в Лениной бытовке за стаканом водки обсуждали вопрос, надо ли мстить обидчикам или отложить это дело до Страшного суда, который не известно еще, состоится ли.

Слушая рассуждения Белова, Витек разозлился и вышел из себя.

– Ты не гони! – возмутился он. – Разве ты не хочешь узнать, кто в тебя стрелял? И мочка-нуть в свое удовольствие? Не поверю!

Белов многозначительно поднял указательный палец и убежденно сказал.

– Не хочу. Я бы ему за это еще и стакан налил. Понимаешь, я в тот момент оказался в полном тупике. Хоть сам стреляйся. А тут добрый человек нашелся. Шмальнул и к вам сюда привез. Я теперь своей жизнью живу, для себя, и назад возвращаться не собираюсь.

Витек, сидевший на койке Белова, встрепенулся и чуть было не выплеснул водку на себя.

– Так ты непротивленец, как граф Толстой, стал? Подставляешь щеку под второй удар? А если тебя не по щеке ударили, а ногу отрубили, что же, вторую подставлять прикажешь?

Белов в ответ заметил, что если любую мысль доводить до крайности, ничего из этого, кроме идиотизма, не выйдет. А прощать надо, это вроде психотерапии, снимает груз с души.

– Знаешь, Серый, – сказал Витек со скептической улыбкой, – о прощении мне притчу рассказывал отец Дмитрий, священник, с которым я в зиндане чеченском три месяца сидел. Есть такая былина "Сорок калик со каликою"…

Так вот, калики это были такие паломники древнерусские, они ходили ко Гробу Господню в Палестину, поклониться святым местам. Собирались человек по тридцать, сбрасывались на дорогу в общак. И еще они давали на время пути обет чистоты, воздержания от плотского общения с женщинами, и взявшего чужое подряжались закапывать живым в землю. А друг друга они звали братьями, кстати.

Главный у них был Касьян, его выбрали вроде как атаманом. И был он молодой такой, красивый парень, паломники вообще люди разные были по возрасту. Приходят они в Киев на княжий двор, приняли их с почетом, накормили, а Касьян показался молодой княгине, запала она на него. Князь Владимир был в отлучке, на охоте. Стала она с парнем заигрывать, на ночь остаться приглашать, а тот возьми и откажись. Слово, мол, дал, завязал с этим. Княгиня взъелась на него и решила отомстить: велела своему слуге в Касьянову сумку подложить драгоценный кубок.

На другое утро нагоняет паломников в чистом поле князь Владимир, и во время обыска у Касьяна находят этот кубок. Делать нечего, братья закопали ослушника в землю по плечи, и дальше в путь. А на княгиню в Киеве в тот же час напала болезнь вроде хронической гангрены: заживо начала гнить, а не умирает. Смрад пошел такой, что все от нее отвернулись, никто воды подать не хотел. Возвращается братия через полгода, а Касьян хоть и в земле стоит, да жив и здоров. Ясное дело, чудо произошло, и не виноват он ни в чем. Приходят они все вместе в Киев на княжий двор. Касьян к княгине прямым ходом. Сотворил крестное знамение – болезни как не бывало…

– Понимаешь, Серый, – подвел черту Витек, – не захотел он мстить, а ведь полгода му-чался в земле по плечи. Я в зиндане сидел, а ему еще хуже пришлось. Отец Дмитрий говорил, по-христиански Касьян поступил, простил врага, поэтому и чудо произошло…

– Вот видишь, я том же, – кивнул Саша.

– О том же, да не о том. Это в сказке все добром кончилось. А с отца Дмитрия духи с живого кожу содрали, хоть и был он вроде того Касьяна. И записали на видео. Так что их, простить за это?

Белов промолчал. Он к этому времени понял, что каждый человек сам должен решить этот вопрос: прощать, не прощать. Для своих тридцати лет он достаточно дров наломал, хватит крови. Пора остановиться…

Однажды в поселке снова показался Бакен. Весь в бинтах, но злой и несломленный. Он о чем-то долго шептался с Леной, потом еще слонялся по поселку и расспрашивал о Белове. Толком ничего не узнал, но пообещал, что еще вернется и за все поквитается.

Узнав об этом, Белов только усмехнулся. Хотя внутренний голос подсказывал ему, что одним врагом у него стало больше.

Напольные часы в кабинете Зорина пробили полдень. Специальный порученец Виктора Петровича, бывший сотрудник ФСБ Андрей Литвиненко заканчивал свой доклад по делу Белова.

– Таким образом доказано, что перед гибелью Белый часто встречался с продюсером и руководителем каскадеров Киншаковым. Сейчас он работает в Штатах. Может быть, к зиме вернется. – Литвиненко, стоявший во время своего сообщения, замолчал и вопросительно взглянул на шефа.

– Почему именно к зиме? – Зорин оторвался от разложенных перед ним на столе фотографий съемочной группы Киншакова, снял очки, откинулся в кресле.

Литвиненко замялся.

– Ну, Новый год, "елки" начнутся… – попытался сострить он.

Зорин покрутил очки в руках, наморщил лоб.

– Думаешь, приедет? Променяет работу со Спилбергом на халтуру с "елками"? Сомнительно… Или это шутка такая?

Литвиненко прикусил язык. Он давно подозревал, что его босс лишен чувства юмора, но чтобы настолько… Впрочем, в высокой политике может утвердиться только человек, который ко всему относится крайне серьезно, буквально. Работа такая.

Смутившись, Андрей покраснел, закашлялся и торопливо принялся излагать свои мысли по поводу группы журналистов, которые сумели заснять взрыв и падение с моста "линкольна" Белова.

– Люди в группе разные. Для нас из всей группы наиболее интересен репортер криминальной хроники Невзглядов. Очень перспективен для разработки. Любит поддать, амбициозен, жаден. Если вы санкционируете его разработку, я им займусь.

Зорин принялся изучать поданное помощником досье журналиста. Для него дело Белова понемногу стало отходить на второй план. Он раздумывал, стоит ли втягиваться в затяжную и тяжелую войну за наследство исчезнувшего партнера. От размышлений его оторвал звонок телефона. Он поднял трубку.

– Да, Зорин на проводе!

Выслушав короткое сообщение, Зорин нахмурился. Верный человек из президентской администрации только что сообщил ему, что президент принял окончательное решение – топить рубль. Это означало, что правительство собирается отказаться от своих обязательств по государственным краткосрочным обязательствам и готово объявить себя банкротом.

Зорин прикинул. Его деньги хранились не в России, а в оффшорных банках на далеких экзотических островах. Так что девальвация его капиталам практически не грозит. Проблема состоит в том, чтобы наварить на дефолте. И в свете этих событий империя Белова становилась куда более реальной и легкой добычей, чем раньше.

Зорин аккуратно сложил фотографии и листочки досье в папку и протянул помощнику.

– Вот что, Андрей. Брось все дела, занимайся только этим журналюгой. Из-под земли мне его достань. И как можно скорее. Озолотить я тебя не озолочу, но посеребрю в полный рост. Только постарайся. Вперед!

Не столько обрадованный, сколько озадаченный подозрительно щедрыми обещаниями шефа, Литвиненко вышел из его кабинета.

Виктор Петрович Зорин не зря платил деньги своему информатору. Не успел президент по телевизору заверить народ в незыблемости рубля, как на страну обрушился дефолт, и все в один момент обеднели. То есть, конечно не все, ибо по закону Ломоносова – Лавуазье ничто в мире не исчезает без следа, и если где-то что-то убавляется, то в другом месте столько же должно прибавится.