Белов слушал рассказ Феди, сравнивал его с историей доктора Ватсона, со своей собственной историей. До сих пор он был твердо убежден, что каждый человек – сам творец своей судьбы. Теперь он начинал думать иначе. Может, действительно сидят в небе три бабы, одна прядет нить жизни, другая сматывает в клубок, а третья обрывает? И никто, даже сам Господь Бог, не в силах изменить предначертанного?

Федя, заметив, что его подопечный задумался, замолчал и сам. Ни шевелиться, ни вставать им не хотелось, и они сидели бы так еще долго, если бы не истошные крики… Доносились они из бытовки доктора.

– Что это? – вздрогнул Белов.

Лицо Феди вмиг утратило интеллигентность.

– Доктора трухануло. Ну лепила, во, блин, чмо! Опять вместо ширки "бомбу" сварил.

– Какую бомбу? – не понял Белов.

– Обычную. Ты думаешь, он героином, что ли, колется? Счас! Всякую дрянь варит. Черняшку из маковой соломки. А там дело известное. Капля жира на посуде осталась – бок выйдет. Трухать будет. Пошли, может, поможем чем?

И Федя, а за ним и Белов, кинулись к вагончику доктора Ватсона.

Олина жизнь постепенно входила в обычную колею. Она была бесконечно благодарна Шмидту за поддержку. Если бы не он, ей пришлось бы очень тяжело.

Шмидт не только взял на себя все заботы, связанные с похоронами Елизаветы Андреевны, но и всячески старался облегчить Ольге процедуру вступления в права собственности. В отличие от нее, он с самого начала не сомневался, что она захочет и сможет стать полноправной хозяйкой империи Саши Белого.

Ольга продолжала жить в квартире Шмидта в элитном доме на западной окраине Москвы.

Но на работу и с работы ее привозили в "Мерседесе" с затемненными стеклами. С Ванькой в ее отсутствие занималась приходящая няня по имени Марина. Возвращаясь домой, Ольга неизменно находила полный продуктов холодильник, а на столе в кухне горячий ужин.

Но чем увереннее Ольга чувствовала себя в бизнесе, тем больше вопросов возникало у нее в отношении всего остального. И самый главный вопрос касался судьбы ее мужа…

В тот вечер она приехала домой раньше обычного. Ванька еще гулял во дворе с гувернанткой. Пожалуй, его поведение беспокоило Ольгу больше всего. В последнее время мальчик стал замкнутым и раздражительным. Возвращаясь домой с прогулки, он первым делом спрашивал: "Мам, а папа не приехал? А где папа?". И Ольге с каждым днем становилось все труднее отвечать на этот простой детский вопрос.

Она прошла в ванную, переоделась, потом долго стояла у большого, во всю стену, окна зимнего сада. Ощущение одиночества и неопределенности было невыносимым. Ольга взяла трубку телефона и набрала номер Шмидта.

– Ты можешь приехать прямо сейчас? – попросила она.

Через полчаса Шмидт вошел в квартиру. Видно было по нему, что он чувствует себя не в своей тарелке в собственном доме. Скрывая неловкость, он прошел к бару и налил себе и Ольге виски. Алкоголь немного снял напряженность в их отношениях. Они сели в кресла друг против друга. Ольга нарочно поставила их таким образом перед приходом Шмидта, чтобы тот не мог отвернуться в сторону в ходе серьезного разговора…

– Дима, давай определимся. В офисе я никак не могу выбрать момент, чтобы спокойно поговорить. Скажи, что с Сашей? Ты должен хоть что-то знать!

Шмидт некоторое время изучал ее лицо, пытаясь понять, какого ответа она боится больше всего. Ему не хотелось травмировать ее. Поэтому врать особенно он не стал, но и всей правды не сказал.

– Я не знаю, где он в данный момент находится, – произнес он глухо. – Но, если откровенно, то почти уверен, что Саша погиб. Иначе бы он дал о себе знать.

Ольга ждала чего-то подобного. Она вся сжалась, ее побелевшие пальцы с силой впились в толстое стекло стакана.

– И что мы теперь будем делать? Ведь Саша руководил целой империей. Это же колоссальный бизнес, крутятся огромные деньги, работают сотни людей.

– Тысячи, – поправил Шмидт. – Пока все работает. Думаю, вдвоем с тобой нам удастся справиться с тем, что построили Саша и его друзья. А если Саша вернется, чего я искренне желаю, я сдам ему все дела и отчитаюсь перед ним до последней копейки.

Говорил Шмидт как всегда убежденно, но сейчас, может быть впервые, в его голосе Ольге послышалась какая-то фальшь. Но, как ни странно, это ее не возмутило и не покоробило…

Жизнь Белова постепенно входила в нормальное русло. Терапия Феди приносила результаты. Стакан паленой водки с утра снимал напряжение и позволял примириться с новым существованием. Мешало только сознание, что этот дешевый заменитель счастья не способен решить всех его проблем.

Он продолжал жить у Лены, но их отношения изменились. После той ночи он снова пытался сблизиться с нею, но неожиданно для себя встретил с ее стороны отпор. Даже не отпор, а форменную истерику. Правда, наутро Лена извинилась, но о близких отношениях теперь и речи не было.

Белов ломал голову – что он сделал не так? И не находил ответа. Возможно, Лена считала, что Белов живет с ней из жалости к ее исковерканной жизни?

Утратив контакт с Леной, он поневоле сблизился с Федей, и теперь проводил с ним все больше времени. Жизнь Феди была проста, как правда. На свалку его привели две привязанности – к выпивке и философии.

Когда-то, после смерти родителей, Феде досталась в наследство профессорская квартира в сталинском доме на Пресне. Белов внутренне усмехнулся, узнав, что Федя был сыном профессора филологии. Как не похож он был на Космоса Холмогорова!

Огромная трехкомнатная квартира в центре Москвы была холостому Феде ни к чему. Поэтому когда замужняя сестра, имевшая двух детей, попросила Федю обменять квартиру родителей на ее двухкомнатную, он сразу согласился. Перебравшись из центра на окраину, Федя не унывал и вскоре женился на студентке с собственного факультета. Новобрачная не имела московской прописки и прожила с Федей ровно столько, чтобы брак не выглядел фиктивным при его расторжении.

После развода жена разменяла Федину двухкомнатную квартиру. Себе выменяла однокомнатную, ему – комнату в коммуналке. Но Федя и тут не унывал: вскоре его комната стала родным домом для его друзей, приятелей и просто собутыльников. Из университета его отчислили за неуспеваемость и перманентное пьянство. Но все жизненные трудности он встречал со спокойствием Диогена.

Сказать по правде, ближе всего ему было учение Эпикура: Вслед за этим античным философом он полагал, что не общественное должно быть выше личного, как раз наоборот. Человек создан для наслаждений, а не для решения каких-то чуждых и навязываемых ему окружающими социальных проблем. Потому следует держаться подальше от государства, и ни в коем случае не участвовать в крестовых походах и в любых облавах на двуногого прямоходящего зверя. Ни под каким видом, никогда, ни за что! Это удел дураков!

Работать он так и не научился. Поэтому когда сосед по квартире предложил ему обменять с доплатой его комнату на домик в Подмосковье, он снова согласился.

Позже выяснилось, что от домика остался один фундамент. Да и вместо обещанной суммы в десять тысяч долларов Феде пришлось довольствоваться двумя тысячами задатка. Но и с такими деньгами он чувствовал себя богаче Ротшильда и Креза. Друзья недолго поднимали за Федю тосты и произносили красивые здравицы. В одно прекрасное утро Федя очнулся на лесополосе с разбитой головой и без копейки денег. С трудом доковылял железнодорожной линии, где его и нашел Витек. Так он оказался на свалке…

Конечно, никто из местных не сомневался, что Белов и Сергей – Серый – одно лицо. Но никому из них и в голову не пришло воспользоваться этой информацией в личных целях. Не тот контингент подобрался! Через некоторое время он окончательно стал для них своим.

Он не сразу сделал выбор между своим прежним миром и этим сообществом бродяг и бомжей. Которые, в отличие от него, не состоялись ни в одном из качеств, необходимых для успешной жизни в обществе… Зато они были свободны от всего того, что так достало его в той, нормальной жизни. Свободны от обязательств, ответственности и правил хорошего тона. Они, как панки, сказали свое "нет" гигиене, красоте, здоровому образу жизни, соображениям выгоды. Всему, что составляет основу современного общества! Вот это "Великое отрицалово", по определению Феди, и затянуло Белова, показалось ему более справедливым и правильным по отношению к его прежнему миру и образу жизни. О них он старался не вспоминать.